В исторических летописях говорится о больших переселениях народов и походах великих завоевателей. Племена всегда в движении, в какие-то эпохи людям не сидится на месте. Недавно человечество в очередной раз ощутило себя в дороге, это тебе не дома на диване, ещё Керуак писал, и не он один. И не обязательно куда-то переселяться или что-то завоёвывать. Просто охота к перемене мест и любопытство. Можно автостопом, можно на самодвижущейся тележке. Вот хотя бы автобус коммуны Весёлых проказников. Внутри – свободная территория. Движущийся дом. Хотя, конечно, на первом месте – дела, всё время куда-то нужно ехать по делам. Так устроено. Опять же – машины, как и люди, стареют и портятся. Огорчительно – приходится менять автомобили, за жизнь человека таких замен набирается немало. А ещё про это можно писать хорошие истории, что и делает Сергей Ташевский.
Михаил Квадратов
Сергей Ташевский родился в 1965 году в Москве, по образованию «естественник» (почвовед-агрохимик, МГУ), работал электриком, экскурсоводом, учителем, редактором газет и журналов разных мастей. В 80-е и 90-е годы XX века вместе с друзьями выпускал литературный альманах «Твёрдый знакъ», изучал поэтику немого кино, участвовал в «самиздатовских» проектах. Стихи публиковались в таких журналах как «Новая Юность» и «Воздух», переводились на английский и составили около десяти небольших поэтических книжек. Лауреат игровой премии «Живая вода». Автор нескольких переводов Дилана Томаса (в том числе «Баллады о длинноногой наживке»), более чем тысячи биографических и мировоззренческих статей, двух книжек прозы. Издаёт в интернете литературный журнал «Периферия» (russianpoems.ru). Путешествует по миру (Азия, Европа, Америка). Интересуется техникой, биологией, космосом, IT-технологиями, историей и философией. Живёт в Москве и ближнем Подмосковье.
Сергей Ташевский // Две главы из книги «50 машин Ташевского»
Ещё в марте этого года, чтобы развлечь друзей, я начал писать незамысловатые карантинные истории, своего рода технический Декамерон под общим названием «50 машин Ташевского». Возможно, у меня их было больше, я точно не помню. Но 50, как мне кажется, должно набраться, и про каждую есть что рассказать. Постепенно истории стали складываться в книгу, и парой отрывков из неё я с удовольствием делюсь с журналом Формаслов.
Почему мне вздумалось писать про машины? Не знаю. Просто я их люблю.
Машины пахнут историей, сексом, смертью, свободой. У каждой есть судьба, глупая или невероятная. Свой характер, свои изгибы и ржавые родинки-«рыжики», прожжённые сигаретами сидения, уставшие пружины и молодая компрессия в двигателе… Короче, о них есть что рассказать, ведь, как говорил Бунин в «Снах Чанга»: «Не всё ли равно, про кого говорить? Заслуживает того каждый из живших на земле». А они тоже по-своему живые, не хуже нас.
Практики Посланникова переулка, или Жёлтый опель из Бобруйска
…В Посланниковом переулке есть старинный двухэтажный дом с красными воротами, и это место говорит очень много сердцу любого москвича. Здесь, на границе Лефортовской слободы, издавна расположилось центровое городское ГАИ, ныне для краткости названное Отделением МО ГИБДД ТНРЭР №1 ГУ МВД России по г. Москве. Стены этого дома буквально пропитаны стонами, слезами, криками отчаяния. В его кафкианских коридорах, которые невероятным образом перепрыгивают с этажа на этаж, змеятся вопреки геометрическим и архитектурным законам, сужаются, пересекаются, упираются в тупики, кануло немало надежд, случились тысячи инфарктов и несчётное количество попыток свести счёты с жизнью, своей и чужой…
Тогда, в начале 90-х, чадящая пробка из разномастных машин начиналась ещё у въезда в Посланников переулок, а у ворот всегда круглосуточно стояла толпа. Необычайно толстые гаишники проходили через неё как ледоколы через льды, оставляя за собой взволнованный след, и исчезали в дверях. Это были не люди, но боги, ведь лишь от них зависело, сможет ли ездить человек на только что купленном автомобиле. Одна неправильная циферка в техпаспорте, одна неверно написанная буква, одна позабытая печать — и случится непоправимое. Машина будет годиться лишь в металлолом, никто не поставит её на учёт, никто не даст номера. А какие должны быть циферки, буковки и печати — об этом знали только в ГАИ.
