Владимир Миль // Рассказы

Что может быть более странного, чем человек, танцующий на могиле и жонглирующий оранжевыми мандаринами? И если вы подумали, что это ужас и жуть, то оказались не правы, потому что свет в рассказах Владимира Миля — это реальный действующий персонаж. Иногда он такой резкий и яркий, что с непривычки может ослепить читателя, но ведь мы знаем: без света не бывает тепла, не бывает огня, не бывает неожиданных встреч и жарких объятий с незнакомой девушкой. К счастью, мы хорошо понимаем, что любое доброе светлое дело воздастся, пусть даже ключом, который ты передал незнакомке при расставании с бывшим.

Вячеслав Харченко

Владимир Миль. Родился в Москве. В восемь лет родители эмигрировали в Израиль, но из-за разногласий с израильской армией Владимир вернулся в Москву. Закончил Полиграфический техникум. Работал корректором в издательстве «Прогресс», продавцом в ларьке, курьером, ночным сторожем в Сретенском монастыре, вожатым в православном детском лагере, монтировщиком декораций, копирайтером. Отучился год в ГИТИСе, закончил Высшие Режиссерские курсы им. Данелии. Поставил спектакль в ТЮЗе г. Тверь, снял несколько успешных короткометражек. Пытается снять большое кино. Публикуется впервые.

Владимир Миль // Рассказы

Мандарины

Рабинович, Бриль, Менакер, Булошник, Шустер, Меламед, Иванов, Гартман, Ривкин, Нудельман, Олейник, Ткач, Уткин, Филевич, Хенкин, Цигельник, Шайкин, Маркович, Шпак, Эйдлин, Скопинкер, Розенцвейг, Молочников, Шейн, Якубович, Скляр, Янкелевич, Кричевский, Петров, Рубенчик, Мошкин, Зонненштраль, Шамис, Горин, Мендель, Шифрин, Пинхус, Смидович, Пейсахович, Эстрин, Кудельман, Нойман, Рубинчик, Найшуллер, Рыбкин, Эйдельман, Нахманович, Махлин, Шейнцис, Мозговой, Эпштейн, Милкус, Соркин, Фрумкин, Цадиковский, Мошкович, Шрайбер, Минц, Янкель, Маркович, Липкин, Штейн, Яков, Мандель, Каевицер, Арцимович Грач, Зингер, Брандт, Юзефович, Ласточкин, Готлиб, Зельцер, Коганович, Зусман, Волчек, Эпфельбаум, Крендель, Гринерг, Калач, Сруль, Хейфец, Спиваковский, Гольдман, Брук, Энтелис, Глейзер, Зингерман, Галочкин, Софья Айзиковна Миль.
— Привет, мам, — тихо сказал Сема и положил букет мерзлых гвоздик на могилу. Над Востриковским кладбищем шел легкий декабрьский снежок. Он ложился на тополя, сосны, черные ограды могил. Сема смахнул снег с деревянной таблички с приклеенной на ней фотографией. Мама смотрела на Сему напряженно и немного испуганно. Она не любила сниматься. Семен всегда думал, почему на могильных портретах люди всегда серьезны. Не улыбаются. Он представил, что вместо этой серьезной пожилой женщины на фотографии — его мама, юная, веселая и счастливая. Ну та, которая встречала его из пионерского лагеря… Или радовалась его победе на конкурсе самодеятельности в пятом классе.
Сема рукавом стряхнул снег с лавочки. Присел. Долго смотрел на маму. Когда ее хоронили, Семы не было в стране. Пожалел, что не умеет молиться. Из православного он смутно помнил «Упокой господи раба твоего», а еврейских молитв вообще не знал. Они помолчали. Казалось, было слышно как снежинки тают на железной ограде. Потом резко встал и стянул с себя шапку.
— Прости меня, ма, — Сеня выдохнул, — Я тебя очень люблю.
Защипало в глаза, то ли снег, то ли еще чего.
— Мамуль, — голос его предательски дрожал, — прости, что не приехал. Но я не мог. Там же пипец какой контракт! Это же цирк! То есть я бы прилетел, конечно, пофигу контракт. И неустойку пофигу. Как — нибудь выкрутился бы. Меня не выпускали! Карантин там. Да причем карантин!. Блин. Я же не думал, что так все серьезно! Ты ж меня не предупредила, что умрешь! Ма! Блин. Не то. Господи, упокой… Ни пуха не пера. Ой, пусть земля будет пухом! — поправился он. Сема вдруг отчетливо представил белую мягкую пуховую подушку. На подушке лежала мама с закрытыми глазами. И в руках у нее плавилась свеча. Он тряхнул головой. Отогнал морок.
— Господи… Что же говорить?!
Подул несильный ветер. С деревьев на Сему посыпал снег. На голову и на шею. Снег таял и стекал за шиворот.
— Ой! Блин! — Сема что-то вспомнил. — Я ж обещал тебе показать. Я сделал это! Представляешь! Никто в мире так не может! Мам, никто!
Он сбросил рюкзак с плеч. Достал оттуда оранжевые мандарины. Они пахли свежестью и Новым годом. Аккуратно выложил их на оградке. Сначала подкинул один мандарин, потом второй, потом третий..
— Четыре! Пять! — он высоко подкидывал мандарины и считал, — Шесть! Семь! Восемь! Девять! Десять!
Мандарины весело подлетали наверх, опускались и снова взлетали.

