Скажи, о муза, имена
И назови начало рода.
Е. Полонская. Серапионовская ода
В 2021 году литературная Россия отметит сто лет с момента образования петроградского литературного объединения «Серапионовы братья». А может, не отметит. За век много воды утекло. Память с трудом выдаёт имена собственные.
Лев Лунц.
Николай Никитин.
Илья Груздев.
Михаил Слонимский.
Всеволод Ива́нов.
Владимир Познер (это имя у всех на слуху сегодня; а о том, что сто лет назад в Петрограде жил и работал тёзка и двоюродный дядя нынешнего мэтра отечественной журналистики, знают и помнят уже не все).
Елизавета Полонская.
Николай Тихонов.
Николай Радищев. (Под этой фамилией скрыл свою принадлежность к громкому имени Корнея Чуковского его сын, написавший в мае 1921 года поэму «Голод» — о том, как паровоз с двадцатью вагонами муки был ограблен в лесу; характерный в 1921 году факт.)
Вениамин Зильбер. (В 1922 году выйдет его рассказ «Хроника города Лейпцига за 18… год». Фамилия у автора, правда, будет уже другая — Каверин.)
Виктор Шкловский. Константин Федин. Михаил Зощенко. Эти имена уже врезались в память, так что вынимать их оттуда становится легче…
«Серапионовы братья».
И всё же я уверен, что их обязательно вспомнят — вспомнят поимённо.
«Здравствуй, брат! Писать очень трудно»
Это были молодые, начинающие, но из начинающих, пожалуй, самые талантливые литераторы — прозаики, поэты, критики, публицисты, драматурги, литературоведы — тогдашнего Петрограда. Посещавшие литературную студию при Доме искусств. Студию вели Н. С. Гумилёв, К. И. Чуковский, Е. И. Замятин, Б. М. Эйхенбаум.
Тогда — в феврале 1921 года — было понятно, что возникает новое литературное объединение. Дружеские связи, а главное — общие взгляды на художественный процесс — определили существование группы. Собираться — для того, чтобы читать написанное и обсуждать прочитанное, — стали раз в неделю. Встречи породили аналогию со сборником новелл Э. Т. А. Гофмана «Серапионовы братья».
По сюжету, «Серапионово братство» — литературный клуб, члены которого регулярно собираются, чтобы поделиться друг с другом занимательными историями. Первая история посвящена пустыннику Серапиону — отшельнику, уверовавшему в собственные вымыслы. И тем самым ставшему для членов клуба символом идеального художника — воплотителя своих замыслов. Эстетическая форма существования отшельника Серапиона, а в сущности, творческая мастерская самого Гофмана стали главными мотивами объединения петроградских писателей.
Поэт, мемуарист Елизавета Полонская, единственная «сестра» из «братства», так вспоминала рождение группы: «Кто-то принёс книгу Гофмана (имеется в виду его роман “Серапионовы братья” — П. П.) и положил на стол, кто-то вспомнил, что в этой книге молодые люди читали друг другу рассказы, и по этому внешнему признаку мы назвались “Серапионовы братья”»[1].
Они не имели манифеста, подразумевавшегося тогдашней литературной традицией (помните манифест русских футуристов 1912 года, вошедший в историю под названием «Пощёчина общественному вкусу» — «Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с Парохода Современности»[2]). За весь период существования группы (официально — с 1921 по 1929 годы) ни в своих статьях, ни в своих выступлениях они не сформулировали внятную программу своего литературного объединения. Может быть потому, что «Серапионовы братья» были выше этого?
Впоследствии Михаил Слонимский рассуждал: «Объединяла нас родившая эпоха, отчаянная любовь к литературе, стремление, ломая инерцию дореволюционной беллетристики, выразить в словах всё испытанное и виденное в годы войн и революции»[3]. А ещё — «романтическая идея дружбы»[4]. Та же Е. Г. Полонская вспоминала, что первой их заповедью было «говорить и писать правду»[5].
Много лет позже, в 2009 году, финский исследователь Бен Хеллман обнаружит в одном из архивов города Хельсинки папку с материалами самого первого сборника «Серапионов» — альманаха «1921», отправленного в финское издательство и, как считалось впоследствии, навсегда утраченного. Подготовленный к печати, сборник в силу вмешавшихся экономических и политических обстоятельств так из неё и не вышел. Изучая историю находки, Б. Хеллман писал о «Серапионах»: «Искренность была обязанностью. <…> Творческая работа должна быть автономной и писатель свободным от всяких общественно-политических требований. Формальным вопросам литературного творчества [“Серапионы”] придавали большое значение. По легенде, “Серапионы” приветствовали друг друга словами “Здравствуй, брат! Писать очень трудно”»[6].
Так всё-таки — легенда или быль?
Как бы там ни было, но в письме к Максиму Горькому старший из «Серапионов», Константин Федин, писал о своих товарищах: «Все прошли какую-то неписаную науку, и науку эту можно выразить так: “Писать очень трудно”»[7].
Горький восхитился фразой и в ответном письме назвал её «превосходным и мудрым лозунгом»[8]. Так возникла новая творческая формула.
Впоследствии «Серапионы» будут её часто поминать в мемуарах, а Вениамин Каверин и вовсе назовёт этой фразой одну из лучших своих книг. В ней он так вспоминает первый вечер в кругу «Серапионов», во время которого разгорелся спор о русской литературе и её судьбе: «Это был спор, не похожий на споры молодых московских поэтов, в которых было что-то случайное, менявшееся от месяца к месяцу. Здесь (я это почувствовал сразу) спор шёл об основном — о столбовой дороге нашей литературы. Не знаю, можно ли сравнить его со спором между “западниками” и “славянофилами”, но в настойчивом стремлении убедить противника, хотя бы это стоило самой жизни, было что-то очень серьёзное, быть может, уходящее к истокам этого классического спора»[9].
Покровителем «Серапионов», видевшим в них надежду зарождающейся советской литературы, был Максим Горький. Вот, как описывает отношения Горького и «Серапионовых братьев» Е. И. Замятин: «На моих глазах возникла и выросла дружба Горького с группой молодых петербургских писателей, носившей название “Серапионовых братьев”… Горькому удалось организовать род литературного университета… Когда из слушателей этого университета вышло несколько талантливых писателей, Горький чувствовал себя, как счастливый отец, он возился с ними, как наседка с цыплятами. Очень трогательные отношения с ними сохранились у Горького и позже, когда “цыплята” выросли и стали чуть что не классиками новой советской прозы» [10].