В принципе, это была лотерея. Законы здесь переделывались каждую неделю, формы справок и таможенных деклараций постоянно менялись. Что-то строго запрещалось, другое, наоборот, вдруг разрешалось. В коридорах этого мрачного здания люди стояли в бесконечных очередях, прижимая к груди ворохи заявлений, запросов, сертификатов. Никто не знал, в какой комбинации эти бумаги наверняка принесут выигрыш, и поэтому приходилось держать наготове всю колоду.
У меня были все козыри: у только что купленного в «Южном порту» жёлтенького «Опель-Кадета», пригнанного из Белоруссии, документы казались безупречными. Я трижды их проверил, сличил номерки, тщательно заполнил все заявления. Поэтому спокойно дожидался своей очереди, высокомерно поглядывая на несчастных, у которых в ПТС оказалась треугольная, а не круглая печать. И, подойдя наконец к окну, уже готов был вздохнуть с облегчением, когда вся эта стопка бумаг перекочевала туда, вовнутрь. Окно с грохотом закрылось, и я уже почти отошёл от него, как вдруг открылось вновь.
— Ташевский! — раздался из него неприятно усталый голос, какие, наверное, бывают у чекистов после многочасовой пытки, — а где справка о растаможивании в Белоруссии?
— Так вот же она! — я вернулся к окну и ткнул в нужную бумагу.
— Да, не слепой, вижу! Но тут написано, что она выдана на основании справки номер такой-то. А где эта справка?
— А она нужна?
— Конечно нужна! Где она?
— У меня её нет. Что же делать?
— А я откуда знаю? Следующий!
Любой русский человек почему-то прекрасно знает, что нужно делать в такой ситуации.
Нужно бить челом.
Но бить где попало бессмысленно и даже вредно, иначе удар челом придётся мимо цели.
Нужно идти к начальнику.
Это тоже было не просто, но, отстояв трёхчасовую очередь, я всё-таки проник со всеми своими бумагами в маленький кабинет на втором этаже, где восседал самый крупный гаишник. Крупный в прямом смысле (они вообще были как матрёшки, размеры животов точно соответствовали чинам и званиям). Но этот был похож на человека.
— Да, — грустно сказал он. — Проблема. Без справки никак. Ну ничего, мы можем послать запрос в Белоруссию.
— А это долго?
— Ну… Месяца два-три. Как наша канцелярия и почта сработает.
Я с тоской посмотрел на его письменный стол, заваленный ворохом мятых бумаг и бумажек.
— А если я сам в Белоруссию съезжу и эту справку привезу?
— Да? Прекрасная идея! Тогда нам запрос писать не нужно! Езжайте и привозите! — просиял начальник.
— Но куда мне там пойти?
— Не знаю куда.
— И что привезти?
— Не знаю что. Главное — чтобы была справка. С номером и печатью.
В растерянных чувствах я вышел из дома в Посланниковом переулке и сел в жёлтый «Опель-Кадет». Я ещё не понимал толком, нравится ли мне эта машина. Да она, строго говоря, пока была не моя. Аккуратный, чистый салон, «канареечного» цвета кузов, ровно урчащий маленький моторчик, чуткий руль. Игрушка, а не машина! Но — белорусские номера, и регистрация… Где? В городе Бобруйске республики Белоруссия.
Мне вспомнилась песня Майка Науменко: «Здравствуйте, я гуру из Бобруйска!». Да. Бобруйск. Значит, он реально существует. И скоро мне предстоит в этом убедиться воочию.