Мимо проходила похоронная процессия. Печальная и тихая. Гроб, могильщики, раввин. Люди в черных одеждах, белых воротничках, хасидских шляпах… Издалека они казались стаей ворон, медленно бредущими по лесной тропинке. Процессия приостановилась. Через заснеженные могилки тридцать седьмого участка они увидели молодого человека. Он жонглировал мандаринами. Светящийся оранжевый круговорот в этом черно-белом заснеженном мире, да и он сам весь светился от счастья. … Как же самозабвенно этот человек подкидывал вверх свои мандарины… Весело, азартно и радостно… В толпе заулыбались.
Сеня продолжал жонглировать.
— Ма, ну смотри, смотри!!! Я же лучший! Лу-уучший!
Раввин цыкнул негромко и толпа ворон, печально опустив клювы вниз, последовала дальше.
Снег прекратился. Выглянуло солнце.

Больше никогда

Час ночи. В квартире курить нельзя. Выхожу на лестничную клетку. Курю. Смотрю в окно. Там зима. Черные деревья. Пустая хоккейная коробка. Захотелось с кем-то поболтать по телефону. Просто потрепаться ни о чем. Перебираю контакты. Вдруг понял, что звонить некому. Кому-то по работе — нет необходимости, а так не хочу, суббота все-таки… Брату? Я и так знаю, что он скажет. Спросит:  «Что случилось?» Я отвечу: «Ничего. Просто». Он ответит: «Ясно…» Помолчит. Потом я скажу: Ну, давай», — и повешу трубку. Он сам так часто мне звонит. Жене звонить — глупо. Во-первых, она в десяти метрах от меня, за дверью, а во-вторых, мы и так молчим друг с другом целыми днями. Дочка осталась ночевать у подружки. Позвонить ей? Я спрошу: «Как дела?» Она ответит: «Все нормально». Я спрошу: «А что вы делаете?» Она ответит: «Играем». Я спрошу: «Во что?» Она ответит: «Все норм, па».
Я вообще не умею по телефону с детьми разговаривать.
Я вообще просто не умею общаться. Разучился. Только когда выпью. И вокруг все знакомые. Я безнадежный интроверт. Я подглядываю. Но не участвую. Стараюсь быть незаметным..
— У вас сигаретки нет? — услышал я незнакомый женский голос.
Увидел соседку снизу. Она снимала там комнату в коммуналке. Видел ее пару раз.
— Есть, — ответил я.
Она поднялась ко мне. В домашних тапочках. Шерстяная кофта, накинутая поверх ночнушки. Крашеные светлые волосы.
— Извините, не спится.
Я протянул ей сигарету. Чиркнул зажигалкой.
— Александра, — представилась она и затянулась. Мы стояли молча и смотрели в окно. Я слышал как она затягивалась, а потом выдыхала. Слышал, как пару раз шмыгнула носом. Слышно было, как бежит вода по батареям. Где-то внизу громыхнул лифт. Поехал наверх. Остановился. Чьи-то шаги. Хлопнула дверь. Мы продолжали смотреть в окно, в черноту двора. Возникло странное ощущение, что мы вместе. И эти черные деревья, и пустая хоккейная коробка для только нас двоих. Потом она приоткрыла форточку. Подул небольшой ветер и внутрь лестничной начал залетать снег. Посвежело.
Сигарета закончилась. Я потушил ее о консервную банку из-под горбуши.
— Спокойной ночи, — сказал я и пошел к себе.
— Вас как зовут? — неожиданно спросила она.
— Виталий. — Я остановился.
— Виталий… — она немного замялась. — Простите пожалуйста, — потушила сигарету. Резко повернулась ко мне. — Вы не могли бы мне меня …обнять? — быстро произнесла она.
— Что?! — Я опешил.
— Ну обнять. — смутилась она, — Ну не как мужчина женщину, в просто.
Я молчал, ничего не понимая.
— Ну пожалуйста. Просто обнять.
Я посмотрел на нее. Она вдруг стала похожей на котенка из «Шрека». Большие серые глаза и брови домиком.
Я вдруг понял, что я давно никого не обнимал. Вообще. Я даже забыл, как это делается. Последний раз я обнимался в пионерском лагере, на дискотеке. И то это было скорее не обнимание, а прижимание. Я даже жену не обнимал никогда.
Я раскрыл свои руки, сделал шаг и обнял ее. Это как— то получилось автоматически.
Мы замерли. Я чувствовал ее. Всю. И ее волосы, и ее кожу. И что-то острое запретное в районе груди. Стук сердца. Она дрожала, наверное, от холода. Быстро успокоилась. Прикрыла глаза. Улыбнулась чему-то своему. И это ее свое, было теперь и моим. Я видел перед собой мочку уха, след от прокола. Шею с родинкой слева. Пушок на щеке. Несколько предательских седых волосков у виска.
Мы стояли минут десять. Или двадцать. Или… не знаю сколько. Я понял, что такое, когда время замирает и все вокруг становится вечностью. Это то, что запоминаешь на всю оставшуюся жизнь. Мы стояли и не могли разлепиться. Мы были одним человеком. Что-то в этом было настоящее, неприкрытое и нестыдное. Она очнулась. Потом медленно высвободилась от меня, опустила мои руки. Очень странно и почему-то испуганно посмотрела на меня.
— Спасибо, — шепнула она хрипло.
Быстро ушла к себе. Хлопнула дверью
Я долго стоял оцепенев. Руки еще чувствовали тепло ее тела. Мне мучительно захотелось, чтобы она вернулась. Посмотрел в окно. Деревья уже были не черными, а белыми от снега. Хоккейная коробка побелела тоже. Мир качнулся в другую сторону.