Интересный факт: Горький «выбил» для своих «цыплят» пайки в петроградском Доме учёных. Надо понимать, что в те годы означала эта материальная поддержка в лице «буревестника русской революции» — в городе, где революция породила не только свободу, но и голод, и бедность, и пресловутую «мать порядка», надо было уметь выживать. Но было что-то выше этих земных порядков — то, что волновало и влекло молодых петроградских писателей.
Строилось новое государство — с новыми формами существования, мышления, взаимоотношений. С новой идеологией. И искусство в широком смысле, включающее в себя и литературу, и публицистику с журналисткой (вставшую, как, в сущности, любая на тот момент форма искусства, подчиняемого властью, на путь «коллективной пропаганды, агитации и организации»), подвергалось серьёзной переоценке. Переработке. Переустройству.
«Пере…» — образ жизни страны в тот период.
В этой ситуации «Серапионовы братья» пытались не просто быть вне идеологии и государственного строя — они пытались остаться свободными художниками и людьми («пуще всего боялись потерять независимость, чтобы не оказалось вдруг “Общество Серапионовых братьев при Наркомпросе”»[11]).
Всё это — в условиях торжествующей анархии всеобщего социального устройства в отдельно взятом государстве.
Всё это — в условиях каждодневно усиливающейся, давящей со всех сторон всеобщей несвободы — мысли, сло́ва, поступка.
В ответ на строительство нового мира в новой стране «Серапионовы братья» строили свой мир — мир, где не было зависти, лжи, упрёков. Эта идея — идея дружбы и общности — из их рассказов, пьес, статей, стихов переносилась в жизнь. В этой формуле — «Здравствуй, брат! Писать очень трудно» — для «Серапионов» ключевым словом было отнюдь не «трудно».
То, что процесс творчества — мучительный труд, известно было во все времена. Знали эту истину и «Серапионы» — знали и принимали как должное (творческий долг перед собой, перед читателем, перед временем). Ключевыми для «Серапионов» в этой формуле были слова «брат» и «писать».
«Брат» — это ближний, родной по крови.
«Писать» — одна из форм существования художника в окружающем его мире.
«В приветствии “Здравствуй, брат!..” слово «брат» несло как бы двойную нагрузку — не просто по заимствованию у Э. Т. А. Гофмана, но по составу крови, по стремлению к совершенству, к славе, по страстному поиску себя и своего, только своего пути в литературе» [12], — писала Н. Д. Старосельская.
Показательны отношения «Серапионов» и Горького, в которых литературные принципы, взгляды и вкусы оставались на втором плане. Первостепенным был человек. Это отмечал и Е. И. Замятин: «Чрезвычайно любопытно, что вся эта группа писателей в литературном отношении была “левее” Горького, она искала новой формы — и искала её никак не в реализме Горького. Тем показательнее их отношение к Горькому: это была любовь именно к человеку»[13].
«Серапионовы братья» создавали в новой системе культурных ценностей новую «культуру письма», основы которой бережно переняли у своих учителей — Замятина, Чуковского, Гумилёва…
«Почему мы Серапионовы братья»
Е. Г. Полонская вспоминала: «Честность по отношению к тому, что мы [“Серапионы”] писали, была чем-то вроде обета, связывавшего нас … в нашем отношении к литературе было что-то общее с верой и сознанием долга»[14].
Объединённые идеями литературного «братства», «сотворчества», «Серапионы», однако, не имели при этом своей внятной литературной программы. Общественность, воспитываемая лозунгами и трибунами, такого «аполитизма» не понимала. И вдруг в августе 1922 года в № 3 петроградского литературно-общественного журнала «Литературные записки» выходит статья прозаика и публициста Льва Лунца «Почему мы Серапионовы братья».
Неожиданным образом нашлось в этой статье место и идейным установкам «Серапионов» (ни до, ни после в их «печатной» жизни ничего подобного больше не будет). А потому общественность, наконец, дождалась, воскликнув:
— Манифест от «Серапионов»!
Лунц, правда, не ставил перед своим материалом программную задачу. И не собирался от имени группы выступать с манифестом. Это был отчасти ответ поэту Сергею Городецкому, критику «Серапионов», который «требовал побольше идеологической сознательности, открытого проявления своих позиций»[15]. В «Жизни искусства» (1922, № 13) вышел «Ответ Серапионовых братьев Сергею Городецкому», в котором они подчёркивали автономность художника, необходимое наличие свободы искусства. В коллективном интервью «Серапионов», вышедшем в «Литературных записках» (1922, № 3), вместе с выступлением Лунца участники группы рассказывали о себе — о своих взглядах, ценностях и творческих устремлениях.
Получилось иначе — в историю отечественной литературы и журналистики статья Льва Лунца вошла как одно из самых известных публицистических выступлений «Серапионов». Она вдруг сформулировала не только их взгляд на современный литературный процесс, но и прояснила их творческую позицию — так или иначе, постепенно вписавшуюся в этот процесс. Чистовая рукопись статьи содержала ряд острых мест, которые были опущены при первой публикации. Полный вариант впервые был опубликован в 4-м номере «Вопросов литературы» за 1995 год.
Публицистическая страстность, эмоциональность, экспрессия Льва Лунца, вера в силу собственного слова придали его статье особое значение, исключительность:
«Мы назвались Серапионовыми Братьями, потому что не хотим, чтобы все писали одинаково, хотя бы и в подражание Гофману.
У каждого из нас своё лицо и свои литературные вкусы… “У каждого свой барабан”[16] — сказал Никитин на первом нашем собрании.
<…>
А споров так много. Шесть Серапионовых Братьев тоже не школа и не направление. <…> Мы верим в реальность своих вымышленных героев и вымышленных событий. <…> Какой самый захудалый, самый низколобый публицист не писал о живой литературе, о реальности произведений искусства?