На следующий день я уже ехал на поезде с толпой «челноков» в Минск, а к утру выплеснулся вместе с ними в здание вокзала белорусской столицы. Нужно было срочно поменять рубли на местные «зайчики» и спешить на автобус до Бобруйска. Белорусские деньги меня поразили: к тому времени самые мелкие купюры с изображением зайцев (по которым и были названы дензнаки) уже окончательно вымерли, в ходу тут были бумажки с изображениями других зверей: белочек, лисиц, волков, зубров. Причём после нескольких деноминаций в этом животном мире царил полный кавардак: например, «белочка», как оказалось, уже несколько месяцев легко кроет лису и волка. Главным все ещё оставался зубр, но даже он стоил значительно меньше русского рубля. Рассовав это несметное множество зверей пухлыми пачками по карманам, я сел в старенький автобус, который какими-то извилистыми асфальтовыми тропами через леса двинулся к Бобруйску.
Шёл дождь, когда мы въехали в большую деревню с не до конца заасфальтированными улицами, на которых в грязи барахтались гуси, свиньи и уазики. Автобус скрипнул тормозами, взревел и остановился.
— Это Бобруйск? — осторожно спросил я пожилую женщину.
— Бобруйск, детка, Бобруйск!
— А где тут ГАИ?
— Да вот, пойдёшь прямо по главной улице, там справа за старым штакетом вторая изба будет.
Ну, не такая уж изба, — бобруйское ГАИ располагалось в довольно аккуратном дощатом домике, в одной из комнат которого сидел тощий капитан милиции. Узнав, что я приехал аж из Москвы, он всплеснул руками и заахал.
— Ну как же ж так! Ну почему у вас там такие звери сидят! Что ж они так вас ненавидят! Из-за какой-то бумажки заставили к нам ехать. Вот, пожалуйста, вам справка. И печать? Пожалуйста, вот печать. И круглую печать? Да легко! Счастливого пути! Удачи!
Ошеломлённый, я вышел из кабинета. Как всё просто! Автобус стоял на остановке, ещё два часа езды — и вот снова вокзал в Минске. Казалось бы, садись на поезд, и ночью будешь дома. Но кто же мог подумать, что билеты до Москвы за день подорожают в полтора раза? Моих бумажек с лисами и зубрами теперь явно не хватало. Можно, конечно, купить до Смоленска, а оттуда автостопом, но это будет ночью и под дождём…
На всякий случай я занял очередь в билетную кассу. Очередь шла медленно, каждый выяснял в окошке кассы, почему всё так плохо, и не осталось ли ещё дешёвых билетов. За мной стоял симпатичный белорус с огромными брезентовыми сумками, которые он с трудом передвигал по полу. Минут через пять он неожиданно обратился ко мне:
— Простите, я вижу, вы налегке, без багажа? Вы до Москвы едете?
— Да… То есть нет… Мне нужно в Москву, да вот денег, оказывается, на билет теперь не хватает…
— Пустяки! — радостно улыбнулся белорус. — Я вам куплю билет, а вы мне с этими сумками поможете! Идёт?
— Конечно, идёт!
Через час мы с Мишей (так звали моего спасителя) уже сидели в удобном купе поезда Минск — Москва, пили чай и разговаривали о жизни. Он был в прошлом научным работником, доцентом в каком-то техническом институте, а теперь подрабатывал «челноком», возил товары из Польши. Услышав историю о моих приключениях со справкой, Миша вдруг очень обрадовался:
— Так у тебя значит есть в Москве машина! Это же прекрасно!
— Ну, можно теперь надеяться, что есть…
— Так давай ты мне будешь помогать пару раз в месяц товары по точкам развозить! Встречать меня на вокзале, а потом отвозить обратно. Я таксистам по сорок долларов плачу, так лучше тебе эти деньги отдам, чем незнакомым людям, от которых неизвестно чего ждать…
Сорок долларов по тем временам были огромными деньгами, и мы с Мишей немедленно стали партнёрами. Год или полтора подряд он звонил мне вечерами из Минска, наутро я встречал его на «опеле», мы развозили по магазинчикам и рынкам дешёвую польскую косметику, потом выпивали и он отправлялся на вокзал. Отличный заработок, особенно в те не слишком хлебные времена.
Но это уже потом. А тогда, вернувшись в Москву с вожделенной справкой, я снова собрал все документы и поехал в Посланников переулок. Отстоял очередь у окна, и с замиранием сердца протянул туда всю пачку. Окно снова закрылось, я почти отошёл от него…
— Ташевский!
Это было как выстрел в спину. Я обернулся.
В окно высунулась рука, которая держала справку из Бобруйска.
— Что теперь?