Больше я ее не видел. Никогда.

Вантуз

В дверь позвонили. Оля рванула к двери.
—  Я вас когда вызывала!? — Оля сорвалась на крик, — я два часа вас жду! Мне же скоро выходить!
—  Нам уйти? — тихо спросил сантехник, лысоватый мужик лет сорока.
Он так спокойно это сказал, что Оля перестала орать. А когда заметила рядом с сантехником лопоухого мальчика лет десяти, совсем притихла.
—  Успокоились?
—  Не совсем.
—  Нам уйти?
—  Проходите, — буркнула Оля. — Только обувь снимите. И тапок мужских нет.
—  У нас свои. 
Мальчик вынул из рюкзака две пары тапок. Абсолютно одинаковые, синие с белым дельфином на мыске, только размеры разные.
—  Вова, — представился мужик.
—  Оля. Ольга Николаевна, — поправилась она.
—  Константин, — представился мальчик.

Из крана капала вода.
—  Все ясно, — он зажал краник пальцем, отпустил. — Где у вас вода перекрывается?
—  Я не знаю.
—  Костик, глянь в туалете. Ищи за унитазом, отдельный шкаф.
Мужчина начал раскладывать инструмент. Разводной ключ, набор шестигранников, пассатижи, отвертки, моток пакли.
Оля кинулась за мальчиком. Она была не готова, что кто-то заглянет в ее туалет. Там было много чего женского, не для чужих глаз. Особенно мужских. Было поздно. Костик вовсю уже вовсю ковырялся в канализационном шкафу.
—  Па! — удивленно крикнул мальчик, — тут отдельно ванна и раковина, представляешь?
—  Руби все! — раздалось за стенкой.
Мальчик закрыл вентили. Решительно, не обращая внимания на ничего не понимающую Олю, прошел в ванну.

Инструменты были аккуратно разложены на стиралке.
—  Начинай, — скомандовал отец.
Константин открыл кран. Слил оставшуюся воду. Поддел плоской отверткой декоративную накладку, сковырнул ее. Отдал ее отцу. Тот положил накладку в железную крышечку. В глубине смесителя открылся маленький винтик.
—  Чем крутим?
—  Шестигранником.
—  Номер?
Мальчик внимательно посмотрел на винтик. Пошевелил губами.
—  По-моему, четверочка.
—  А, по-моему, троечка. Можешь не проверять. Это же китаец. У них все нечетно.
—  Я его в Леруа Мерлене купила!—  возмутилась Оля.
—  От этого, Ольга Николаевна, он не перестает быть китайцем.
Мальчик вставил шестигранник в отверстие, начал аккуратно отвинчивать. Потом вынул винт и положил его на дно крышечки.
—  Продолжай. Вслух.
—  Так, откручиваю барашек. — Петя скрутил вентиль, отдал его отцу.
—  Дальше.
—  Дальше вынимаю кран-буксу.
—  Ручками?
—  Нет, беру разводной ключ.
—  Валяй. Бери.
Парень взял разводной ключ. Начал крутить. Кран-букса не поддавалась.
—  Блин, Костян! Сломаешь! Ты в какую сторону крутишь! По часовой! Кран-буксу откручивают на противоходе — значит по часовой.
Пацан послушно начал крутить в другую сторону.
—  Па, ну не крутится!
—  Не крутится у него… Дай-ка. Слабак!
Мужчина ловко перехватил ключ. Напрягся. Попробовал выкрутить. Кран-букса никак не хотел выкручиваться.
— Так. Закисло.
Костя достал спрей. Отец побрызгал механизм. Протер ветошью. Кран-букса поддалась.
—  Все. Дальше сам.
Костик с трудом, но выкрутил деталь
— Как называется такой тип кран-буксы?
— Червячная?
— Рассказывай.
—  Так. — Костик задумался, потом начал, — в основе работы лежат вращательно-поступательные движения, — старательно говорил пацан. —  Чем сильнее вы открутите вентиль, тем больше прокладка буксы отойдет от так называемого «седла». Следствием этого является поступление воды во внутреннюю полость смесителя, а затем и в его носик, то есть излив.
— Садись, пять!— отец явно был доволен,— теперь что делаем?