<…>
Почти все наши братья как раз бытовики. Но они знают, что и другое возможно. Произведение может отражать эпоху, но может и не отражать, от этого оно хуже не станет. <…> Мы требуем одного: произведение должно быть органичным, реальным, жить своей особой жизнью»[17].
«С в о е й о с о б о й ж и з н ь ю, — повторяет, выделяя, Лунц. — Не быть копией с натуры, а жить наравне с природой».
В финале статьи Лунц поднимает самую острую проблему — самоопределение в политическом пространстве: «С кем же вы, Серапионовы Братья? С коммунистами или против коммунистов? За революцию или против революции…».
И даёт лаконичный ответ: «Мы с пустынником Серапионом».
Далее Лунц разъясняет, что это не значит отсутствие у его друзей идеологических и политических убеждений. «Серапионам» важна естественность и честность творчества («чтоб голос не был фальшив»), отсутствие утилитаризма и прикладных функций литературы, деления по социальным признакам.
Последнее слово автора обращено к друзьям. Традиционно называя их «братьями» и делая акцент на этом обращении (не советское сакральное «товарищи», не «друзья», но именно «братья»), Лунц говорит о том, что́ их всех объединяет независимо от идейных убеждений, принципов и методов в творчестве — это братская любовь, которую «не докажешь и не объяснишь». «Каждый из нас дорог другому, как писатель и как человек. В великое время, в великом городе мы нашли друг друга… как находят друг друга братья. Кровь моя говорила мне: “Вот твой брат!” И кровь твоя говорила тебе: “Вот твой брат!” И нет той силы в мире, которая разрушит единство крови, разорвёт союз родных братьев»[18].
Русская, да и мировая литература знает мало примеров такого уважительного и тёплого отношения коллег по творческому цеху, где нередко проявление зависти, эгоизма, подлости.
«1921»
Создание коллективного сборника «Серапионовых братьев» было неизбежно. Это было оправдано закономерностями литературного процесса. Роль «продюсера» по-прежнему играл Горький: он вы́носил идею сборника, составил его план, отобрал кандидатуры для публикации. К. И. Чуковский в своём дневнике описывает следующий эпизод беседы М. Горького с «Серапионами» по поводу будущего сборника:
«Очень много говорил Горький о том, что в книге, к сожалению, нет героя, нет человека:
“Человек предан в жертву факту. Но мне кажется, не допущена ли тут в умалении человека некоторая ошибочка. <…>История сыронизировала, и очень зло. Казалось, что р[еволю]ция должна быть торжеством идей коллективизма, но нет. Роль личности оказалась огромной. <…> А у вас герой затискан. В кажд[ом] данном рассказе недостаток внимания к человеку. А всё-таки человек свою человечью роль выполняет...”
<…> Вся эта речь особенно кочевряжила Шкловского, который никаких идеологий и вообще никаких надо не признаёт, а знает только «установку на стиль». <…> Наконец [Шкловский] не выдержал. “Я думаю, Алексей Максимович, — сказал он глухо, — человек здесь запылён оттого, что у авторов были иные задачи, чисто стилистического характера. Здесь установка на стиль”»[19].
Да — Шкловский, как и «Серапионы», был «формалистом». Как литературовед он всю жизнь стремился познать технологию создания художественного текста. «Поступательному движению в литературном процессе, обусловленном единством формы и содержания, Шкловский и его единомышленники противопоставляли понимание содержания как функции формы» [20], — пишет в этой связи О. Н. Панченко. Формально не входивший в объединение «Серапионов», Шкловский, тем не менее, принимал активное участие в работе группы. Он был «Серапионом» по духу, его многое связывало с «братьями» — начиная с дружеских отношений и заканчивая взглядами на творческий процесс.
Относительно ясная картина сложилась к весне 1921 года, когда определились с названием и содержанием сборника (точнее, альманаха — Горький рассчитывал на периодичность).
Название в духе времени: «1921». Это — попытка письменно зафиксировать время, отразить его самым точным, как кажется, образом и быть при этом документально убедительным.
Вот что говорит Горький о содержании «1921»: «Это очень интересный сборник. Впервые такой случай в истории литературы: писатели, ещё нигде не печатавшиеся, дают литературно значительный сборник. Любопытная книга, всячески любопытная. <…> Если посмотреть поверхностно: контрреволюционный сборник. Но это хорошо. Это очень хорошо. Очень сильно, правдиво. Есть какая-то история в этом, почти физически ощутимая, живая и трепетная. Хорошая книжка»[21].
Почему Горький, несмотря на всячески подчёркиваемую «Серапионами» аполитичность, тем не менее назвал сборник «контрреволюционным»? «Серапионы» выразили свою позицию через настроение своих произведений — и в этом смысле Горький в своём высказывании был точен.
Несмотря на то, что все коллективные заявления «Серапионовых братьев» уверяют в их нейтральной, даже всячески избегаемой позиции в борьбе идеологий, альманах «1921» уверяет в обратном. По его содержанию видно, что «Серапионы» свою позицию выражали совершенно ясно. Можно сказать «позиции», потому что точки зрения разделялись, отличались (иногда кардинально) друг от друга, но общим было одно — непримиримость с окружающей действительностью.
«Так жить нельзя!» — было сквозной идеей сборника. Криком здравого смысла.
Названия произведений говорят сами за себя:
Михаил Слонимский — рассказ «Рваные люди»;
Владимир Познер — «Баллада о дезертире»;
Николай Чуковский (в рукописи сборника — под псевдонимом «Ник. Радищев») — поэма «Голод»;
Лев Лунц — рассказ «Бунт» (в последующих источниках о Лунце этот рассказ не упоминается; является, видимо, самым ранним и самым значимым произведением автора, ушедшего из жизни в 23-летнем возрасте и оставившего немногочисленное литературное наследие);
Николай Никитин — повесть «Рвотный форт» (для публикации серьёзно переработана автором, удалены идеологические моменты — например, упоминания о Троцком);
Михаил Зощенко — рассказ «Старуха Врангель».
Произведения альманаха стали отражением окружавшей реальности: всеобщего беспорядка, неопределённости, разобщённости. Почти в каждом произведении повторялись одни и те же мотивы: безжалостность, бездушие, измена, голод. Всепроникающая и всеохватывающая смерть.
