Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев), 14 (26) октября 1880 года, Москва – 8 января 1934 года, там же) – русский писатель, поэт, критик, мемуарист, стиховед; один из ведущих деятелей русского символизма и модернизма в целом.
Лучшие стихи Андрея Белого, по его собственным словам, были «мячом, бросаемым в руки следующего поколения». Поэт активно работал над программой будущего, пытаясь создать нового человека, соединяющего черты разных культур – научной, художественной, национальной и вселенской. Всё его творчество преследовало эту цель, но в конечном итоге стало призрачной моделью идеального общества, которого никогда не существовало:
В звучном жаре
Дыханий —
Звучно-пламенна мгла:
Там, летя из гортани,
Духовеет земля.
Выдыхаются
Души
Неслагаемых слов —
Отлагаются суши
Нас несущих миров
Миром сложенным
Волит —
Сладких слов глубина,
И глубинно глаголет
Словом слов Купина
И грядущего
Рая —
Тверденеет гряда,
Где, пылая, сгорая,
Не прейду: никогда!
Поиск «новой зари», «идеальной жизни» выражались в стихах Белого характерными чертами поэтики: ломаный ритм, ритмическая акцентировка отдельного слова или строки, контрастное столкновение разных стилей и жанров. В этом смысле Андрей Белый оказал неоценимую услугу следующему за ним поколению постмодернистов, раскрепостив художественное сознание авторов, показав им безграничные возможности слова. И всё же после изучения жизни и творчества поэта-символиста остаётся странное послевкусие – кажется, что ты прикоснулся к чему-то призрачному, бесцветному, прозрачному. К чему-то нереальному, но, если учесть, под влиянием каких философских и религиозных идей находилось образованное общество того времени, можно сказать, что целое поколение в литературе конца 19 – начала 20 веков было призрачным. Поэзия Белого это наглядно демонстрирует:
Вечной тучкой несется,
улыбкой беспечной,
улыбкой зыбкой смеется.
Грядой серебристой
летит над водою —
лучисто-волнистой грядою.
Чистая, словно мир,
вся лучистая — золотая заря,
мировая душа.
За тобой бежишь, весь горя,
как на пир, как на пир спеша.
Травой шелестишь: «Я здесь,
где цветы… Мир вам…»
И бежишь, как на пир, но ты — Там…
Пронесясь ветерком,
ты зелень чуть тронешь,
ты пахнёшь холодком и, смеясь,
вмиг в лазури утонешь,
улетишь на крыльях стрекозовых.
С гвоздик малиновых,
с бледно-розовых кашек —
ты рубиновых гонишь букашек.
О том, насколько погруженным в философские искания было общество того времени, свидетельствует существование группы «ничевоков». Эта российская литературная группа сложилась в Москве в начале 1920 года и окончательно оформилась в августе 1920 года при Союзе поэтов в Ростове-на-Дону. В Ростове-на-Дону поэты-ничевоки проводили вечера и выступали перед публикой в кафе «Подвал поэтов», богемном заведении с миниатюрной сценой, расположенном в подвале дома № 46 в переулке Газетном (угол пер. Газетного и Большой Садовой ул.). Группа просуществовала около двух лет (1920—1921) и являла собой российский отголосок известной европейской группировки дадаистов.
По воспоминаниям Марины Цветаевой, Андрей Белый говорил ничевокам: «Как вы неуязвимы, господа, в своем ничегошестве! По краю черной дыры, проваленной дыры, где погребена русская литература… на спичечных ножках — ничегошки». Но при этом он сам в какой-то мере оставался ничевоком, и признавался той же Цветаевой: «Ах! Как странно! А я, я оторвать своих ног не могу от пустоты!».
Его эмигрантские страхи рождают образ человека с пустыми стеклами очков. Черная пустота видится ему на месте русской литературы, «черная дыра», «пустая дача» — мертвое царство ничевоков. И сам он – только призрак, 6есплотный дух:
На нас тела, как клочья песни спетой…
В небытие
Свисает где-то мертвенной планетой
Всё существо мое.
В слепых очах, в глухорожденном слухе —
Кричат тела.
Беспламенные, каменные духи!
Беспламенная мгла!
Зачем простер на тверди оледелой
Свои огни
Разбитый дух — в разорванное тело,
В бессмысленные дни!
Зачем, за что в гнетущей, грозной гари,
В растущий гром
Мы — мертвенные, мертвенные твари —
Безжертвенно бредем?