Они вообще не замечали Олю, которая ошеломленная стояла, прислонившись к косяку двери. Для них ее не существовало.
—  Осматриваем на предмет повреждений.
—  Вперед!
—  Сальники на месте, уплотнитель живой.
—  Согласен.
—  Па, а где запорная прокладка?
—  А где запорная прокладка? Это ты мне ответь!
—  Не знаю.
—  Внутри посмотри перед золотником. Мастер-фломастер…— хмыкнул отец.
Мальчик полез внутрь смесителя. Достал порванную резинку.
—  Вот китайцы, на всем экономят. Давно уже все силикон ставят.
—  Надо же — это очень дорогой кран был, — опять вклинилась Оля в мужской разговор, чтобы на нее обратили внимание…
—  Никогда не покупайте в Леруа, —  строго сказал мужчина, — там все китайское.
—  Папа, можно я?
—  Материал загубишь.
Владимир порылся в своем ящике нашел зеленый квадратик силикона.
Потом достал маникюрные ножницы. Разметил круг. Когда вырезал прокладку, он, совсем по-детски, высунул язык. Оля впервые внимательно его рассмотрела. Как у него все просто и ясно. Вот винт. Вот отвертка. Винтить против часовой… Винтить по часовой. Чет-нечет. Ей часто не хватало вот такой простоты и ясности. Сколько она ошибок наделала в своей жизни. Оля подумала, что вот это и называется «как за каменной стеной». Как же ей вдруг захотелось оказаться там, за чьей-то каменной стеной…
— Вставляй, — отец передал сыну идеально вырезанный кругляшок.
Костик вставил прокладку внутрь. Прижал к неведомому ей золотнику.
—  Мальчики, чай будете? —  вдруг спросила Оля.
Они синхронно удивленно повернули к ней голову. Она смутилась.
—  Ой, автоматически, вырвалось..
—  Воду можно было бы…
Она побежала на кухню. Налила из кулера воды. Принесла.
—  Проверяйте.— сказал Вова, взял стакан, недопил. Передал сыну. Оля открыла кран. Закрыла. Открыла. Закрыла. Как же она хотела, чтобы они не уходили. Эти прекрасные мужчины. Таких она встречала в только детстве. В секции по плаванию.
—  Работает!.—  А можете ванну посмотреть? — вдруг вспомнила она.
—  А что там?
— Я вот под душем когда-то стою. Там вода не стекает. Засор вроде.
—  Вантуз имеется?
— А что это?
Костик неожиданно выпалил:
—  Ручной сантехнический инструмент для механической прочистки засоров в трубах канализации. Состоит из резинового клапана в виде полусферы и ручки!
—  Нет у меня такого…
—  Купите обязательно! Дома всегда должен быть вантуз!
—  Я куплю-куплю, — поспешно согласилась Ольга. 
Мужчина достал металлический шнур с ручкой. Включил горячую воду.
—  Да. Вовремя заметили. Засор это.
Начал пропихивать проволоку внутрь.
—  Что главное в работе с сантехническим шнуром?
—  Держать натяжение.
—  Умница! — похвалил он сына. — Вы наверное, думаете, что я его готовлю на сантехника? Ни фига. Он у меня будет… Кем ты будешь?
—  Па…Хватит. Кем буду, тем и буду. Вырасту, сам решу.
—  Ого. Тогда молчу. А у вас дети есть?
—  Есть,— соврала она, — сейчас в бассейне.
—  Мальчик, девочка?
—  И мальчик, и девочка, —  ей стало мучительно продолжать этот разговор.
Вова резко дернул шнур вперед, а потом начал медленно вытягивать проволоку наверх.. Вынул большую пробку из скомканных женских волос.
—  Волосы. Много, — удивился Вова, — есть куда выкинуть?

