У каждого из нас своя струна. Как скелет в шкафу, где-то лежит, свернувшись по-змеиному, ждёт своего часа. Семь коротких текстов Александра Евсюкова, как семь натянутых и отстроенных струн. У каждой свой звук, а вместе — созвучие. Как будто кто-то в вечерней тишине провёл по струнам рукой. Автор не растекается по древу, не громоздит просторы. Его рассказы как короткий удар, пощёчина, неразбавленный водой виски бочковой крепости: концентрация смысла, ничего лишнего.
Евгений Сулес
Александр Евсюков — прозаик, критик. Родился в 1982 году в городе Щёкино Тульской области. Выпускник Литинститута. Проза, стихи и критика публиковались в журналах «Дружба народов», «Октябрь», «Наш современник», «Роман-газета», «День и ночь», «Нева», «HomoLegens», «Формаслов» и др.; сборниках прозы «Крымский сборник. Путешествие в память» («Книговек», 2014), «Крым. Я люблю тебя» («Эксмо», 2015); газетах «Литературная газета», «Литературная Россия», «Вечерняя Москва». Проза переведена на итальянский, армянский, болгарский, польский и якутский языки. Победитель российско-итальянской премии «Радуга» (2016); победитель (3 место) премии «В поисках Правды и Справедливости» (2018); Первого международного литературного тургеневского конкурса «Бежин луг» (2018); лауреат Всероссийской премии им. В. П. Астафьева (2020). Автор книг прозы: «Контур легенды» (М. «Русский Гулливер», 2017) и «Караим» (М. «Роман-газета», 2020). В 2019 году по рассказу «Взгляд художника» снят короткометражный фильм «Из жизни фотографа» (реж. Олег Бузинский). Живёт в Москве.
Александр Евсюков // Струны (септет)
Однажды в юности
Я всё вру.
Пустите мимо ушей то, что я наговорю о призвании, о деле жизни и о всяком таком прочем. Главным толчком, пинком, пощёчиной станет одно утро незадолго до школьного выпускного. Очень пасмурное или я его таким запомню.
А перед ним — оглушительный дискач в убогом шалмане, провинциальная туса. Скомканное вступление к бесконечно прекрасной жизни. Физически чувствую, как сильно я зажат, скручен изнутри дикой робостью. Танцевать я не умею и только сильно позже пойму, что почти никто из них тоже не умеет. Но они смелее, они все кажутся здесь своими.
Вот кто-то цепляет меня плечом и ждёт реакции. Музыка грохочет так, что стены вздрагивают. Приходится базарить, по очереди вопя в ухо друг другу ритуальную бессмыслицу: «Ты чё — куда прёшься?.. А ты нах тут стал?» Вскоре мы оба устаём от этого. Драки сегодня не случится, и сбившаяся было кучка любопытных разочарованно разбредается.
Но через несколько минут мне приходится пить залпом, чтобы доказать им всем — я могу это выпить. Отчётливо до каждого чёрно-белого кадра вдруг вспоминаю эпизод из «Судьбы человека» — какие же выразительные там глаза — и вот, дважды глубоко выдохнув, я принимаю на грудь два полных пластиковых стакана. Кто-то изумлённо и уважительно хлопает меня по плечу, но главное в другом — теперь я умею и хочу танцевать. И я танцую.
Когда иду домой, тоже танцую. Всю дорогу.
Дома сразу валюсь спать. Но под утро резко просыпаюсь. Ничего не успеваю понять: изо рта, изнутри моего организма исторгается что-то зеленовато-бурое, такое, чего там — во мне — точно не должно было быть.
Это же никогда не кончится — меня вытошнит целиком, останется одна кожа. Вдруг пронзает мысль о неотвратимости собственной смерти. Пронзает, но не вылетает насквозь, а где-то там внутри застревает навечно. Не останется совсем ничего — ни острой травинки, ни космической соринки. Ошарашенный своим открытием, я сижу над заблёванным тазом и тревожно вглядываюсь в ранний зеленоватый свет.
Времени мало, но оно ещё есть. Пока есть. Этот предутренний страх подгоняет меня возвращаться к листку бумаги, к планшету, блокноту. К чему-нибудь, с чем я могу поделиться очередной маленькой иллюзией, которая всерьёз надеется стать правдивее самой правды.
