Игорь Караулов. Конец ночи. Сборник стихотворений / Серия «Срез». Книга пятая. Книжные серии товарищества поэтов «Сибирский тракт». — Издательство «СТиХИ», 2017. — 88 с. (Скачать книгу из библиотеки)
Стихи Игоря Караулова из книги «Конец ночи» впечатляют сочетанием результатов серьезного интеллектуального труда с удивительной легкостью поэтической механики. Авторскую стратегию Караулова можно назвать позитивистской. Он не стремится переусложнить данный ему в ощущениях мир, не пытается надстроить над ним метафорический этаж дополнительного личного, литературного или социального смысла, но находит необходимые стихотворению инструменты, в том числе метафоры, в самой реальности:
…унеси меня в снежную даль с бубенцом,
чтоб не снился мне город — нелепый старик на воде,
в пожилом пиджаке, на воде, в бороде,
город зачёркнутых гласных.
(«Копенгаген»)
Отсюда можно сделать ошибочный вывод, будто Караулов ищет легкие способы проникновения в сложные структуры. Действительно, в его стихах минимум темнот, свойственных герметичной поэзии, и относятся они скорее к сюжету, нежели к стилистической составляющей. В первую очередь поэт стремится рассказать историю, даже если у нее нет начала, середины и конца, а выводы из нее противоречат друг другу и сами себе:
Утомлённые пекари
в сладком ванильном поту
выходят из моря,
надевают зелёные фраки,
расправляют крылья
и один за другим
исчезают в последнем луче.
(«Остенде»)
Это стремление к (псевдо)сюжетности подчеркивается и тем, что каждое стихотворение в книге имеет заголовок, что уже редкость для современной поэзии. Более того, эти заголовки прямо связаны с происходящим в тексте, а не пытаются добавить тумана или опосредованно охарактеризовать отношение автора к собственному произведению. В общем, неслыханный для нашего метамодерна консерватизм.
Но если вспомнить, что метамодернизм — это постоянное колебание между ностальгией и футуризмом[1], то стихи Караулова приобретают дополнительное измерение. Он умудряется сочетать многословность и нарративность актуальной поэзии с набором вечных для русского искусства тем, включая пресловутые «водку и березы», без которых жить не могут патриотичные обитатели порталов со свободной публикацией и которые хором презирают представители экспериментального крыла:
Ты — русский. У тебя будет всё как всегда.
Сейчас ты сядешь за грубый стол,
выпьешь стопочку водки, крякнешь,
захрустишь огурцом, поминальным сухариком,
бросишь матовый взгляд на пустую иконку окна
и затянешь сиротскую песню
про то, что выхода нет.
(«Музыка проституции»)
Искренность, которую порождает такое сочетание формы и темы, видится мне сильнее и левого окололитературного активизма, и правой охранительной силлабо-тоники. Лироэпический герой Караулова — в меру вовлеченный наблюдатель, умело избегающий идеологических маркеров, дидактики и профетизма.
Что же он наблюдает? Значительную часть книги он с нарочитой нежностью рассматривает неприглядные черты постсоветской действительности:
Абстрактную мозаику семидесятых,
стеклянные погремушки на бурой стене подстанции,
гипсовых ангелочков у чайханы,
деревья и первые листья в траве,
надписи «пицца», «донер кебаб»,
монастырские башни, обточенные
зубным техником русской истории.
(«Юго-Восток»)
Ничего принципиального нового в них не находится, и это, на первый взгляд, лишает поэтику Караулова исследовательской оптики. Однако эта фиксация — не ностальгическое умиление «почвенника» и не едкая насмешка «западника», а нечто третье, неопределимое. Поэтическая интонация, с которой описываются подобные «пейзажи-состояния», звучит так, будто автор пытается поймать и запечатлеть именно момент колебания, момент изменения отношения культуры и социума к происходящему внутри них, своеобразную суперпозицию, где это отношение еще старое, но уже новое, еще одно, но уже совсем другое. Эта интенция просматривается и на уровне лексики, где «”Тануки” и “Гиннотаки” — полусредние сетевухи» соседствуют с доро́гой «из Игнатовки в Сырокожево», и на уровне работы с классическим наследием, где «Мастер и Маргарита — литературные негры своей собаки», и даже, пожалуй, на обложке книги[2]. Таким образом, стихи Караулова актуальны не потому, что они со-временные или вне-временные, то бишь нацеленные в вечность, а потому, что меж- или интер-временные:
Отчего бы не жить, если ты
царь Давид, царь Соломон,
специалист высочайшей пробы,
гордый собственник двушки в Марьине?