Когда они уходили, Ольга извинилась.
— Извините, что накричала на вас…
— На нас все кричат…
— И еще за то, что задержала, у вас же следующий заказ…
— Не. Это последний,— ответил мужчина,— мы домой.
— К маме, — деловито добавил Костик и надел ушанку,— она ждет.

Они ушли. Оля услышала,  как лифт громыхнул и поехал вниз.
Она открыла кран. Села на край ванной. Что-то внутри нее рухнуло, и она заревела… Ей так захотелось и семью, и мужа, и чтобы мальчик с девочкой. И чтобы как за каменной стеной… Вдоволь наплакавшись, успокоилась. Посмотрела на часы. Начала собираться. До Каширки ехать было далеко, а «химия» назначена через час. И еще, по дороге надо обязательно заскочить в хозяйственный, купить вантуз…

Возвращение

О том, что бабка умерла — узнал от соседей Ивановых. Перевел им денег, они и похороны организовали, и поминки, и с кладбищем разобрались. Андрей на похороны не поехал — на работе завал, и его могли дернуть в любой момент. Покойница отписала на внука все хозяйство. Да какое хозяйство там! Шесть соток и дом. У Андрея был свой таунхаус на Рублевке, и сарай под Александровым ему вообще не сдался. Покупатель нашелся сразу, дом выставили за символическую цену. Сделку назначили на завтра, с утра. Если повезет, то он успеет к обеду в офис. Решил ехать на машине. И зря.

Во-первых, пробки: ехал четыре часа, а во-вторых — дорога закончилась прямо перед деревней. Решил не рисковать. Припарковал машину и пошел пешком. Дико захотелось курить. На центральной площади нашел ларек.

За прилавком тупила в телевизор женщина, лет сорока, в синем фартуке и накрахмаленной синей шапочке. Крашеные пергидрольные волосы, яркая помада.
— Здравствуйте! — бодро сказал он, — мне «Давидофф» белый.
— Нет.
— А «Парламент» аква?
— Нет.
— А что-то нормальное есть?
— Нет.
— А что есть?
— Ничего. Завоз через два дня.
Он недовольно поморщился. Надо будет заехать на заправку, — подумал он, — заправиться и сижки купить.
— Заправка тут далеко, Дрюня! — весело сказала продавщица.
Андрей остановился. Уперся взглядом в женщину. Родинка на шее. Глаза серые. И бровки домиком.
— Танька?
— О, а я думала, когда узнаешь? Изменилась?
— Нет конечно, — соврал он.
— А ты вообще ни капли. Ну распух только…
— и полысел… — добавил он.
Танька была его первой женщиной. Когда он приехал после девятого класса к бабке в деревню, Танька его совратила сначала, а потом соблазнила. В школу он вернулся мужчиной.

Дверь в доме была заперта. Вспомнил потайное место. Отогнул половицу на крыльце — нащупал ключ. Как будто и не уезжал.
Зашел внутрь. Пахло больницей. На стене, напротив печи, желтели вырезки из журналов — «Дюран–дюран», «Металлика», «Эйси-Диси»… Обычно он ночевал за печкой. «Как сверчок», — шутила бабушка. Там было всегда тепло и сухо.
Он подошел к печи, засунул руку под сбитый кирпич. Поковырялся. Вытащил из-под кирпича пачку «Примы». Он удивился, что за и тридцать лет никто так ее не нашел. Открыл пачку, достал папиросу. Пригляделся — увидел, что с внутренней стороны пачки аккуратным мелким почерком было написано: «Анрюша! Еще раз увижу, что куришь — маме с папой расскажу! Бабка Зойка». Размял пальцами папироску. Улыбнулся. Закурил.

В дверь постучались, и, не спрашивая разрешения, внутрь ввалился сосед Иванов-старший и затараторил.
— Здоров! Мне Танька сказала, что ты тут. На могилку глянешь?
Делать было нечего. Пойти было неприлично.

Кладбище пряталось в березовой роще, на краю поля. Слева, но чуть дальше, с другой стороны поля, стоял такой же березняк. Там схоронили коров, заболевших чумой. Целое стадо. Многие путались и сначала шли к чумному березняку. Потом могильник обнесли колючей проволокой, а человечье кладбище проросло крестами. И все перестали путаться.

