Наталия Черных // Тот же и другой по версии Андрея Бычкова

Бычков А. С. Тот же и другой. СПб.: Алетейя, 2020. 130 с.

«Ты разрываешь плаценту, движешься из глубин, появляешься. Тот же и другой».

Известная петербургская «Алетейя» издала новую (и необычную, считаю, для этого автора) книгу Андрея Бычкова. Небольшую, но очень глубокую и действенную. Автор опуса «Авангард как нонконформизм» — своеобразной манифестации альтернативной литературы (по умолчанию: на русском языке) — известен и как плодовитый романист. Четкая и смелая позиция по любому вопросу делает Бычкова фигурой крупной и неоднозначной. Это писатель-критик, это тот род таланта, который всегда идет против общих настроений и, в конце концов, собирает вокруг себя довольно большое число читателей. Если бы в ходу была «силовая» проза, как некогда хотел блистательный Лев Лунц, Андрей Бычков писал бы утонченные постмодернистские вещи, благо отечественная культура предоставляет для этого не меньше материала, чем европейская или американская. В эпоху пост-пост-модернизма (термин условный, потому что вокруг уже явно не постмодернизм, а что — не отвечу) удивить красотой и силой слова почти невозможно, потому что этих понятий уже почти нет. Так почему я прочитала этот роман, и мне было интересно?

Автор сумел найти такое соотношение сюжета, языка и изображаемых вещей, к которым даже работающий на должности читателя на останется равнодушным. «Тот же и другой» я увидела более лиричным, чем другие его романы, и даже романтичным. Потому что романтика граничит с саспенсом.

Андрей Бычков, пожалуй, один наиболее последовательных и умелых учеников Юрия Мамлеева. От последнего Бычкову передалось чувство формы (способность определить, для чего лучше подходит сюжет — для рассказа или романа), умение «оживить» персонажей, насыщенность и мрачноватая красота письма. Как и у Мамлеева, у Бычкова проза больше напоминает описание снов, чем литературу в строгом и типичном смысле, — и это хорошо, потому что опытному читателю незачем читать литературу, ему всегда нужно нечто большее. Хорошая словесность, как и жизнь — идеальная игра, до самой смерти. Хорошая книга — как сохраненный фрагмент игры, ждущей продолжения. И эта игра не отпустит.

«Все слова, как и вещи, ни к чему, чтобы только играть».

Если бы в современной прозе возможно было ввести такую же ловкую и удобную классификацию, как в кинематографе, я бы сказала, что «Тот же и другой» — классический саспенс с девятью хичкоковскими переворотами сюжета, с мягкостью черных теней, с разрушением табу (молодая женщина сначала живет с отцом, потом с сыном, и ей это нравится), с очень хорошо выдержанной гранью между тенью и тьмой. Ключевые сцены довольно мрачны и держат в напряжении, но никогда не перерастают в кошмары (которые в основе своей комичны).

Некогда я читала интервью подростка, который оказался довольно кровавым убийцей. Мальчик любил смотреть комедии, что вписывалось в картину смещенного мира, где люди и животные не ощущают боли. Один актер, уже неизлечимо больной раком, в интервью признался, что из современного кинематографа предпочитает ужастики, так как они помогают понять абсурдность происходящего и трезво оценить то, что происходит вне фильма. Мне видится, что Хичкок и авторы золотого века детективов (а у нас и Юрий Мамлеев), создавая свои произведения, смотрели больше на человека и его переживания. Саспенс углубляет, затягивает, заставляет пройти по всем кругам переживаний от ужаса до эйфории и обратно. В этом смысле «Тот же и другой» — конечно, саспенс.