При этом весьма ощутимо во многих стихах Белого влияние, оказанное на него философией Соловьёва с его вечным поиском вселенской гармонии, мировой души. Это была одна из самых эффектных религиозных доктрин первой половины XX века, определившая дальнейшее развитие русской литературы и культуры, сформировавшая облик эпохи. Целая плеяда поэтов, философов, писателей и религиозных мыслителей в буквальном смысле слова выросла на почве соловьевского учения, но у Белого эта приверженность приводила к мистицизму, предельная отвлечённости от реальной жизни. А еще он, если можно так выразиться, был неисправимым романтиком бытия:
Мне слышались обрывки слов святых.
Пылала кровь в сосудах золотых.
Возликовав, согбенный старый жрец
пред жертвой снял сверкающий венец.
Кадильницей взмахнул, и фимиам
дыханьем голубым наполнил храм.
Молельщикам раздал венки из роз.
Пал ниц и проливал потоки слез.
Прощальным сном, нетленною мечтой
погас огонь небесно-золотой.
В цветных лампадах засиял чертог.
Заговорил у жертвенника рог.
Возликовав, согбенный старый жрец
из чащ пролил сверкающий багрец.
Средь пряных трав, средь нежных чайных роз
пал ниц и проливал потоки слез.
И мистицизм, и романтизм Андрея Белого во многом были обусловлены культурными и философскими влияниями, под воздействием которых поэт оказался еще в ранней молодости, задолго до встречи с Соловьёвым. В период с 1891 по 1899 год Борис Бугаев обучался в московской гимназии Л. И. Поливанова, где увлёкся буддизмом и оккультными практиками. Здесь же у него пробудился интерес к поэзии, в особенности к французским и русским символистам (Бальмонт, Брюсов, Мережковский).
Что же касается роли выдающегося философа-мистика в судьбе Андрея Белого, то с Сергеем Соловьёвым и его родителями — Михаилом Сергеевичем и Ольгой Михайловной, а вскоре и с братом Михаила Сергеевича — философом Владимиром Соловьёвым – Белый сблизился в 1895 году. Под влиянием Соловьевых молодой Бугаев стал интересоваться философией, прежде всего Шопенгауэром.
Некоторым своим великим предшественникам и учителям Белый посвящает стихи, например, Бальмонту:
В золотистой дали
облака, как рубины,—
облака как рубины, прошли,
как тяжелые, красные льдины.
Но зеркальную гладь
пелена из туманов закрыла,
и душа неземную печать
тех огней — сохранила.
И, закрытые тьмой,
горизонтов сомкнулись объятья.
Ты сказал: «Океан голубой
еще с нами, о братья!»
Не бояся луны,
прожигавшей туманные сети,
улыбались — священной весны
все задумчиво грустные дети.
Древний хаос, как встарь,
в душу крался смятеньем неясным.
И луна, как фонарь,
озаряла нас отсветом красным.
Но ты руку воздел к небесам
и тонул в ликовании мира.
И заластился к нам
голубеющий бархат эфира.
Этот, как и многие другие стихи Андрея Белого, посвящённые его главному вдохновителю Константину Бальмонту, входят в сборник «Золото в лазури». Здесь же содержится и посвящение поэту-символисту, получившее название «Солнце». Белый даже сохранил прямое указание на своего предшественника, оставив эпиграф «будем как солнце». А цвет золота становится для него символом мечты, идеала, чего-то возвышенного — ключевым образом всей его поэзии:
Солнцем сердце зажжено.
Солнце — к вечному стремительность.
Солнце — вечное окно
в золотую ослепительность.
Роза в золоте кудрей.
Роза нежно колыхается.
В розах золото лучей
красным жаром разливается.
В сердце бедном много зла
сожжено и перемолото.
Наши души — зеркала,
отражающие золото.
В годы своего пребывания в Берлине (1921-1923) Андрей Белый сблизился с Мариной Цветаевой. Поэтесса высоко ценила своего собрата по перу и так писала о нём: “Слушать Белого и не пойти ему вслед, не затопить ему печь, не вымести ему сор, не отблагодарить его за то, что он — есть”. Он в свою очередь тоже посвящал ей стихи:
Неисчисляемы
Орбиты серебряного прискорбия,
Где праздномыслия
Повисли —
Тучи…
Среди них —
Тихо пою стих
В неосязаемые угодия
Ваших образов:
Ваши молитвы —
Малиновые мелодии
И —
Непобедимые ритмы.