Меч горит в твоей правой руке,
ИНН мерцает на левой;
есть куда девать руки,
свободные от объятий.
(«Жизнь без нее»)
Иосиф Бродский в стихотворении «На выставке Карла Вейлинка» определил мастерство как «способность не страшиться процедуры небытия»[3]. Любая эпоха в стихах Караулова дается в ощущении, и ощущение эпохи оказывается сильнее и гораздо больше личной памяти. Но личная память его очеловечивает.
Единственное, в чем Караулов, пожалуй, проигрывает времени, в котором он живет — это юмор. В пляске между наивным модерном и циничным постмодерном любой писатель рано или поздно начинает сложносочиненно иронизировать над известными культурными образцами. Но карауловская ирония происходит скорее от Ильфа и Петрова, чем от Пелевина и Сорокина:
Первым делом были самолёты.
И вторым тоже самолёты.
Третьим, для разнообразия, драгметаллы.
А потом опять самолёты.
Тридцать третьим делом было хищение
четырёх вагонов цветной капусты.
И опять самолёты и самолёты.
В профессии важна специализация.
(«Самолеты»)
Средний любитель мемов и рэп-баттлов понял бы шутку, но счел ее несколько устаревшей. С другой стороны, именно такой юмор, неназойливо понятный, не требующий идентификации, как нельзя лучше подходит выбранному поэтом способу высказывания, в котором преобладают повествовательные элементы. Мало того, что Караулов не учит и не навязывает, — он будто вообще не пытается спровоцировать читателя на отклик, а ровным голосом рассказывает историю о серьезном мире, где «все очень зыбко, неопределенно, надвое сказано и непрочно». И когда мы узнаем, что:
Война тогда шла ещё двадцать лет
между енотами и тапирами,
обезьянами, пумами и пиратами.
А ты ничего не знала
в своём Саратовe
(«Не приезжай»), —
существование Саратова на свете кажется настоящим (а потому жутковатым) чудом. Равно как и существование Алупки, Сатурна и психфака из следующего стихотворения. Главная задача юмора здесь — не произвести эффект, а дополнить его и не разрушить.
Есть в мирах Караулова место и недоброму. Налаженный быт в голове сумасшедшего генерала, который «двадцать лет в подмосковной больнице на кровати чужой распростерт», «неслыханный красный чай» с ароматом «гибнущей плоти», ворота Освенцима «с отделкою из пяти видов мрамора», смерть «Марии Живаго, красотки» и идиотское пьянство оплакивающих ее заводских рабочих. Это не хоррор, где принято бояться неизвестного, и не психологический триллер, где преобладает страх перед самим собой. Реальность обзаводится воображаемыми чертами, оттого становится пугающе конкретной, но провоцирует не столько страх, сколько брезгливость.
Впрочем, преобладающее настроение книги «Конец ночи» — здоровый, немного лиричный оптимизм. В мире, разрываемом всеми видами противоречий, от политико-идеологических до литературно-художественных, поэтика Игоря Караулова удерживает адекватный центр, к которому рано или поздно обязательно приходят все противоборствующие стороны. Эти стихи можно прописывать и тем, кто только начинает культурный поиск, и тем, кто уже от него устал. Первым они помогут сформировать твердый и строгий литературный вкус, а вторым — отдохнуть от громкой безвкусицы, которой в поэзии хватало всегда, и вернуть растраченный интерес:
Человек не безнадёжен.
Человек ещё что-то может.
(«Матиас»)
Алексей Колесниченко — поэт, критик. Родился в Воронежской области, с 2013 года живет в Москве. Окончил бакалавриат факультета социальных наук и магистерскую программу «Литературное мастерство» Высшей школы экономики. Работает в Правительстве Москвы, ведет литературный клуб НИУ ВШЭ, преподает творческое письмо в школе «Летово». Публиковался в журналах «Подъем», «Полутона», «Формаслов», на порталах Textura, «Горький», в «Учительской газете» и др. Создатель телеграм-канала «стихи в матюгальник».
[1] См. Тернер Л. Манифест метамодернизма. URL: https://eroskosmos.org/metamodernist-manifesto/
[2] В оформлении использован фрагмент картины Софьи Карауловой «Эскапизм».
[3] Бродский И.А. На выставке Карла Вейлинка (1984). URL: http://www.world-art.ru/lyric/lyric.php?id=7766