Иванов достал флягу.
— Ну что Андрюша. Помянем твою бабку. Зойка хорошей женщиной была.
Андрей сделал вид, что выпил. Ему было нельзя — вечером за руль.
— Эх Зойка… — продолжил захмелевший Иванов. — Ух, погуляли мы, когда молодыми были. Может, ты и моим внуком мог бы быть. Я тогда в армию ушел. А тут и твой дед подвернулся. Он еще тем е***ем был. Ну Зойка и слабину дала, ребенка понесла от него и замуж выскочила. Я возвернулся с армии. Деда твоего покалечил — в тюрьму угодил. Потом с этой статьей нигде не мог устроиться. Дрянь она твоя, бабка была. Слаба на передок была. Точно дрянь! И дура! Бл**ь! Давай еще по одной. Помянем Зоюшку… А ты чего не пьешь?
Иванов заметил, как Андрей сачкует. Андрей сделал глоток. Закусил ловко поднесенным огурчиком. Автоматически опрокинул стопку до дна.
Стало хорошо на душе. Выпили еще по одной. Стемнело.

Позвонил покупатель. Просил извинить. Клятвенно заверил, что завтра с утра точно приедет. Андрею стало жаль потраченного времени. Выпили еще.

После водки захотелось поесть. Поплелся в ларек. Купил кружок краковской колбасы, половинку буханки.
— Чо, так в сухомятку и будешь? — жалостлива посмотрела на него Танька, — у меня борщец со сметанкой. Жареху могу замутить.
— Приглашаешь?
— Ага. Щаз. Я к тебе занесу. Только печь растопи. Чтоб разогреть.
— А к тебе нельзя, что ли?
— Ко мне нельзя.
— Муж, что ли?
— Объелся груш.

Андрей еле растопил печь. Он привык к жидкости для розжига. Забыл отодвинуть заслонку и дым повалил в дом. Распахнул окно. Дым начал уходить на улицу. Нашел в трубе заслонку, старую сковородку, отодвинул ее — и тяга пошла. В окно заглянула Танька.
— Дрюнчик! — она сверкнула бидонами— Принесла!

Как же это было вкусно! Борщ таял во рту. Жареха из картошки, сала, яиц и колбасной разносортицы шкворчала на сковородке. Танька смотрела на него, как он ест. Разглядывала. Узнавала и не узнавала одновременно.
— И что, ты тут, — жуя спросил Андрей, — так и живешь?
— Живу не тужу. После школы никуда не поехала, сначала на ферме, пока она работала, потом в столовке посуду мыла, ее тоже закрыли, теперь вот в магазине — его не закроют.
— А муж чего?
— Безмужняя я.
— А почему к тебе нельзя?
— У меня дети. Спят сейчас.
— Деети! — протянул он.
— Мальчик и девочка.
— А что муж?
— У меня двое мужей было, один блядовать начал, а другой бил. Не терплю я этого.
— То есть ты свободна?
Андрей разомлел от еды и самогонки. Положил одну руку ей на коленку…Она не отодвинулась. Он залез глубже… там было тепло.
Она смело смотрела на него. Совсем не смущаясь.
— Погоди.
Он зашла за занавеску. Разделась. В лунном свете он увидел ее силуэт. Крепкий, ладный.
— Заходи, — шепнула она.

А потом, лежа на кушетке, они курили «Приму». Пускали кольца. Туманные летающие тарелки медленно уплывали в окно.
— Танька. А ты помнишь, как мы во дворе котенка хоронили. Ну ты его подобрала, его грузовик сбил. Мы пытались его выходить, а он все рано сдох. Я еще камень притащил на могилку.
— Помню. Он был черный, с белым пятнышком на мордочке.

Андрей, резко вскочил, и как был, голышом, прыгнул через распахнутое окно во двор. Поросший мхом камешек нашел быстро.
— Нашел!!! Нашел!!! — крикнул он. — Нашел, Танька! — Тут! Котенок наш тут!! Офигеть! — Он обернулся.
Танька выглянула в окно. Подперла рукой подбородок. Крепкие груди легли на подоконник. Она ласково смотрела на него и улыбалась. Танька, такая родная, близкая! Он замер. Его вдруг пронзила простая и ясная мысль — что это и есть, наверное то, что называется родиной. И эта голая Танька в окне, и ее счастливая улыбка, и заросшая могилка у забора, и эта ночь — это все было настоящее, первородное и на всю оставшуюся жизнь! Андрей подошел к окну. Привстал на цыпочки. Дотянулся до ее губ. Поцеловал. А потом она его. Они целовались. Долго-долго. Как когда-то давно. В девятом классе.

С утра приехал покупатель. Он был похож на почтальона Печкина. Усы и ушанка набекрень.
— Извините. Я вчера не доехал, — он протянул бумаги, — все подготовил, распишитесь.
Андрей удивленно посмотрел на бумаги.
— Не буду.
— Как не будете? — растерялся мужик.
— Не хочу. Аванс верну. Но не буду. Не могу. Понимаете?
— Почему? — возмутился Печкин.
— Потому что я тут котенка похоронил.
— Какого котенка?
— Черненького, с белым пятнышком на мордочке.