Случай
Вот вы говорите, что человек не может
сам по себе понять, что хорошо, что дурно,
что все дело в среде, что среда заедает.
А я думаю, что все дело в случае.
Лев Толстой «После бала»
Инка неотвязно думала о нём целыми днями. Готовясь к экзаменам. Выходя на короткую прогулку с подружкой. Отвлекаясь, чтобы снова и снова досконально исследовать обе его страницы в соцсетях. Даже такое привычное имя «Игорь» казалось теперь необыкновенным, призывно мерцающим, как неоновая вывеска под холодным дождём.
Игорь… Кажется, был такой князь у древлян? Или наоборот — он что-то не поделил с древлянами? Как хорошо, что ей не надо сдавать историю!
Её Игорь не был красавчиком, но уже сейчас разговаривал и ставил себя как мужчина. И когда он говорил, всё в ней так сладко замирало. Инке очень хотелось дать ему знак и страшно было себя выдать.
Инка вновь пролистывала его фото, удивляясь, как у него получается всё успевать. Вот он сосредоточенно отбивает удар над столом для пинг-понга. А вот ставит ногу в стремя вороного коня. Вот демонстрирует стойку в красных боксёрских перчатках. А вот, улыбаясь, снимает шлем после победной кибер–рубки. И самый удачный кадр — Игорь, приподнявшись над водой почти до пояса, плывёт баттерфляем. Плывёт. Он отлично плавает. Лучше всех.
«Да, я слышала, он прошёл курс первой помощи на воде, — невзначай обронила подруга. — Сказал: ему пригодится».
Они, конечно, посмеялись. А Инка задумалась.
После второго экзамена поехали всем классом купаться на озеро. По дороге Игорь успевал пролистывать в читалке ответы к следующему самому сложному экзамену, фотографировать и вставлять шутки в общее веселье.
От жары воздух звенел и чуть подрагивал. Инка, подождав других девчонок, разделась до купальника. Затем вошла в воду и неторопливо отплыла. Левее, в сторону ото всех. Метров через сто она решилась. Подождав, пока именно Игорь окажется к ней ближе всех, Инка взмахнула руками и прокричала:
— По-моги-те! Тону!
Все замерли. А Игорь одним движением сбросил с шеи тяжёлый фотик и, решительно вбежав в воду, устремился вперёд. В тот же момент радостная Инка поднырнула, дабы всё выглядело ещё правдоподобнее, и снова взмахнула руками. Её ноги опустились глубже и тут же ощутили ледяную хватку донного ключа. Сразу намертво свело обе стопы. Но Игорь, её Игорь уверенно приближался к ней по кратчайшей дистанции. Ещё гребок, ещё взмах, ещё…
— Держись, родная! — закричал он. — Сейчас, сейчас…
Однако Инка уже хлебнула воды, и вдруг стало так страшно, что она заорала по правде, и тут же зеленоватая муть захлестнула ей глубоко в горло. Но вот — спасительная рука. Инка изо всех сил рванулась навстречу и, скользнув по плечу, впилась в кожу ногтями. Тут Игорь отчаянно взвыл, резко размахнулся, а Инкина голова приподнялась вверх. Её лицо будто столкнулось с бревном. Вода и небо вмиг стали красно-чёрными.
Инка очнулась уже на берегу. Вокруг неё шумели и спорили. Она с трудом приоткрыла заплывший глаз.
— Я-а… всё по инструкции сделал, как учили, — она впервые слышала, как растерянно Игорь оправдывается. — Ну, если тонущий паникует, цепляется, не соображает ничего — сразу выруби, чтоб тебя с собой не притопил. Кто ж знал, что такой нокаут получится?
— Мало ли что говорили?.. Зачем так с девчонкой-то? — усовещивал его чей-то взрослый хрипловатый голос.
— Ладно, так не буду, — пробурчал Игорь и понуро отошёл в сторону.
Инку увезли на «скорой», но быстро отпустили домой. Тем же вечером она зашла на его страницу, открыла своё фото с фингалом и сообщением о его первом успешном спасении человека на воде. В бесконечную даль убегали сотни восхищённых подвигом комментариев. Инка читала и читала до самой ночи, пока не отключился смартфон.