Роман прежде всего — это много персонажей, несколько сюжетных линий и основной сюжет. Все это есть: линия отца, линия матери, линия сына, линия возлюбленной Нины, линия дома, линия путешествий. Так как роман небольшой, автор обошелся скупыми средствами, но полную картину дал. Русский роман прежде всего — поиск типичного в человеке и наблюдение за развитием характера. Здесь есть и это. Итого: история семьи, по виду счастливой, где отец строил гнездо и наконец его построил, несмотря на огромные потери (дом остался без матери). Отец вполне в духе русской и советской классики: чувственный, рефлексирующий, по-своему верный жене, с червоточиной душевной болезни. А вот сын намного интереснее. В начале романа о нем говорится как о душевнобольном, но по ходу чтения оказывается, что этот аляповатый молодой человек намного здоровее и чище всех, кто его окружает. Любимые книги отца — романы Джеймса Джойса. Любимое занятие сына — исследовать жизнь, реальную или виртуальную. Автор изящно посмеивается над беккетовским Моллоем¹(которого, вероятно, любит) и над опорными точками культуры (Вертер + Бэтмэн = Бэртэр). Можно припомнить недавнего «Джокера» с его отсылкой к «Бэтмэну» и улыбнуться. Бычков уже касался этих тем в романе «Переспать с идиотом». «Тот же и другой» — более лиричный и романтичный, но отношение к окружающему миру в нем такое же.

«Он вышел в “Just.ru” — название магазина, купить новую игру. И расхотел. Он боялся. Как будто продавцы отложат маленькие мелкие яички, из которых выводится вся эта обусловленность, частная собственность и эгоизм. Что потом уже никуда не деться. Становиться одним из них. Постепенно. Таким же приветливым и фальшивым. Как член общества. Покупателей и продавцов. Расспрашивать о ценах. Разглядывать женщин. Хотеть. Беспрерывно и незабвенно хотеть…».

Тривиальная тема неясности ума, и, наоборот, ясности безумия у Бычкова сплетена с полуфантастической лирикой. Это довольно непопулярный, редкий, но действенный метод. Это свое лицо в прозе. Мне по дальней, но яркой ассоциации вспомнился роман Михаила Попова «Пир» 1988 года. Та же тема становления вопреки психическим отклонениям, то же влечение к самостоятельности.

Роман привлекает и редкой, отчасти напоминающей гриновскую, красотой и смелостью языка.

«Дежурная сонно подняла тяжелые крылья от головы».

Или «проскользила» вместо «проскользнула», и это немного наивное нарушение работает!

Проза в этом романе насыщена еще и этническим колоритом. Татары, копающие колодцы, кажутся грозными вестниками грядущей бури, они как бы и не люди. Странные названия мест, странное, почти нечитаемое имя кошки (Чугнупрэ), которая, как кошке и полагается, бродит по всему роману как хочет, хотя предпочитает находиться дома. Все это вместе с сюжетом составляет красоту саспенса — как небо перед грозой.

Роман нигде не бьет читателя в лоб, обучая жизни, чего можно было бы ожидать от прозы такого автора. Наоборот, роман скользит, интригует, вовлекает в игру, вызывает интерес. Игрок в качестве зачетного балла получает внутреннюю свободу. Он начинает опираться на себя.

«Но он даже не оглянулся. Если быть большим, если быть больше столба, больше брата матери, и всех этих настоящих мужчин, всех этих настоящих женщин, больше их мира, больше их городов с возней автомашин, покупателей и продавцов, то стоит ли оглядываться? Остаться безмерным, свободным и истинным, как само пространство. Остаться вечным и подлинным».

На обложке изображена одна из финальных сцен романа: сын беседует в поезде с подвыпившим немцем. Приглушенные теплые тона, узкие лица и нервные линии вполне соответствуют моему впечатлению от романа.

Наталия Черных

Наталия Черных — поэт, автор нескольких книг стихотворений, эссеист, прозаик. Прозаические произведения опубликованы в бумажных и сетевых изданиях («Новый мир», «Волга», «Сноб» и др.). С 2008 сотрудничала с ЭКСМО, с отделом религиозной литературы: автор пяти книг исторических очерков. Дебютный роман «Слабые, сильные» вошел в 2015 в длинный список премии «Большая книга». Второй роман «Неоконченная хроника перемещений одежды» вышел в ЭКСМО в 2018, получил положительные рецензии. Живет в Москве.