Б. Хеллман, говоря о тесной связи альманаха с текущим драматическим моментом, прослеживающейся уже на уровне названия («1921»), перечисляет приметы времени, ставшие приметами произведений «Серапионов»: «”Серапионовы братья” хотели быть голосом своего времени, выражая в художественной форме всё виденное и испытанное. <…> Гражданская война закончилась, но большевики ещё не окончательно укрепили свою власть. В городах царил голод, и в деревне зрело недовольство. Власти пытались насильственно уменьшить влияние церкви. Новая экономическая политика дала передышку от жёсткого военного коммунизма, но одновременно породила неверие в прочность советской власти. <…> Против оппозиции боролись обысками и арестами. Среди интеллигенции многие предпочли уехать[22] — временно, как полагали»[23].
Для публикации «1921» было выбрано издательство З. И. Гржебина. В своём берлинском отделении оно заключило договор с советским Госиздатом. Но неожиданно для всех Госиздат разрывает договор.
Осенью 1921 года Гржебин вынужден покинуть Россию. Вместе с ним власть имущие склонили к этому решению и Горького — главу редакционной комиссии «1921». В октябре Горький и Гржебин прибывают в столицу Финляндии Гельсингфорс (ныне Хельсинки). Это — первая точка их пути, итогом которого должна была стать Германия.
В Финляндии Горький встречается с директором издательства «Библион», имевшего тесную связь с русской эмигрантской литературой.
Обсуждая вопросы издания русских авторов за границей, Горький не забыл и о «Серапионах»: он передаёт директору «Библиона» рукопись альманаха. Но к тому времени «Библион» уже был в тяжёлом финансовом положении. Серьёзные печатные затраты привели к кризису в издательстве. Бумаги и красок не хватало, а рукописи всё копились и копились, не успевая выходить из печати. Пытаясь хоть как-то окупить производство, «Библион» установил на свою продукцию высокие цены. И — не выдержал конкуренцию с европейскими эмигрантскими издательствами. В этом печатном хаосе рукопись «1921» пропала. Последнее упоминание о ней относится к февралю 1922 года, когда Слонимский в письме к Горькому спрашивает о местонахождении альманаха и говорит о последних надеждах на его публикацию.
«Библион» прекратит своё существование весной 1922 года; издательство Гржебина — в 1923-м. Весной же 1922-го в Петрограде, в издательстве «Алконост», выйдет сборник «Серапионовы братья. Альманах первый»; чуть позже в Берлине — «Серапионовы братья. Заграничный альманах». Оба издания не произведут на литературную общественность ожидаемого эффекта: альманахи были признаны слабыми, а сами «Серапионы» — не оправдавшими ожиданий.
Всё дело было, видимо, в том, что эти ожидания предвосхитил, настроив на соответствующий уровень, самый первый, пусть и рукописный, альманах «1921». Он удивил и восхитил своей остротой, откровенностью по отношению к реальному миру, свободой самовыражения и вместе с этим — высокими художественными качествами.
И этот альманах не увидел свет.
Произведений «Серапионов», подготовленных к печати в «1921», не будет ни в одном из двух коллективных альманахов, вышедших в 1922 году. Б. Хеллман предполагает, что если бы «1921» всё-таки вышел, он сразу и без сомнений поставил бы «Серапионов» во главе отечественного литпроцесса начала 1920-х годов. Но этого не произошло.
Выход «1921» был невозможен не только по финансовым причинам — даже если бы он вышел за границей, Советская Россия не пропустила бы его из-за цензуры. «Контрреволюционный сборник» был противоестественен «рождённой революцией» стране.
***
Что-то, вошедшее в рукопись «1921», позже будет опубликовано в других изданиях. Что-то выйдет отдельно. Но под общей обложкой, в первоначально задуманном Горьким и его протеже варианте, произведения «Серапионов» увидят свет только спустя девяносто лет.
Забытая и считавшаяся утерянной рукопись «1921» будет случайно обнаружена в архиве «Библиона» в Хельсинки в 2009 году.
Опубликована в 2013-м в Петербурге.
Разумеется, к этому времени уже никого из авторов сборника в живых не было. Многое, тем не менее, из его содержания печаталось впервые.
Так факт обнаружения и выхода «1921» стал почти литературной сенсацией.
«Кружок начал распадаться»
Судьба литературной группы, как многих ей подобных, была предопределена временем.
Этому способствовали не только внешние обстоятельства: отъезды Горького и членов группы, болезнь Лунца, неудавшийся первый сборник, жёсткая литературная критика. Были обстоятельства и внутренние: в группе наметился разлад. Очевидно, что одной дружбы, на которой держалось «братство», оказалось мало, когда дело приняло истинные — деловые — обороты.
Нужно отметить, что литературный процесс в России в 1920-х годах был неотделим от идеологии и государства.
В 1921 году был расстрелян Н. С. Гумилёв — один из учителей «Серапионов». С другим своим учителем, Е. И. Замятиным, «Серапионы» разошлись во взглядах на литературный процесс. Замятин отмечал отсутствие у «Серапионов» единства литературных, политических и творческих принципов. В 1922 году в «Литературных записках» он опасается за судьбы учеников: «Все более или менее сошли с рельс и подскакивают по шпалам; неизвестно, чем они кончат: иные, может быть, катастрофой»[24].
Е. И. Замятин покинет Родину в 1932 году. Ранее эмигрируют Бунин и Куприн (вернувшийся, правда, незадолго до смерти), Шмелёв и Мережковский, Бальмонт и Ходасевич, не принявшие идеи нового государства, не смогшие работать в его условиях.
С новым порядком вынуждены будут мириться Алексей Толстой, Борис Пастернак, впоследствии — Максим Горький.
На «рельсы революции» встали Александр Серафимович, Андрей Платонов, пишущий в это время статьи о революционном искусстве, Михаил Кольцов — постоянный сотрудник «Правды», редактор газеты «Красный Кронштадт», автор восторженно принимаемых большевиками материалов о гражданской войне…
Пытаются ужиться с «красной» действительностью и в то же время не идти на сделку с писательской совестью Михаил Булгаков и Михаил Шолохов… Уходит от прямых вопросов своего времени в произведения о минувшем Сергеев-Ценский.