Экзамен у неё всё-таки приняли. А любовь с того дня пошла на убыль…
Струна
— Кто-о-о?..
— Это я спрашиваю — кто?
— Кто на кого!
— Кто на кого давит?
— Вот именно!
— Слушай, я подарил тебе этот грёбаный букет?
— Да! А с каким лицом ты мне его преподнёс? Как будто сожрал пять лимонов!
— Я не Лимонов!
— Вот именно.
Гвоздь по шляпку. Шах и мат. Победный шар в лузу. Он горестно оседает на низкую табуретку.
— Не Набоков. Не Буковски. И даже не Мураками, — у него такой усталый голос, что даже знаменитые фамилии высыпаются тихо, будто пшено из дырявого мешка.
Ни слова не возражая, она молча смотрит поверх его головы.
— Только запомни, я задушу тебя, если ты вздумаешь уйти к нему. Этой самой струной, — в его словах снова звучит настоящее чувство.
Она помнит, помнит лучше, чем собственное имя, что от его старой гитары осталась одна свёрнутая металлическая струна.
— Время рок-н-ролла прошло, — талдычит он. — Теперь на этой музыке далеко не уедешь! Как ты не поняла?..
Она кивает и осторожно гладит его ладонью по голове. Ему надо к кому-то ревновать и сейчас он ревнует её к музыканту. Он вместе с табуретом придвигается к столу и приступает к ужину. К остывшим макаронам, двум овощным котлетам и банке безалкогольного пива.
Вечерами после нудной офисной работы, он уже который год увлечённо пишет свой бесконечный роман: автобиографичный и метафизический, ироничный и актуальный, полный желчного гуманизма и беспредельной честности. Однажды этой книгой он перевернёт мир и поставит его с головы на ноги. Или наоборот — смотря, где этот мир в тот момент окажется.
Она же часто вспоминает про струну, по-змеиному свернувшуюся на одной из угловых полок. Она не раз собиралась как-нибудь тихонько выкинуть её. Но снова и снова убирала протянутую руку, внезапно понимая, что тогда они не смогут прожить вместе и одной недели.
Они
Ты думаешь, что ко всему готов. Вспоминаешь каждое слово отцовских предостережений: «Почему так?.. Не знаю. Но если они до тебя доберутся, то сначала обязательно постучат».
И вот — ты на другом конце света. Вокруг под коврами и обоями — бетон. Самая безотказная система слежения и оповещения сообщает тебе о каждом подозрительном шаге и шорохе. Самое надёжное оружие и запасные обоймы к нему всегда под рукой. Ты отказался от секса и лишнего общения. Воздух и вода проходят дополнительную очистку. Запасы жидкостей и консервов позволят выдержать многомесячную осаду.
Ты — в безопасности. Всё под контролем.
Пока однажды не постучали изнутри твоей головы.
Взгляд
Он вышел из церкви после причастия. Вышел, не чувствуя никакого облегчения. Думая больше о ногах, чем о Боге. Служба сегодня сильно затянулась. Почти в самом конце он со скрещёнными на груди руками назвал своё имя и, стоя напротив позолоченного потира, открыл рот, принимая Тело и кровь…
Весь алтарь был пронизан солнечным светом. Раньше тёплый густой свет, заливая всё пространство, обнимал и излечивал его. Но этот сегодняшний свет обтёк его с двух сторон и весь до последнего лучика достался другим.
Значит, им нужнее, одёрнул он себя. Настойчиво завибрировал телефон. Коротким сообщением он ответил, где был этим утром. Его дежурно поздравили. Он отправил единственный смайл с нимбом и тут же зримо вспомнил о своём грехе, всё ещё не зная — грех ли это?
Он вышел за ворота и, обернувшись, трижды перекрестился. Краем глаза он заметил детскую коляску с откинутым верхом и услышал протяжный настойчивый крик, зачем-то обращённый именно к нему. Он быстро двинулся прочь по тротуару, убеждая себя, что спешит. Мимо, шаркая колёсами, проносились машины — они тоже спешили. Затем он резко встал, как лошадь, которой натянули поводья, и в смятении обернулся. Крик мгновенно умолк. Из коляски на него смотрел темноглазый младенец. У младенца был очень взрослый внимательный взгляд.