Ключ

Дверь мне открыл среднего возраста мужик. Он был в полосатом халате. Волосы на голове взъерошены.
— Вот, — мужик протянул небольшой ключик.
— И все? — я удивился.
— Ну да.
В проеме двери показалась девушка. В таком же полосатом халате. Поцеловала мужика в шею. Прижалась к нему. Они сразу стали похожи на беременную зебру.
Хотя я ни разу не видел беременную зебру, и лошадь не видел беременную, да и корову тоже не видел никогда. У меня такое часто было — я представлял себе то, что никогда не видел.
— Зая, холодно же, — сказала девушка и потянула мужчину внутрь.
— Иду, малыш, — растаял мужчина, обернулся ко мне, — если можно побыстрее, там ждут. Громко хлопнул дверью.

Я спустился вниз. Из Медведково до Чертаново навигатор показывал пятьдесят четыре минуты. Это еще быстро. Может, проскочу. Бросил ключ на переднее сиденье, завел машину. Поехал. Мне нравилось катать одному.

Карантин застал меня врасплох. Я работал в ночном клубе охранником. Фейсконтроль, все дела. Мужской солидный клуб — строго без интима. Клиенты выпивали и зырили на танцующих девочек. Когда девочек обижали — приходилось вступаться. Быстро усмирял бузотеров. Дрался я хорошо. Еще с детдома. Хук справа и фирменная троечка в корпус. КМС по боксу. Армия — спецназ. После дембеля предложили контракт — согласился. Потом, без лишних слов пошел на Донбасс. Воевать за «русский мир». Много смертей повидал. Саур-Могилу отвоевывали несколько раз. Мы ее брали, а потом нас скидывали в степь. Сыпались, как горох. Потом снова пытались брать высоту. Если бы не вертушки — было бы хана. Закончил воевать в Дебальцеве. Ранило серьезно. Спасибо, пацаны подобрали полумертвого. Врачи в Ростове совершили чудо — вытащили с того света. Не стали ногу ампутировать — залечили. Осталась хромота небольшая. Звали в Сирию — не поехал. Не наша это война. Хотя денег предлагали прилично. В общем, когда клуб прикрыли, обещали, что позовут обратно, как только откроются. Прошло три месяца — ни фига. Пошел таксовать.

Перед выездом на Проспект Мира попал в пробку. Сигналить было бесполезно. Это надолго. Перед мною нагло втиснулась красная бэха. За рулем была баба. Даже не мигнула аварийкой. Спасибо, мол, тебе, Леха, что пропустил меня!
С личной жизнью у меня все чпоки-оки. Я параллельно встречаюсь с разными. Чисто секс без обязательств. Девушек я любил, а они отвечали мне взаимностью. Вообще-то я готов был жениться на ком-то. Как там? Завести детей, посадить дом. Тьфу, посадить дерево, а дом построить. В общем, были варианты. Танька была хороша. В постели давала фору всем остальным. Кричала, подгоняла постоянно. Ей было все мало. Она требовала еще и еще. Целовалась жадно. После я отваливался на бок и засыпал сразу. Готовила на убой. Кафешки не признавала. Варила, лепила, жарила, парила. А потом долго смотрела, как я ем. Упрется и смотрит. Нра — не нра. Ее надо было хвалить, иначе она обижалась. Это все норм, но, ежкин кот, она храпит ночью! Чего я только не делал! Будил. Потряхивал. Затыкал нос. Закрывался подушкой. Ничего не помогало. Я тупо не высыпался. В общем, мимо.

Блин, зазевался! Забыл про светофор, пришлось рвать на желтый! Здравствуй штраф. Зато выехал наконец на Проспект Мира. Стало легче ехать. До Чертаново сорок минут. Включил музыку. Радио «Шансон». В динамиках хрипло затосковал Шуфутинский. Пел про то, что в доме не наточены ножи, какие там еще ножи! Сосед — гость? Гость — любовник? Ни хера непонятно. Но такая тоска — пипец! И вообще, при чем здесь ножи — он что, убить ее хочет?

Юля. Та совсем другая. Тихая, застенчивая. Даже улыбалась тихо. Просила, чтобы при выключенном свете. Снимала белье под одеялом. Стонала тихо. В тот самый момент ойкала. И это так было просто и честно. Я любил, когда честно. Не изображая ничего. Юля не хотела по-разному, только лицом к лицу. При этом закрывала глаза. Надкусывала губу. И ему казалась, что в этот момент она думает не о нем. О чем-то своем. Он просил ее открыть глаза. Она говорила «ага» и опять глаза закрывала. И улыбалась. Но не ему… О чем или о ком она думает? Фиг знает… В квартире у нее (к себе в общагу он баб не водил) было все чисто и пусто. Ничего лишнего. Был полный порядок. Складывала одежду аккуратно, как в химчистке. Рукав к рукаву. Однажды потратила час, когда потеряла второй тапок, и не успокоилась, пока не нашла его под кроватью и не выставила пару в прихожей. Ровно — как по линейке. После секса протирала все влажной салфеткой. Очень расстраивалась, когда, зайдя в туалет, замечала желтые капельки на полу и на крышке унитаза.. — Можешь в следующий раз поднимать крышку? — робко просила она. Я был готов, но каждый раз забывал (армейская привычка). Но всю жизнь с такой чистюлей? И самое главное — она пускала к себе только в бронезащите. А я не любил чикаться в презервативе.

