Спокойная, мудрая подборка Андрея Полонского. К смерти нужно готовиться. Или нет. Но это ничего, в сущности, не изменит, «…в конечном итоге Иванов неизбежно помрёт». Античные философы учили, что после определённого возраста жизнь уже факультативна. Мы не античные, хотя, конечно, философы, и у нас всё расплывчато. «Лабораторные показатели / Говорят, что дальше не обязательно / Жить, но всё-таки хочется / Любить, а не в муках корчиться». И срок нам обещают побольше, но, как всегда, обманут же. Мир нынешний уже не очень-то и наш, а терять жалко, но что поделаешь. «Осталось идти немножко. / Пусть будет ему не страшно».
Так что «играй, пока можешь. / И, если умеешь, пой».
Михаил Квадратов
Автобиография
Андрей Полонский — стихотворец, рассказчик, публицист и просто центровой парень родился в 1958 году в Москве на беду своих интеллигентных родителей. Поначалу рос на углу Садового кольца и Третьей Мещанской, потом — на Бутырском хуторе. До 14 лет был человек как человек, дальше пошёл по скользкой дорожке. Впрочем, успел два года проучиться на историческом факультете МГУ, откуда был со свистом изгнан за песенку и фразочку. Имел мелкие неприятности с властями, но никогда не увлекался идеями прав человека.
До 1991 года зарабатывал на жизнь поэтическими переложениями и переводами под своим и чужими именами, а также составлением диссертаций для возбуждённых соискателей научных степеней.
В 1991 году создал с друзьями литературный альманах «Твёрдый ЗнакЪ» (1991–1996). В 2001 году участвовал в создании Общества Вольных Кастоправов и сетевого портала «Кастоправда» (существует по сей день). Первая книга стихов вышла из печати тогда же, в 2001-м. Всего таких книг девять, крайняя — «Коробка передач» (Русский Гулливер, 2021). Издал четыре книги прозы, две из них — в соавторстве с Максимом Привезенцевым и Владимиром Рощиным — сугубо байкерские, о путешествиях по белу свету на мотоциклах. По скромным подсчётам, автостопом и другими видами наземного транспорта намотал по трассам России, Европы, Азии, Африки и Америки расстояние, равное пяти экваторам. Несколько тысяч публикаций в периодических изданиях в России и за рубежом.
Стихи, проза и публицистика переводились на разные языки. С недавних пор в автомобиле держит корочки Питерского Союза писателей, Русского Пен-центра и Всемирного общества борьбы с антидепрессантами. С 2020 года по мере сил участвует в создании амбициозного переводческого проекта «Литера-глобус», ведёт там франкоязычную редакцию.
Долго жил в Москве на Чистых прудах. Потом — в Челюскинской, на берегу леса. Потом в Крыму — в предгорьях Ялты. С 2014 года живёт в Петербурге — между Невой, Литейным проспектом и Летним садом.
Иногда вооружён, в меру опасен. Но бывает смешон и мил, если захочет.
В ближайшие тридцать лет обещает освободить мир от своего присутствия.
Андрей Полонский // Пусть будет ему не страшно
***
Попробуй хоть раз, когда идёшь к Иванову,
не цепляться к парню, оттого что он пьёт и пьёт,
конечно, от пьянства Иванову будет хреново,
и в конечном итоге Иванов неизбежно помрёт.
Но и тот, кто на фронте чужую подцепит пулю,
выдохнет удивлённо: неужели и мой черёд?
в клинике, за обедом, на пастбище, в горном ауле,
никто вечно не проживёт.
Когда идёшь к Николаеву, которого любят власти,
зовут на мероприятия, жалуют ордена,
как не спросить Николаева: Серёжа, в этом ли счастье,
как не сказать Николаеву: Серёжа, тебе хана.
Но и тот, кто выходит бороться против любого уродства
перед тем, как начать бараться с Нинкой и Зульфиёй,
может однажды попасться на то же самое скотство,
стать наводчиком или судьёй.
Пацифизм, — говорил Михаил, — должен быть с кулаками,
на могиле прекрасного Михаила мак растёт и чеснок.
Война позволяет пыл загасить о надгробный камень
и лечь почивать с надеждой,
что ты
сделал всё, что смог.
***
Лабораторные показатели
Говорят, что дальше не обязательно
Жить, но всё-таки хочется
Любить, а не в муках корчиться.
Время рыдать и каяться,
Но он не готов пока ещё, —
Думает человек, вышагивая,
Может быть всё решаемо.
Дома ждёт его кошка
И овсяная кашка.
Осталось идти немножко.
Пусть будет ему не страшно.
На полях одной книги
Вадиму Месяцу
След камня перемещённого — на песке,
Непонятно, свет, всегда ли он так хорош
Для живущего в городе, построенном на реке,
Где каждое слово — нож.
Это ты идёшь.
Насвистываешь, поёшь, не знаешь, куда брести,
Где основания в этом времени, чтоб к ним, наконец, припасть?
Нужно иметь твёрдость имени, каменную — в кости,
Иметь правду памяти, то есть власть
Отрицая, перенести.
Остаётся падать, всяк — падаль, всяк уже отнесён
К сонму выпавших, к сонму не знающих письмена,
Как миллионы тех, имя кому легион,
Как легионы не помнящих, где дерево их и страна.
Кажется, мы пришли. Вот он, холодный дом,
Нарубим дров и затопим печь.
Вчетвером, вшестером, в крайнем случае, вдесятером,
Чтобы выпить, поговорить и попарно лечь.
***
Голая девчонка собирает тарелки со стола.
Поспать бы.
Мало хороших новостей.
Всё меньше.