…И, тем не менее, Замятин признаёт своих учеников и выбранный ими творческий путь: «Это — путь опасный, но он — настоящий. <…> Достаточно того, что они [“Серапионы”] — по-разному — талантливы, молоды, много работают. Иные из них дадут, вероятно, материал для истории русской литературы, иные, может быть, только для истории русской революции…»[25].
Прошло ещё несколько лет, и, как вспоминает Е. Г. Полонская, «кружок начал распадаться. Некоторое время ещё действовали законы притяжения, потом прекратились и они — остались только духовные связи»[26].т Петроградское литературное объединение «Серапионовы братья» в каноническом своём виде просуществовало полноценно около трёх лет: с 1921-го по 1924-й год.
Год, в который переехали из Петрограда в Москву «Серапионы» Всеволод Иванов и Николай Никитин. Год, в который не стало «Серапиона» Льва Лунца. Именно Лунц был идейным вдохновителем «Серапионов», именно он удерживал «братство» от окончательного распада. После смерти Лунца «Серапионов», кажется, ничто больше не объединяло: к тому времени стало понятно, что поодиночке они представляют больший интерес, нежели вместе.
К «Серапионам» начинали осознавать, что подлинная независимость возможна только тогда, когда тебя не сковывают узы ответственности — в данном случае этими узами были установленные ими самими, «Серапионами», неписаные законы «братства». Действительность же и литературный процесс устанавливали другие законы.
Итоги тоже были разные.
Одни из «Серапионов» были обласканы критикой и литературными авторитетами.
Зощенко, уважаемый Маяковским и Ахматовой.
Федин, ценимый высокопоставленными партийными читателями, за рассказы и повести начинавшего формироваться социалистического реализма. Но было и другое: Федина признавали мастера Горький и Замятин[27].
Иных же «Серапионов» по-прежнему не замечали, недооценивали (Полонская, Никитин).
Б. Хеллман определяет хронологические рамки существования группы с 1921 по 1929 годы[28].
В 1926 году широко отмечался пятилетний юбилей группы. В этом году на традиционные ежегодные собрания «Серапионов» не пришёл Зощенко. В этом году — по общей «братской» договорённости — собрания были прекращены.
После 1929 года больше не отмечалась традиционная «первофевральская» годовщина образования кружка «Серапионов».
Несмотря на то, что официального роспуска объединения так и не произошло, де-юре оно не могло существовать с 1934 года, когда после образования Союза писателей СССР — официальной писательской организации Советского государства — были запрещены любые альтернативные литературные объединения. Впрочем, этот факт не пугал «Серапионовых братьев», никогда не имевших ни устава, ни протоколов заседаний, ни иных других источников документального существования своей группы. Напротив — если факт документирования принять за первостепенный, то «Серапионов», всегда далёких от формальностей в жизни, можно считать, в таком случае, в наименьшей степени организацией. За всю историю существования группы не сохранилось — за исключением переписки и мемуаров — ни одного документального источника о писательской организации «Серапионовы братья»[29].
Итак, «Серапионовы братья» не были писательской организацией в том сегодняшнем смысле, сообразно которому существуют нынешние Союзы писателей, Русский ПЕН-центр и т.п.
Формально «Серапионы» даже не были литературной школой (о чём не забывали часто напоминать в своих выступлениях), хотя вопросам организации художественного текста посвящали почти каждое своё заседание (главенствовал «формальный метод» Шкловского).
«Серапионы» были, в первую очередь, «братством» — группой молодых людей, спаянной романтической идеей дружбы, свободы и творчества. Эта идея, а ещё природная любовь к слову, готовность отстаивать свои принципы и невозможность существования вне искусства («…искусство реально, как сама жизнь. И, как сама жизнь, оно без цели и без смысла: существует, потому что не может не существовать», — писал Лунц[30]) и роднили «Серапионов».
«Может быть, тяжёлые и уродливые условия жизни вообще надо считать нормальными условиями развития крупной личности? — задаётся вопросом Горький в предисловии к альманаху «1921». — Жмёт людей со всех сторон — и множества бесполезно погибают, а единицы становятся крепче, значительнее…»[31].
Потерять не сложно — сложно найти. «Серапионы» друг друга нашли — потому и держались друг за друга. «В тягчайших — повторяю — условиях русской действительности, — пишет Горький, — в голоде и холоде, десяток юношей, ежедневно и ежечасно борясь за сохранение примитивных необходимостей, без которых нельзя жить, десяток юношей зорко всматриваются в трагическую игру событий и вот — дают отражение этой злой игры…»[32].
Эпилог
Давайте на минуту представим, что сейчас на календаре — 1921-й год. «Серапионовы братья» — молодые, талантливые, полные надежд и подающие их в литературе — идут по её, литературы, дороге своим, независимым, кажется, ни от кого — ни от власти, ни от критики, ни друг от друга — путём.
И ещё не знают, что уже совсем скоро потеряют эту независимость.
И будут вынуждены мириться с тем жизненным укладом, который диктует нечто, стоящее выше. И это нечто — увы, не истина в последней инстанции, а всего лишь умело сконструированная, с чётко отлаженным механизмом машина, запущенная человеком ради подчинения всех одному, общему, целому. Тотальному.
«Самым тяжёлым периодом были годы 1927 — 1932, — вспоминает Е. И. Замятин. — Советская литература попала под команду — иного выражения нельзя подобрать — организации “пролетарских писателей” (на языке советского кода — РАПП[33]). Их главным талантом был партийный билет и чисто военная решительность. Эти энергичные молодые люди взяли на себя задачу немедленного “перевоспитания” всех прочих писателей. Ничего хорошего из этого, разумеется, не получилось. Одни из “воспитываемых” замолчали, в произведениях других стала слышна явная фальшь, резавшая даже невзыскательное ухо. Плодились цензурные анекдоты: среди “попутчиков” росло недовольство»[34].
«Перевоспитывались» и «Серапионы». И хотя в 1932 году РАПП неожиданно для всех распустили, признав её деятельность «препятствующей развитию советской литературы», кардинальных идеологических изменений не произошло. В 1934 году был образован Союз писателей СССР. Несмотря на то, что первостепенной задачей его было способствование профессиональному объединению отечественных литераторов, на деле происходило подчинение литературных позиций диктату времени. Горький, возглавивший правление Союза писателей, становится одним из главных создателей нормативной эстетической платформы «социалистического реализма».