— Это не нужно. Забирайте.
— Но мне же сказали…
— Забирайте свою бумажку. По новому регламенту она не нужна. Садитесь и ожидайте выдачи документов и номеров.
Ока на Волге
…Покупка «Оки» ввергла друзей в шок. Особенно страдал мой лучший друг, знаменитый впоследствии поэт, отличавшийся отнюдь не скромными габаритами. Залезть-то в машину ему удалось легко — двери у «Оки» широкие. Но вот на водительском сидении мне почти не оставалось места (разве что выдохнуть и сжаться), а ручка переключения передач уверенно упиралась в бедро пассажира и сурово массировала его при смене скоростей. Выход, впрочем, нашёлся быстро: друг опустил стекло до упора и выставил в него правый локоть, после чего объем салона каким-то неведомым образом ощутимо увеличился. Иногда он высовывал туда и голову, а также регулярно выбивал трубку о колеса других, более крупных машин, стоявших вместе с нами в пробке. Эта возможность почти примирила его с «Окой», хотя смотрели на нас из джипов и гелендвагенов, конечно, с неприязнью. И сверху вниз.
Так мы с ним проездили всю осень, а когда настала зима, его тело как-то приняло форму внутренностей «Оки» и сделалось более компактным, так что стекло удалось закрыть. Недаром Достоевский говорил, что человек привыкает ко всему.
В остальном «Ока» вела себя выше всяческих похвал. В ней было тепло, сухо и иногда просторно. Правда, как и во многих других моих машинах, в ней почему-то регулярно попахивало бензином. Когда запах стал уж чересчур навязчивым, я решил разобраться в чём дело и заглянул под коврик в ногах пассажира. О, да! Конечно, там проходила тонкая трубка бензопровода. Не вполне ясно, из чего исходили конструкторы «Оки», когда проложили его именно там. Может, они были убеждены, что на пассажирское сидение этой машины никто никогда не сядет? Или, если уж сядет, то инвалид без ног? Металлический бензопровод располагался ровно под каблуками переднего седока, и был весь в трещинах, из которых сочился бензин. Он уже щедро пропитал тряпичный коврик звукоизоляции, на котором, как погасшая спичка на пороховой бочке, красноречиво лежал пепел от регулярно выбиваемой трубки и притаились несколько окурков сигарет. Я перекрестился и пошёл за ножовкой.
С тех пор, покупая новую «Оку», я делал это всегда, в первый же день: отрезал кусок металлического бензопровода и вставлял на его место толстый гибкий бензошланг в крепкой оболочке. Нет, запах бензина меня не смущал, но жизнь казалась полной перспектив. Своя и чужая.
Но «Оке» ещё предстояло пройти главное испытание, которое тогда выпадало всем моим автомобилям: поездку в город Мышкин.
О том, что это за город такой, и каково его влияние на Россию, можно рассказывать очень долго, тем более что в те годы я и сам был агентом его «мягкой силы», пропагандируя мышкинскую культуру и самобытность. Если же в двух словах, то Мышкин, небольшой городок на Волге, только-только вновь получивший этот статус (в советские времена его считали селом) «поднялся» благодаря одному энтузиасту, придумавшего единственный в мире Музей мышей. Так город сделался одной из туристических жемчужин «Золотого кольца» наравне с соседними Плёсом и Угличем. Конечно, история там сложней и интересней, я утрирую, но важно понять другое: Мышкин в те времена был абсолютной жопой мира, причём очень гордой и крепкой жопой. И люди там жили соответствующие.
В этом прекрасном городе, а вернее на хуторе километрах в семи от него, тогда располагалась дача моего отца. Старая покосившаяся изба, купленная ещё в советские времена. Она и сейчас там стоит, наверное. Царство старинных ржавых ухватов, прогнивших стропил и тоскующих домовых. Всё это располагалось на небольшом холме между ещё несколькими избами в заброшенной деревне, проехать в которую можно было лишь через овраг, рандомно размываемый ручьями. Да что там проехать — туда и дойти пешком было не всегда возможно! Конечно, при некоторой лихости, удаче и благосклонности мышкинских богов, пахнущих мхом и глиной, был шанс. Пару раз я его использовал. Потом был подвиг, доски под колеса и матюги. Так что я давно зарёкся преодолевать (а вернее форсировать — вот было такое верное слово!) овраг, и оставлял машину перед ним, а дальше мы тащили вещи, как говорится, на горбу. Это происходило каждую весну, какая бы машина у меня ни была: «жигули», «опель», «форд»… Теперь вот была «Ока».