Но ему же никак не больше пяти месяцев… Как такое может быть?
Тут одно из колёс скрипнуло, и коляска медленно покатилась поперёк тротуара к проезжей части. Он растерянно огляделся вокруг. Ни матери, никакой другой женщины, ни даже мужчины рядом с коляской не было. Все будто сквозь землю провалились. Выронив надорванный листок бумаги и все записанные на нём грехи, он рванулся вперёд, чтобы с перекошенным лицом перехватить коляску над самым краем. На лбу выступил пот, а руки его будто прилипли к круглой холодной ручке.
Младенец наблюдал за этой его суетой с тонкой насмешкой, так что он сам неожиданно почувствовал себя младенцем. Но всё-таки он оставался во взрослой одежде, упираясь в асфальт взрослой обувью. Дрожа от внезапного озноба и заикаясь, он заскулил колыбельную.
Вдруг совсем рядом раздался смех, негромкий, но заливистый. Он сразу понял, что никого не увидит, даже если очень резко обернётся. И что смех слышат только он и этот чёртов младенец.
Рыча от бессилия, он оторвал прилипшую руку. Яростно ущипнул себя.
И — не проснулся.
Свидание
Мораль — как правило, поношенное платье.
Акутагава «Слова пигмея»
Всегда на каждом перекуре Ритины тонкие пальцы с безупречным маникюром вынимали сигареты из узких пачек с неизменным предупреждением «Импотенция». Одна и та же марка и эта неизбежная надпись. Вопросы сыпались регулярно, но только однажды она снизошла и объяснила: «Это единственное, из всего, о чём там пишут, что мне совершенно точно не грозит».
За её спиной оживлённо шептались:
— Она спит с шефом, поэтому-то и держат.
Но я знал другое — Рита не только красива, она очень быстро соображает. Быстро и точно, как никто другой в этой конторе. И да, она нравилась мне куда больше, чем все эти шептуны, но дело вовсе не в этом.
— Ты знаешь, знаешь, что с ней не так? Почему она стала курить и толком ни с кем не общается? Да потому, что детей от неё быть не может. И до мужа, наконец, дошло, что она — не такое уж и сокровище. Так-то вот! — назойливо повторяли мне в самое ухо с чувством этого своего единственного, но неоспоримого превосходства. Я всегда отстранялся от сплетен. Но возражал редко — заткнуть их всех невозможно.
Я замечал, как раз от раза менялся её взгляд. Сначала главными были ирония и уверенность. Затем их сменила страдальческая стойкость. А потом уже появилось лёгкое нетерпение. Казалось, она подготовилась к чему-то важному.
— Слышал, слышал уже? — голос подрагивает, опасаясь, что его опередили.
— Нет…
— Это даже в новости попало! Они разбились на своей старой машине, Рита оказалась за рулём. Муж, бедолага, в тяжёлом состоянии, а она — уже всё.
— Как это всё?.. — тупо переспросил я.
— А — так.
Не докурив, я вышел. Коридор плыл. Дверь казалась размазанным пятном. Я пристально вглядывался в её рабочее место с не включённым компьютером и пустым креслом с прилипшим к спинке чёрным волосом. Она ведь могла просто опоздать из-за пробок. Могла взять отгул, не сообщая никому из этого гадюшника, незаслуженно именуемого коллективом. Могла уволиться и улететь на море. Улететь… Мне вдруг стало неодолимо важно увидеть небо, пусть даже рассеянное городское, но всё равно настоящее без перегородки стекла. Посмотреть этому небу в глаза. Пришлось снова выйти на перекур и, открыв ставню, упереться взглядом вверх. Смотреть, жадно затягиваясь самым обычным московским воздухом.
Я не услышал её шагов и, повернувшись, от неожиданности не мог выдавить из себя ни единого слова. Она, как обычно, слегка наклонила голову и едва заметно улыбнулась. Затем, достав из сумочки новую пачку, уверенным движением освободила её от целлофана. И только тогда, прочитав по слогам другую надпись, я внезапно всё понял. На пачке было написано «Мучительная смерть».