При этом Горький не мог не замечать перекосов и деформаций, сопровождавших социалистическое строительство. Он пытался противостоять репрессиям, стремился повлиять на сталинскую политику, однако в условиях режима тоталитаризма это мало удавалось. Последние годы жизни Горького сопровождались нарастанием противоречий и глубоко переживаемой, но так и не высказанной личной драмой (потеря сына).
Замятин ошибался — «самый тяжёлый период» был впереди. Горький и ненадолго переживший его эмигрировавший во Францию Замятин не застанут массовых репрессий 1937 — 1938 годов, постановления оргбюро ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» от 14 августа 1946 года, последовавших за этим многолетних гонений на Михаила Зощенко, оказавшегося в центре удара критики и так и не оправившегося от неё.
Михаил Зощенко скончается в 1958 году — в год начала другой травли. Травли Бориса Пастернака после присуждения ему Нобелевской премии.
Константин Федин (1892 — 1977) — самый старший из «Серапионов», друг Пастернака — в его защиту не выступит. Не придёт — из-за болезни, правда — спустя два года на его похороны. Став одним из самых «сановитых» советских писателей, выступит в 1968 году против публикации «Ракового корпуса» Солженицына и подпишет письмо группы советских писателей в редакцию «Правды», направленное против Солженицына и Сахарова. Будет это в 1973 году — через два года после того, как Константин Федин станет председателем правления Союза писателей СССР — организации, которую создал Горький, веривший в своего ученика. Но выше романа «Города и годы», вышедшего в 1924 году ещё при жизни учителя, ученик — за последующие отведённые ему жизнью полвека — кажется, так ничего и не напишет, несмотря на вышедшие из-под его пера восемь романов в духе социалистического реализма.
Виктор Шкловский (1893 — 1984), формально не входивший в объединение «Серапионов», был на их первом собрании — 1-го февраля 1921 года. Спустя ровно год, 1 февраля 1922-го, Е. Г. Полонская в «Серапионовской оде» напишет:
Была ли женщина их[35] мать?
Вопрос и тёмен и невнятен,
Но можно двух отцов назвать:
То Виктор Шкловский и Замятин[36].
В марте 1922 года, во время арестов в Петрограде эсеров, Шкловский бежал за границу. Именно «Серапионы» внесли тогда выкуп за его жену, которую советская власть держала в качестве заложницы. Не пройдёт года, и Шкловский будет просить советскую власть о возвращении на Родину. Родина не заставит себя долго ждать, но заломит высокую цену за возможность быть с нею. Впрочем, у Шкловского хватит на это ресурсов — и внешних, и внутренних. В отечественную культуру он войдёт в «малом стиле», как он сам назовёт свой творческий метод. Зощенко, «брат без прозвища»[37], многое перенявший от Шкловского, напишет о нём: «Он [Шкловский] первый порвал старую форму литературного языка. Он укоротил фразу. Он “ввёл воздух” в свои статьи. Стало удобно и легко читать»[38]. И добавит: «Я сделал то же самое».
Теоретик литературы, Шкловский начинал свой путь как поэт. Закончит же — как прозаик. От литературных упражнений он последовательно перейдёт к литературоведению, от написания книг — к написанию сценариев. Он будет внимателен не только к слову — первичной единице организации текста, но и к кадру — первичной единице организации фильма. Образ литературный он трансформирует в кинообраз и станет одним из первых в СССР теоретиков кино.
Илья Груздев (1892 — 1960) — драматург и литературовед, будучи одним из первых «Серапионов», наиболее всего прославится тем, что будет биографом и исследователем творчества Горького. Также Груздева привлекал образ автора в произведениях Зощенко, но после его травли литературовед от своих изысканий откажется. И станет автором книги о пролетарском писателе Пешкове. Выйдет она в серии «ЖЗЛ» в 1958 году — в год смерти Зощенко.
Всеволод Иванов (1895 — 1963) — «красный романтик», прославившийся своими партизанскими повестями, также станет видным советским писателем, будет председателем правления Литературного фонда, но лучшие его произведения — романы «Кремль», «Вулкан», антиутопия «У», написанные в 1930-е годы, выйдут к своему читателю только спустя полвека — уже после смерти их автора. Недооценённого при жизни и не вполне реализовавшегося в литературе (жизни оказалось мало).
Николай Никитин (1895 — 1963), подвергшийся в 1920-х годах резкой критике за повесть «Рвотный форт» (говорили о контрреволюционной тенденции, пасквиле и злой пародии на революцию), впоследствии сможет «перестроиться» и в более поздние годы прославится как автор исторических повестей и романов о революции, интервенции, гражданской войне. «Как писатель непролетарского происхождения он долгое время подвергался критике, — напишет В. Казак. — Со временем его умение приспосабливаться к партийной линии выросло и было отмечено Сталинской премией за роман Северная Аврора (1950)»[39].
Николай Тихонов (1896 — 1979), известный и как поэт, и как прозаик, в 1920-х годах ставший популярным благодаря своим революционным балладам, в «Автобиографии ”серапиона”»[40] показывает себя человеком бесстрашным и анархически настроенным: «Сидел в чека и с комиссарами ругался и буду ругаться… Закваска у меня — анархистская, и за неё меня когда-нибудь повесят»[41]. Автопредсказание не сбылось: Тихонов, со временем всё больше посвящавший себя организаторской деятельности и постепенно становившийся литературным функционером, уже в 1934 году будет избран в президиум правления Союза писателей СССР и с тех пор до конца жизни будет занимать там руководящие должности. В 1970 году станет лауреатом Ленинской премии. Жизнь проживёт долгую — от революционного романтизма с героико-пафосной лирикой до стихотворной партийной публицистики, утверждавшей устои государственности и порядка.