Итак, одолев 250 километров от Москвы, мы с отцом подъехали к оврагу и спешились. «Ока» оказалась отвратительно ёмкой машиной, в неё влезло тяжеленного барахла ходок на пять. Практически всё, что отец планировал привезти на дачный сезон. С тоской и растущей решительностью мы вытаскивали из машины увесистые сумки с тушёнкой, удочками, запасом паяльников, канифоли и несчётным количеством радиоприёмников (отец любил что-нибудь половить и на коротких волнах). Овраг пребывал в эйфории паводка, но у нас были сапоги. Правда, дырявые.
Разложив все это добро на земле, мы приготовились к марш-броску через подлую весеннюю грязюку. И вдруг…
Это было похоже на появление пепелаца в известном фильме «Кин-дза-дза»: из подлеска раздался породистый, с залихватским присвистом, звук мощного нерусского мотора, и по тропинке к нам стремительно выкатило нечто на огромных тракторных колёсах. Стальной капот вездехода весело блестел на весеннем солнце. За рулём сидел мужик в клетчатой кепке и курил «Беломор».
— Привет! Ну что, подвезти? — небрежно спросил он.
— О, Серёга! — просиял отец. — Это что у тебя такое?
— Да вот, зимой нечем было заняться, собрал на досуге. Полный привод, сто сил!
— Ничего себе! А движок откуда?
— От «Ауди-100» вкорячил, раздатка тойотовская. Коробка-автомат. Давайте, грузите своё барахло, закинем до хаты.
Вездеход играючи проехал через овраг и вскоре мы были дома.
Отличная машина!
Но вообще по мышкинским меркам, это была самая обычная история — собрать вездеход «от нечего делать». Здесь чуть не в каждом втором дворе стояли тогда самодельные аэросани (по льду Волги рассекать на них, наверное, было очень круто), а участковый милиционер лишь закатывал глаза и молился, чтобы какой-нибудь умелец не построил танк или бомбардировщик, и не отправился в рейд на Москву. Столицу в те годы мышкинцы, как и вся средняя полоса России, сильно недолюбливали. К счастью, на нас эта неприязнь не распространялась, поскольку отец как инженер-электронщик пользовался тут непререкаемым авторитетом. Поэтому дома мы выпили с Сергеем по рюмке водки, поговорили о жизни, и супер-кватро-вездеход, приятно присвистнув движком, стремительно скрылся в лесу.
И тут же выяснилось, что мы забыли купить в магазине хлеб.
А как жить русскому человеку без хлеба? Так ведь и спиться можно!
До машины, к счастью, было недалеко. Перебравшись через овраг и отстучав грязь с сапог, мы залезли в «Оку», я завёл мотор, врубил первую скорость, и…
«Хрусть!» — сказал рычаг переключения передач, и безвольно обвис в моей руке.
Что за ерунда?
Поначалу я почти не расстроился. Пустяки, мелочь! Наверное, какая-нибудь тяга открутилась, или кулиса отошла. Сейчас посмотрим…
Я открыл капот и попросил отца подёргать ручку. Все ходило туда-сюда как надо, шток на входе в коробку передач тоже исправно двигался. Но двигался как-то слишком легко.
Это была не тяга и не кулиса. Поломка находилась где-то там, в недрах коробки передач. На язык определённо просилось слово, означающее полный крах всех надежд, из шести букв, вторая «и».
— Вот и съездили за хлебушком, — вздохнул отец.
Остаться в 250 километрах от Москвы, откровенно говоря, в полных ебенях, на неизвестной прикладной науке машине со сломанной КПП, — это было не фиаско. Это был п*здец.
Однако первая передача в «Оке» так и осталась включённой, и она ещё способна была ехать — с максимальной скоростью 10 километров в час. То есть до Москвы в идеале можно бы добраться за сутки. Бред, конечно. Но что делать?