Из джунглей
Когда-то давно я мечтал о своих собственных необъятных джунглях. Диких местах, где только я мог быть главным героем, неутомимым первопроходцем и спасителем всех, кто попал в беду. Алланом Квотермейном или Джимом Корбеттом или Тарзаном — это уже по ситуации и настроению. Бессмертным героем, привыкшим к подвигам четырежды в день. Слово «бессмертный» здесь неспроста — уже тогда я понимал, что это очень полезная опция. Ещё эти интерактивные джунгли должны были постоянно меняться, наполняясь новыми тайнами и раскрывая их именно мне.
Но однажды мы с другом и одноклассником Димой играли в… Нет, не так! Мы со знаменитым на всех континентах охотником Джимом обследовали опасную территорию, готовясь стереть с карты мира белое пятно. Здесь проходила граница уже исхоженной нами земли: огромная саванна заканчивалась пустырём. А вот дальше стояли непроходимой стеной джунгли, прикинувшиеся колючим кустарником на краю заброшенного садового товарищества. Ну, как непроходимой стеной — мы-то, конечно, могли пробраться, где угодно. И вот, перекинув через плечо семизарядный карабин и подав знак Джиму, я бесшумно двинулся к тому месту, где кустарник рос немного пореже и оставался просвет.
Всё затихло, как перед дождём, но никаких туч не было и близко. И вдруг от этой всеобщей тишины во мне зашевелилась позорная тревога. Идти стало тяжелее, но я всё-таки добрался до зарослей и уже наклонился, чтобы поднырнуть под верхними ветками. И тут сверху раздался звук, похожий на внезапный короткий вой. Мы оба замерли, как были. Звук не повторялся.
Вскоре на пригорке сверху обрисовался высоченный тощий мужик в заношенной одежде с грязной бородой и заплывшим глазом. Озираясь, он отирал рукавом пену с губ. Казалось, его только что выпустили из преисподней.
Меня обуял неведомый прежде страх. Бросив взгляд на друга, я понял, что он испытывает схожее чувство. В следующую секунду, бросив пластмассовый карабин, я мчался следом за ним.
«ДА ПОШЛИ ВЫ ВСЕ…» — разнеслось на километр.
Нас он не заметил, а если даже заметил, то не узнал.
Мы бежали во весь дух, сбивая дыхание и спотыкаясь. Теряя свои героические прозвища и остатки бесстрашия. Мы свалились на траву возле какого-то серого металлического забора. Разговоры с той стороны накрывали нас тенью безопасности. Было стыдно и радостно, что я добежал первым.
И тем же вечером понял, что никаких джунглей вокруг меня, конечно, не было и пора перестать их выдумывать, что-то там покоряя и двигаясь дальше в неизвестное. А колючие кусты я неизменно обходил стороной, до тех самых пор, пока мы не переехали в другой район.
Рядом шумные весёлые люди. Мужчины и женщины. Один из них тоже Дима, но он всегда был взрослым и Джимом я его никогда не называл. На площадке перед домом пышет жаром мангал. Мясо уже разложено на решётках.
Пиво давит, и мы с Димой отходим за дом. Там стеной стоят джунгли.
— Это что?— спрашиваю я.
— Край Ойкумены.
— Ты туда не ходил?
— Никто не пройдёт, — говорит Дима. — И ты тоже. Да и зачем?..
Сколько лет прошло с того нашего бегства? Двадцать?.. Почти двадцать четыре.
Действительно, зачем?.. Я улыбаюсь и делаю шаг вперёд. Дима стоит на месте и тоже улыбается. Пригнувшись и выставив вперёд руки, я ныряю в узкий призрачный просвет.
Сумрак вокруг, шипастые ветки глубоко царапают кожу. Рвусь вперёд, спотыкаясь. Что-то узкое чёрное с шипением скрывается позади. Гадюка? Отчаянно ломлюсь вперёд. И — прорываюсь.
Горячие разноцветные блики разбегаются перед моими глазами во все стороны. Да что такое все эти жалкие царапины и уколы! Свет. Необъятное море света, которое мне всё-таки открылось. Слишком огромное, чтобы вместиться в слова.
— Ау-у! Ты где? — глухо доносится с той стороны.
Но я не тороплюсь отвечать. Надо запомнить каждое мгновение прежде, чем вернуться в привычный круг жизни.