Николай Чуковский (1904 — 1965), ученик Гумилёва и подававший надежды поэт, опубликовал в 1928 году книгу стихов «Сквозь дикий рай». Она стала единственным поэтическим изданием автора. Вскоре он отойдёт от поэзии, напишет несколько романов и детских книг, будет активно переводить. Литературно-общественное признание также сделает его «сановитым писателем» — членом правления издательства «Советский писатель», членом правления и председателем секции переводчиков Союза писателей СССР…
Елизавета Полонская (1890 — 1969) была единственной «сестрой» в обществе «Серапионовых братьев». Писала стихи, занималась переводами, детской литературой, работала в газете «Ленинградская правда». После смерти Полонской творчество её никогда больше не привлечёт активное внимание публики — за исключением разве что воспоминаний. Отдельной книгой — «Города и годы» — они выйдут через сорок лет после смерти автора. Будут в этой книге и воспоминания о «Серапионах» — может быть, самой яркой странице в жизни Елизаветы Полонской.
Михаил Слонимский (1897 — 1972) — именно в его комнате на втором этаже петроградского Дома искусств в начале 1920-х годов собирались «Серапионы». Единственное окно комнаты выходило на Невский проспект — так изначально могли именоваться «Серапионы», но, избежав гоголевских аналогий, остановились на идее Льва Лунца о братстве и духовном наставнике Серапионе. Как и большинство «братьев», Слонимский создал лучшие свои произведения в 1920-х. Среди них — роман «Лавровы». В роман Слонимский, добровольцем ушедший в 1914 году на фронт Первой мировой войны, раненный и контуженный, отступавший со своей частью от Лодзи, через Польшу, до белорусского Полесья, включил свои солдатские дневники. Герой романа — молодой интеллигент, оказавшийся в мясорубке войны и водовороте двух революций, — ощущает катастрофичность своего времени. Спустя десятилетия, после очередной постигшей мир войны, Слонимский переработает роман и даст ему новое название — «Первые годы». Эта «приспособленная к идеологическим требованиям»[42] версия романа выйдет в 1949 году. На протяжении двадцати лет Слонимский — по природе своей скорее исполнитель, нежели организатор — будет входить в правление Союза писателей СССР, принимая в последующие годы участие в литературно-организаторской деятельности. Как и многие из «Серапионов», Слонимский был интересен в начале своего творческого пути — свежий взгляд, влияние замятинского стиля многое обещали читателям. Творческая драма Слонимского начнётся в 1930-х годах: компромиссы с литературными чиновниками, избравшими командный метод руководства писателями, не пройдут бесследно — будут творческие потери. Основное место в работе Слонимского с тех пор займёт «социальный заказ»: тема апологетики большевизма. И если «Лавровы» ещё обладают убедительностью и воздействующей на читателя силой за счёт знания писателем военной жизни, то последующие его работы будут выстроены искусственно…
Но когда в 1960-х произойдёт переоценка литературных концепций и в связи с выходом на первый план темы культурного прорыва страны после революции возрастёт интерес к мемуарной литературе, Слонимский, обратившись к воспоминаниям, заново откроет забытые и вычеркнутые из литературы имена своих современников — в том числе и «Серапионов»: Михаила Зощенко, Льва Лунца, Елизаветы Полонской…
Вениамин Зильбер, ставший известным под литературным псевдонимом Каверин (1902 — 1989), в начале 1930-х подвергнется резкому осуждению со стороны РАПП — за то, что в своём творчестве, как истинный «Серапион», отстаивал интересы свободного художника, вытесняемого функционерами. Единственным произведением, безоговорочно признанным официальной литературной общественностью, станут бессмертные «Два капитана» — роман, провозглашавший незыблемыми романтические идеалы любви, дружбы, свободы личности, силы духа. Эта сила будет спасать Каверина все последующие годы. На съездах Союза писателей, где он будет выступать в защиту подлинного творчества и подлинных творцов (таких, например, как Булгаков). В выступлениях в прессе, где будет защищать осуждённых Даниэля и Синявского. В своих воспоминаниях, где наперекор официальной точке зрения будет возвращать русской литературе забытые и вычеркнутые имена. В том числе — имена «Серапионов». Он один из немногих не отречётся от своих друзей: от затравленного Зощенко, с которым был рядом до последних его дней, от затравленного Пастернака, в процессе над которым отказался участвовать…
Он отречётся только от одного — в прошлом первого своего друга и «брата», а ныне первого секретаря Союза писателей СССР, публично отрёкшегося от идей «Серапионова братства», признав их заблуждением.
Также публично — в открытом письме — Вениамин Каверин отречётся от своего друга — бывшего «брата» Константина Федина.
Но всё это будет потом — спустя полвека.
А пока на календаре — по-прежнему 1921-й год.
И все «Серапионы» ещё вместе.
И двадцатилетний Лев Лунц (1901 — 1924) встречает каждого из них, обнимает и говорит:
— Здравствуй, брат! Писать очень трудно.
Павел Пономарёв
Пономарёв Павел Алексеевич родился в 1997 году в городе Лебедяни Липецкой области. Выпускник факультета журналистики Воронежского государственного университета. Участник Литературного форума им. Н. С. Гумилёва «Осиянное слово», Школы поэзии при XI-м Зимнем международном фестивале искусств в Сочи, Всероссийской школы писательского мастерства в ЦФО России, Всероссийских Совещаний молодых литераторов Союза писателей России в Химках и др. Лауреат литературной премии Справедливой России «В поисках правды и справедливости», воронежской литературной премии «Кольцовский край». Публиковался в сетевом издании «Горький Медиа», сетевом журнале «Лиterraтура», газете «Литературная Россия», литературных альманахах «Бунинские Озёрки» (Москва), «Ямская слобода» (Воронеж), литературном журнале «Подъём» и др.
Примечания
[1] Полонская Е. Г. Города и встречи. Книга воспоминаний / Е. Г. Полонская. — М.: Новое Литературное Обозрение, 2008. — С. 371.
[2] См.: Русский футуризм: Стихи. Статьи. Воспоминания / Сост. В. Н. Терёхина, А. П. Зименков. — СПб.: ООО, «Полиграф», 2009. — С. 11 — 13, 65.
[3] Слонимский М. Л. Завтра: Проза, воспоминания / М. Л. Слонимский. — Л.: Советский писатель, 1987. — С. 373.
[4] См.: Фрезинский Б. Я. Судьбы серапионов. Портреты и сюжеты / Б. Я. Фрезинский. — СПб.: Академический проект, 2003. — С. 506.