— Что делать, что делать… Ехать к Серёге! — с возмущением возразил отец. — Он должен починить.
И мы потихоньку поехали в сторону Мышкина.
Серёгин гараж со старым кузовом «тойоты» на крыше стоял словно часовня во славу техногенной силы. Сбоку от него наросло небольшое автомобильное кладбище, где ржавели кузова «Волг», «жигулей» и каких-то иномарок. Вокруг были разбросаны в грязи головки двигателей, карданные валы, тяги и другие автомобильные кости, видимо, растаскиваемые хищными мышкинскими энтузиастами, как гиенами с трапезы льва. Вездеход уже стоял у ворот, значит хозяин был на месте.
— Ага, как она называется? «Ока»? У нас пока таких не ездит. Интересно, интересно…
Серёга начал ходить вокруг машины как доктор, к которому привезли пациента с чрезвычайно любопытной болезнью. Потом загнал машину на «яму» и скрылся на несколько минут внизу.
— Да, «коробка» тут своя, особенная! — донёсся снизу его голос. — Как же её снимать? А, тут подрамник! Надо полмашины раскручивать…
— Что, п*здец? — спросил я упавшим голосом.
— Ну почему же. Посмотрим. Завтра утром приходите.
Вечерело. Начинался дождь. Чавкая по бесконечной весенней грязи, мы с отцом отправились домой. По дороге зашли в магазин и опять забыли купить хлеба.
Наутро было похмелье и дурные предчувствия. К гаражу мы вернулись около полудня, и сразу увидели, что Серёга зря времени не терял. «Ока» была полностью выпотрошена, коробка передач снята и разобрана на мелкие части.
— Вот эта хитровыгнутая хреновина! — показал нам Серёга длинный стальной цилиндрик с фигурным наконечником, треснувший ровно напополам. — Легированная сталь. Крепкая. Но — бракованная.
Мы застыли над сломанной деталью в похоронном молчании. Было абсолютно ясно, что заменить её нечем. И достать такую можно разве что где-нибудь в Тольятти. А уж сделать самому…
— Да, сделать самому непросто, — вздохнул Серёга. — Тут нужен станок с числовым программным управлением. ЧПУ. Знаете, на спецпредприятиях космических такие используют.
— Ну да, слышали. Только где же…
— Да сейчас попробуем. Если электричество не отрубят.
Серёга решительно полез в глубь гаража и начал раскидывать гору промасленных ватников. Через мгновение там что-то блеснуло. Приборы, кнопочки, компьютерный дисплей…
— Ого! Откуда у тебя такой агрегат?
— От верблюда. Давайте пока, уходите и ворота прикройте. Нечего над душой стоять. Мне его настраивать надо.
Он углубился в священнодействие с лампочками и кнопочками, а мы ошеломлённо вышли за дверь. Скромное всесилие уездного умельца потрясало. Оставалось лишь молиться, чтобы в Мышкине не вырубили свет. Дождь кончился, по небу бежали кучевые облачка, погода вместе с нами снова настраивалась на весенний лад.
На следующее утро «Ока» была полностью собрана. Скорости переключались как на новой машине, даже, кажется, ещё чётче.
— Сколько мы должны? — с замиранием сердца спросил я, прекрасно понимая, что три дня подряд Серёга почти круглые сутки занимался только моей машиной.
— Да сколько не жалко. Три рубля дадите и ладно. Мне самому было интересно, я в азарт вошёл. Теперь знаю эту «Оку» до последней косточки, хорошая машина, думаю скоро у нас много таких появится…
С тех пор я на многие годы стал настоящим патриотом Мышкина. В этом крошечном, в шесть тысяч жителей, городке тогда жило немало таких людей как Серёга. Хирург-чародей из соседней больницы. Поэт-краевед, писавший школьные учебники про историю Мышкина и печатавший их в местной типографии. Основатель музея мышей, создавший на четверть города целый музейный комплекс из почти сорока музеев. Банщик, виртуоз шаек и берёзовых веников, прекрасно знакомый со всей мировой литературой. Это была иная Россия, бедная, но щедрая, провинциальная, но глубокая, со своей хитринкой, с припрятанным где-то под старыми ватниками космическим станком. И тогда казалось, что будущее именно за ней.