Годы эмиграции вообще были достаточно плодотворными в жизни Андрея Белого. Но в 1916 году Б. Н. Бугаев был вызван в Россию «для проверки своего отношения к воинской повинности» и кружным путём через Францию, Англию, Норвегию и Швецию прибыл в Россию. Жена за ним не последовала. Летом того же года литератора призвали на военную службу, но в сентябре дали отсрочку. Андрей Белый жил то в Подмосковье, то в Царском Селе под Петроградом:
Далёкая, родная,
— Жди меня…
Далекая, родная:
Буду — я…
Твои глаза мне станут
Две звезды.
Тебе в тумане глянут —
Две звезды.
Мы в дали отстояний —
Поглядим;
И дали отстояний —
Станут: дым.
Меж нами, вспыхнувшими, —
Лепет лет…
Меж нами, вспыхнувшими,
Светит свет.
Февральскую революцию Белый воспринял восторженно. Ей он посвятил поэму «Христос воскрес» и сборник стихов «Звезда».
После Октябрьской революции он вёл занятия по теории поэзии и прозы в московском Пролеткульте среди молодых пролетарских писателей.
С конца 1919 года Белый задумывался о возвращении к жене в Дорнах; за границу его выпустили только в начале сентября 1921 года. Из объяснения с Асей стало ясно, что продолжение совместной семейной жизни невозможно:
Был тихий час. У ног шумел прибой.
Ты улыбнулась, молвив на прощанье:
«Мы встретимся… До нового свиданья…»
То был обман. И знали мы с тобой,
что навсегда в тот вечер мы прощались.
Пунцовым пламенем зарделись небеса.
На корабле надулись паруса.
Над морем крики чаек раздавались.
Я вдаль смотрел, щемящей грусти полн.
Мелькал корабль, с зарею уплывавший
средь нежных, изумрудно-пенных волн,
как лебедь белый, крылья распластавший.
И вот его в безбрежность унесло.
На фоне неба бледно-золотистом
вдруг облако туманное взошло
и запылало ярким аметистом.
На фоне восторженного принятия поэтом обеих русских революций принципиально контрастным кажется понимание им первой мировой войны как проявления общего кризиса западной цивилизации. Андрей Белый пытается критически осмыслить этот опыт, что отражено в его цикле «На перевале» («I. Кризис жизни», 1918; «II. Кризис мысли», 1918; «III. Кризис культуры», 1918):
Глухой зимы глухие ураганы
Рыдали нам.
Вставали нам — моря, народы, страны…
Мелькали нам —
Бунтующее, дующее море
Пучиной злой,
Огромные, чудовищные зори
Над мерзлой мглой
И сонная, бездонная стихия
Топила нас,
И темная, огромная Россия
Давила нас.
О, вспомни, брат грома, глаголы, зовы,
И мор, и глад.
О, вспомни ты багровый и суровый
Пылал закат.
В глухие тьмы хладеющие длани
Бросали мы.
В глухие тьмы братоубийств и браней
Рыдали мы.
И звали мы спасительные силы
Заветных снов
И вот опять — медлительный и милый
Ответный зов.
Также в 1922 году в Берлине Белый публикует «звуковую поэму» «Глоссолалия», где, опираясь на учение Р. Штейнера и метод сравнительно-исторического языкознания, разрабатывает тему создания вселенной из звуков. Вообще в эти годы поэт много размышляет о теории стиха, пишет немало на эту тему. Его тяга к языковому эксперименту и глубокому анализу творческого процесса на уровне мысли-слова-звука отражается и в его стихах:
А вода? Миг – ясна…
Миг – круги, ряби: рыбка…
Так и мысль!.. Вот – она…
Но она – глубина, Заходившая зыбко.
Смерть Андрея Белого была внезапной. Он умер на руках у своей жены Клавдии Николаевны 8 января 1934 года от инсульта – следствие солнечного удара, случившегося с ним в Коктебеле. Золотой блеск, которому поэт был предан всю жизнь, сыграл с ним очень злую шутку. Эта судьба была предсказана им в сборнике «Пепел» (1909).
Золотому блеску верил,
А умер от солнечных стрел.
Думой века измерил,
А жизнь прожить не сумел.
Не смейтесь над мертвым поэтом:
Снесите ему цветок.
На кресте и зимой и летом
Мой фарфоровый бьется венок.
Цветы на нем побиты.
Образок полинял.
Тяжелые плиты.
Жду, чтоб их кто-нибудь снял.
Любил только звон колокольный
И закат.
Отчего мне так больно, больно!
Я не виноват.
Пожалейте, придите;
Навстречу венком метнусь.
О, любите меня, полюбите —
Я, быть может, не умер, быть может,
проснусь —
Вернусь!