[5] Полонская Е. Г. Города и встречи. — С. 373.
[6] Хеллман Б. Предисловие / Б. Хеллман // Серапионовы братья. 1921 : Альманах. — СПб.: Лимбус Пресс, 2013. — С. 8.
[7] Цит. по: Старосельская Н. «Здравствуй, брат! Писать очень трудно…» [Электронный ресурс] / Н. Старосельская // Историк.рф : официальный сайт журнала «Историк».
[8] Там же.
[9] Каверин В. А. «Здравствуй, брат. Писать очень трудно…» : Портреты, письма о литературе, воспоминания / В. А. Каверин. — М.: Советский писатель, 1965. — С. 192.
[10] Замятин Е. И. М. Горький / Е. И. Замятин // Собрание сочинений : в 5 т. / Е. И. Замятин. — М.: Русская книга, 2004. — Т. 3. — С. 69.
[11] Слонимский М. Воспоминания / М. Слонимский // Новый журнал. — 1966. — № 82. — С. 137.
[12] Старосельская Н. «Здравствуй, брат! Писать очень трудно…».
[13] Замятин Е. И. М. Горький // Собрание сочинений : в 5 т. — Т. 3. — С. 69.
[14] Полонская Е. Г. Города и встречи. — С. 373.
[15] Хеллман Б. Предисловие // Серапионовы братья. 1921: Альманах. — С. 25.
[16] «Возьми барабан и не бойся!» — писал, помнится, Г. Гейне в переводе А. Плещеева. Писал о смысле искусства. Строчки эти, предполагаю, были хорошо известны «Серапионам» (и тогда цитата Никитина в публикации Лунца обретает дополнительные смысловые краски).
[17] Лунц Л. «Обезьяны идут!» : Собрание произведений / Л. Лунц. — СПб.: ООО «ИНАПРЕСС», 2003. — С. 331 — 333.
[18] Там же. — С. 334.
[19] Чуковский К. И. Дневник (1901 — 1929) / К. И. Чуковский // Дневник : в 2 т. / К. И. Чуковский. — М.: Советский писатель, 1991. — Т. 1. — С. 174 — 175.
[20] Панченко О. Н. Шкловский Виктор Борисович / О. Н. Панченко // Русские писатели 20 века : биографический словарь / [Гл. ред. и сост. П. А. Николаев]. — М.: Большая Российская энциклопедия, 2000. — С. 774 — 775.
[21] Чуковский К. И. Дневник (1901 — 1929) // Дневник : в 2 т. — Т. 1. — С. 174.
[22] Уже вскоре за границей окажутся как минимум трое из «Серапионов»: во Франции — Познер, в Германии — Лунц и Шкловский. Из них «временно» — только последний. Лунца не станет в мае 1924 года — он умрёт от неизлечимой болезни, в расцвете сил. Самый ярый, самый идейный и самый горящий из «Серапионов» уйдёт самым первым. Последний «Серапион» Владимир Познер, переживший два государства — Российскую империю и Советский Союз — застанет рождение новой страны — Российской Федерации. Но до последних дней так и не станет ближе к Родине. Он умрёт в Париже, в феврале 1992 года.
[23] Хеллман Б. Предисловие // Серапионовы братья. 1921: Альманах. — С. 24 — 25.
[24] Замятин Е. И. Серапионовы братья // Собрание сочинений : в 5 т. — Т. 3. — С. 181-182.
[25] Там же. — С. 182 — 185.
[26] Полонская Е. Г. Города и встречи. — С. 392.
[27] Замятин пишет о Федине: «…Самый прочный из них [из “Серапионов”]: пока он… крепко держит в руках путеводитель с точно установленным расписанием (без опаздываний) старого реализма и знает название станции, до которой у него взят билет». (Замятин Е. И. Серапионовы братья // Собрание сочинений : в 5 т. — Т. 3. — С. 181.)
[28] См.: Хеллман Б. Предисловие // Серапионовы братья. 1921: Альманах. — С. 8.
[29] Эти обстоятельства осложняют изучение истории «Серапионовых братьев»: на данный момент не сложилась объективная историческая концепция существования и развития группы. Исследования историков и литературоведов, изучавших, в первую очередь, мемуарные источники (что априори говорит о субъективном взгляде на историческую реальность), не позволяют сегодня сформировать объективную историческую картину группы, где вымысел и реальность пока соседствуют друг с другом.
[30] Лунц Л. «Обезьяны идут!» : Собрание произведений. — С. 333.
[31] Горький М. Предисловие / М. Горький // Серапионовы братья. 1921: Альманах. — С. 34.
[32] Там же. — С. 35.
[33] РАПП — Российская ассоциация пролетарских писателей.
[34] Замятин Е. И. М. Горький // Собрание сочинений : в 5 т. — Т. 3. — С. 70.
[35] Здесь: «Серапионовых братьев».
[36] Полонская Е. Г. Города и встречи. — С. 521-522.
[37] Почти все «Серапионы» имели в группе свои шуточные прозвища (традиция, восходившая к «Арзамасу»): так, например, Л. Лунц за свой шуточный нрав получил прозвище «брат-скоморох»; В. Познер, в силу юности, — «молодой брат»; В. Шкловский, за горячность и конфликтность, — «брат-скандалист». М. Зощенко же никакого прозвища не носил.
[38] Цит. по: Русская литература ХХ века. Прозаики, поэты, драматурги : биобиблиографический словарь : в 3 т. / [РАН, ИРЛИ (Пушкинский Дом); под ред. Н. Н. Скатова]. — М.: ОЛМА-ПРЕСС Инвест, 2005. — Т. 3. П — Я. — С. 735.
[39] Казак В. Лексикон русской литературы XX века / В. Казак. — М.: РИК «Культура», 1996. — С. 280.
[40] Каждый из «Серапионовых братьев» оставил свою — в манифестно-иронической форме — автобиографию, в каждой из которых говорилось о братстве художников, нашедших друг друга.
[41] Цит. по: Фатющенко В. И. Тихонов Николай Семёнович / В. И. Фатющенко // Русские писатели 20 века: Биографический словарь. — С. 684.
[42] См.: Казак В. Лексикон русской литературы XX века. — С. 385.