Потемнело. Начинались вечерние пробки. «Трешка» еле двигалась. Я вот всегда думал, откуда пробки на круговом кольце? Там ни одного светофора и почему-то одна сторона всегда едет, когда другая стоит. Наверное, авария какая-то…

Катюха. Вот самая нормальная. И в постели не сумасшедшая. И не торопится. Ей нравился процесс: и сверху, и снизу, и сидя, и сбоку. И даже не обязательно в спальне. Мозги не выносит и ничего не придумывает. Очень конкретная… «Ты без заморочек и трахаешься хорошо,— говорила она мне часто. — Главное, не привыкнуть!» Нет времени готовить — заказывает еду. Платит всегда за себя сама. Независимая. Мне часто казалось, что не она для меня, а я для нее. Все время в работе. Зарабатывает круто. И в квартире у нее все круто. Джакузи с пузырьками и кофемашина большая. И все время со стаканчиком бумажным в руке. Чашки не признает. Любит латте. Я попробовал — ну типа кофе с молоком, как пионерском лагере. Вообще не улыбалась, а если улыбалась — то как-то устало. В общем — живой вариант. Но! Ежкин кот! Катюха курит постоянно. И всю жизнь курила. И бросать не собиралась. А как же дети? Нарожает мне уродов… Стремно…

Проехал мимо аварии. Две машины столкнулись. Такси ( как у меня) и газель. Стоят два чебурека, выясняют отношения. Пальцами раскидывают! Орут. Да что тут выяснять — кто сзади, того и вина! Скорей бы с дороги убрали машины, а то пробку адскую создали. Заметил в такси, на пассажирском сиденье женщину. Смотрит в стекло — уперлась взглядом в никуда. Или в меня? Почему мне кажется, что все бабы смотрят на меня? Нет, точно на меня. Она одна. Никого нет. К меня на одиноких баба нюх. Это точно. Проверено. Такой б ы я вдул. Может стопануть. Выйти? Предложить подвезти.? Может, ей тоже в Чертаново? Да нет… Такие в Чертаново не живут. Слишком дорого одета… Если бы не это доставка…Ключ ждут. Золотой, бля, ключик. Может, там домой кто-то попасть не может, а я тут…
Я отвел взгляд. Быстро объехал аварию — рванул в Чертаново.Десять минут и я на месте.

Припарковался перед шлагбаумом. Не хотел звонить. Проскочил в подъезд с какой-то старушкой. Та испугалась. В лифт со мной не пошла. Ну и дура! Пусть стоит ждет.

Дверь открыла женщина. Не девушка, а женщина. Он понял это по силуэту. В прихожей не горел свет. В глубине квартиры раздался звонкий детский голос.
— Это папа?
— Нет.
— А я думала, папа! — из коридора выскочила девочка в полосатой пижамке, — а вы не скажете, когда папа придет?
— Дядя не знает, дядя чужой.
— Жаль, я думала папа… — девочка расстроилась.
— Малышка, иди спать! — женщина погладила девочку по головке.
— А когда я проснусь, папа уже приедет?
— Конечно! — женщина, — он же обещал.
— Урра! — закричала девочка, — папа обещал!! — радостно затопала обратно, к себе.
Я вдруг вспомнил растрепанного мужика и телку. Может, вернуться, навалять? Хук справа и троечку по корпусу.. Чтобы в несознанку свалился. И чтобы юшка потекла. Женщин с детьми нельзя бросать. Это закон. Это он знал с детства.
— Вот. — я протянул ей ключ. Почему-то почувствовал себя виноватым.
— Это… все? — она потемнела. Физически потемнела.
— Все, — мне стало стыдно.
— А больше ничего не передавал? — с надежной спросила она и быстро выдохнула, — он был один?
— Один, — соврал я, уперся в ее ждущий взгляд, — точно.
Она все поняла. С благодарностью посмотрела на меня. Захотелось ее обнять. Поцеловать. Тем поцелуем, который не про секс, а про любовь. И про жалость.
— А почему вы в темноте?
— Некому лампочку поменять. — она смотрела на меня, как будто впервые меня заметила.
— Давайте помогу, — серьезно сказал я, — я вообще-то главный спец по лампочкам.
Вошел внутрь.