Кому-то нужна её тревога,
Её тремор,
Ощущение неустроенности.
Западения.
Занавески синие.
Стол без скатерти.
Три или четыре полотна на стенах.
Один пейзаж, несколько абстрактных картинок, маслом,
В тяжёлых рамах, под старину,
Как бы возвращающих им добротность,
Указывающих, что они — настоящие картины,
Искусство.
Её печаль, её тревога
Помогут хорошо заработать двум или трём десяткам семей
На другом берегу океана.
Но тот, кто ей подмигивает,
Проводит двумя пальцами по позвоночнику от шеи до копчика,
Обнимает и говорит,
Хватит,
Давай просто посидим, покурим,
Обсудим наши возможности
И желания, —
Возвращает ощущение, что присутствие
В ряду предметов и обстоятельств
Не так уж бессмысленно,
Как иногда кажется.
***
В обители под Костромою
Сына женщина подымала
К Богородице тёмной,
И ему объясняла:
Смотри, старинные люди
Знали, что всё это значит,
А о нас, когда нас не будет,
Никто уже не заплачет.
И мы, отроки, пообещали,
Не ко времени и некстати,
Что будем верны этой Славе.
Снизойди к нашей немощи, Мати!
Сонет–21
Пока идёт обычная война,
Мы ядерной ещё не заслужили,
Росли и млели при другом режиме,
Бывали счастливы. Но, в целом, на хрена?
Работа, деньги, всё в привычном стиле,
На отдых — незнакомая страна,
Животные, саванны, племена,
И вот те на — готические шпили.
Не стоит перекраивать. Вполне
Эпоха как эпоха, на войне
Не нам геройствовать, их замысел не катит.
Пусть генералы примут свой парад.
Возьмут на грудь и сытно поедят.
Им хватит.
***
Вчера видел мир
Новый, самовлюбленный,
Весёлый, относительно умный,
Относительно нежный,
С приёмами, отработанными лет тридцать назад,
С про*бами, которые ещё впереди,
С пробелами в самых интересных местах,
Весь в принтах и раскрасках.
Пора бы мне остановиться,
Прилечь в сторонке,
Хотя бы на парапете,
Закурить,
Смотреть на катера,
Джазовых музыкантов,
Танцующие парочки,
Совершенно гетеросексуальные, как это ведётся на северном ветру.
Вообще ни о ком не думать,
Ничего не оценивать.
Движущаяся картинка, на которой нет знакомых,
Особенно в хорошую погоду,
Упоительна в 90 % случаев.
***
Когда она стала женой священника, это было небанально и весело,
Теперь люди вокруг шелестят: попадья, попадья,
Спускается с горки, весна, под ногами месиво,
Дома большая семья.
Иногда она просыпается, и какой-то беспорядок внутри,
Встаёт, умывается, молится, рассказывает иконам совсем о своём,
Собственно, любовных историй было у неё три,
Эта третья, она — её дом.
Муж последние годы, кажется, устаёт,
Храм возродили, сияют золотом купола,
В одних и тех же грехах кается один и тот же народ,
Может не совсем этого она ждала.
По воскресеньям вечером они сидят на скамейке у дома, смотрят, как там закат,
В тучу садится солнце или — в славе — за дальний лес…
Спаси Боже за то, что есть дом и сад,
Ни страшных утрат, ни лишних чудес.
Московское
На Чистых прудах говорят о книгах,
О просмотренных фильмах, о Риге и Монтевидео,
О политических заключённых, тектонических сдвигах,
В худшем случае о правилах публикации на Ридеро.
В Гольяново говорят о прививках и ценах,
Слушают Макаревича, пьяными голосами
Обсуждают хозяйственные проблемы
И муниципальные предписания.
Ночью над рекой в провинции можно услышать и не такое,
Скажем — давай уедем отсюда стопом
Куда угодно, хоть на станцию Бологое,
Хоть в Азию, хоть в жопу.
На глазах, конечно же, шоры, действовать, так на шару,
История не закончилась, хоть минута, да остаётся.
Хорошо пить вино, слушая тары-бары,
Солнце на небе, правда на дне колодца.
***
Не прояснилось — слава — или так?
Не совладать с естественным распадом.
Жара спадает. Полночь. И не надо
На распорядок дня навешивать собак.
По расписанию должна прийти прохлада,
И вот — приходит. С этих пор никак
Не спишешь на жару, что сам дурак,
Что минул срок, и не спасла награда
Героя, сочинителя. Кретин,
Он долго от естественного хода
Вещей ждал прояснения небес.
Но не дождался. Просто карантин.
Отложена, как лишняя, свобода.
Но ничего, мы справимся и без.
***
Превращение в тётю
Марины, Леры и Кати
Происходит не сразу.
Даже времени хватит
Раздарить привычные шмотки,
Купить приличные платья.
Превращение в дядю
Серёжи, Дениса, Коли
Происходит внезапно,
Как будто их раскололи.
Вовсе без алкоголя
Или сразу в долгий запой.
Так что играй, пока можешь.
И, если умеешь, пой.
***
Холодной весной на холм поднимается существо,
Не человек, но что-то вроде того,
в ухе его серьга, металлическая нога,
серебряные крылья, яшмовые рога.
Селяне дивятся: инопланетянин или какой-то глюк,
он оборачивается и говорит: я ваш друг,
я пришёл принести вам бессмертие, истину, благодать.
Они говорят, твою мать, надо бежать.
Существо недолго думает, делает ещё пару шагов,
Там, собственно, небо без окраин и берегов,
Свободный космос, то есть хаос, открытый пространствам и временам.
Мы смотрим снизу, прохода не видно нам.
апрель — июнь 2021, Спб — Москва
