В апрельском #магнитном моменте — три совершенно разных автора. Если окрасить впечатление от их стихов в общеморскую метафору, то Максим Глазун — течение, солнечный блеск на поверхности и глубинная тьма, сама водная стихия. Его поэтика — в ассоциативном движении, в объеме деталей, в следовании за звуком («за родину за что за шторой / шеренга вшивая машин», «кошмары шарят по шкафам»). Его стихи бессмысленно препарировать, резать на части, загонять море в стакан. Море должно дышать. Поэтика Ольги Алтуховой — это синусоида волн. Она состоит из обычно-бытового, лежащего в основании: перерытого за гаражами асфальта, распутицы и звезд, рябящих «в дорожной грязи», и метафизического вырастания на пиках, когда все окружающее начинает иметь высокое значение: «и снег идет / и много, много, много / частиц его ложится на лицо / и ты вдали угадываешь Бога: / вот он идет, на пуховик Его / нисходит кристаллическая влага, / настанет вознесенье Н2О». Стихи Инны Тепловой — камешки у побережья: гладкие, простые, округлые, обточенные волнами. Из них легко выбирать по себе и присваивать, уносить в летнем кармане, а потом обнаруживать, как оно завалилось под подкладку: «Мир распадается, и это не ново́, / Исчезнет все в решетчатом тумане, / Как исчезает все в открытой ране / Дырявого кармана моего».
Анна Маркина
Максим Глазун
***
панелек пыльных палиндромы
по лестницам ведущим вспять
выходят улицы из комы
и насекомые не спят
теплы советские полипы
им только снится вечный быт
глазные рюмочки залиты
и некто как его забыт
за родину за что за шторой
шеренга вшивая машин
рошана или нет нашора
канализационный шик
из люков запахи и злюка
сдвигает камни серафим
полны гробы под нами скукой
кривится в радужке эфир
и сказки тоже исказили
кошмары шарят по шкафам
скелеты лезут из узилищ
их душит кожи целлофан
***
люди кошке в комнате мешают
перед нею техника большая
мебели естественный рельеф
великанов плоские ладони
косточка куриная в бульоне
на её убогом алтаре
низкая без плана и заботы
рыскает нуждается в заботе
шерстяное вечное дитя
ловкий имитатор карапуза
человеку тяжело без груза
человеку тяжело хотя
***
не было печали
крыльев за плечами.
змеи-погремушки
ползунки линейки
няня, где же кружка?
*склейка* где же *склейка*
прошлое икара
ничему не учит —
кто он, до удара,
не опишешь лучше.
слабая подводка —
подвиг пионерский.
смерть всегда находка —
нет сильнее жеста.
капли восковые
каждый раз впервые
Ольга Алтухова
Правда всё
за городом торфяники горят
асфальт за гаражами перерыт
приехавший по вызову наряд
покуривает и не говорит
о том зачем их вызвали сюда
какой пожар сегодня занялся.
размытый воздух дымная слюда
лицом к лицу не чувствуешь лица
любовь к изображению жива
как та любовь на пятом этаже
а я живу в подъезде номер два
но это не имеет отноше –
(не я не я продолжу разговор
поскольку, панораму охватив,
фотограф нажимает на затвор
но сам не попадает в объектив)
***
наплакаться и выйти на крыльцо —
все признаки мороза налицо
и снег идет
и много, много, много
частиц его ложится на лицо
и ты вдали угадываешь Бога:
вот он идет, на пуховик Его
нисходит кристаллическая влага,
настанет вознесенье Н2О —
и ничего, ей-богу, ничего
не вытерпит намокшая бумага
надорванных по краешку небес,
где каждый метр выпарен и выжат.
на выдохе — в разреженную взвесь:
зачем мы все существовали здесь?
но снег идет
и Он тебя не слышит
***
тятя тятя не вытянуть сети из речки смородины
мама мама бездельник и песенник вышли в запой
и пошли, и пошли, панораму невидимой родины
прикрывая собой
закрываются к ночи кабак и почтовая станция
половинчатый месяц качается неба среди
а на пыльных тропинках земли, ну конечно, останутся
эти ваши следы —
погоди до утра, погляди-ка: такая распутица
и звезда за звездою в дорожной грязи рябит
мы не вечные странники мы постоянные спутники
переменных орбит,
и надежда — наш компас небесный, а нежность — оружие,
ведь не зря нас учили вынашивать и рожать
и растить, и чужие рубашки в шкафу обнаруживать,
и чужие лучи отражать
Инна Теплова
Мой век
Пока морозен колкий воздух, пока не дарит небо снег,
Идёт размеренно и просто по берегу реки мой век.
Идёт, ни на кого не глядя, идёт, ни на кого не злясь,
Шагами пишет, как в тетради, и за поля выходит вязь.
Идёт, куда не ходят люди, идёт, куда не пустят их,
Туда, где никого не будет, где ветер беспокойно тих.
Его следы то невесомы, то будто налиты свинцом,
Он словно вышедший из комы cтарик с испуганным лицом.
Память
Я знаю, память – временно́е решето.
Она не памятник, не крестик на ладони,
Не каменный колодец, что бездонен,
Не просто то, что пребывало до.
Она просеивает время и меня.
Я рассыпаюсь незаметно, постепенно,
Спокойно принимая перемены,
Покорно им навстречу семеня.
Я рассыпаюсь непредотвратимо
На месяцы, недели, дни, часы,
На части речи, слоги, на азы –
На буквы сетевого псевдонима.
Мир распадается, и это не ново́,
Исчезнет все в решетчатом тумане,
Как исчезает все в открытой ране
Дырявого кармана моего.
