В моей жизни имя Алины Витухновской появилось, когда мне было 17. Мой друг рассказывал, что, мол, есть далеко в Москве удивительный поэт, знаменитость, звезда, Чёрная Икона Русской Литературы. И звучали стихи – резкие, непохожие на, независимые от. И вот – 2020-тый, свежая подборка на страницах «Формаслова». Хлестко, широко, обжигающе. Стихи Витухновской похожи на подожжённый абсент, на космический корабль, поблескивающий сталью. «И пистолетным профилем лица / Разинулся пустым провалом выстрел». Добавить тут нечего – свобода звенит в ушах и приближается к Абсолюту.
Евгения Джен Баранова
Алина Витухновская – поэт, прозаик, общественный деятель, политик. Родилась в Москве в 1973 году. Автор многочисленных публикаций в литературно-художественных журналах и шестнадцати книг стихов и прозы, в том числе «Детская книга мертвых» (1994), «Последняя старуха-процентщица русской литературы» (1996), «Земля Нуля» (1997), «Черная Икона Русской Литературы» (2005), «Мир как Воля и Преступление» (2014). Награждена литературной стипендией Альфреда Топфера (1996), лауреат премии «Нонконформизм» (2010). Член Союза писателей Москвы, член Международного ПЕН-клуба. Стихи переводились на немецкий, французский, английский, шведский и финский языки.
Алина Витухновская // И человека мертвая пыльца
Есть у коронавируса начало
В агонии соврмира одичало
Лже-Гамлет мглы встречает тень отца.
Есть у коронавируса начало,
Нет у коронавируса конца!
Не конвертируясь в ничто, Ничто орало.
И, нацепив подобие лица,
Из скошенных углов с картин Шагала,
Под маскою в Небытие шагала
Реальность вся, как будто постигала
Сансарной логики тотальность идеала.
Есть у коронавируса начало,
Нет у коронавируса конца!
Мглище падающей вещи
И пистолетным профилем лица
Разинулся пустым провалом выстрел.
И человека мертвая пыльца
Стекает с пальцев ловкого убийства.
Дырою рта свежеющий провал,
Как роза дна, глотающая трещин
Гнилье морщин. Вальгалище зеркал
Вмещает мглище падающей вещи.
Постмодернистская робость революций
Как рабов аккуратен и нежен их бархат
Даже там, где не ставить клейма,
Зайку бросила злая хозяйка в Хабаровск.
Не сошла ли хозяйка с ума?
Нет, с ума здесь не сходят хозяева смерти,
А хозяева жизни — не здесь.
И в офшорные зоны смотрят боги как дети,
Ибо там они все-таки есть.
Метафизика вся матерьяльна по сути,
Но при этом она амора-
Льна. И вот этой крамолы боится до жути
До бытийного, в общем, нутра.
Расплатился незнайка, и из спаленой хаты
Мировой вырастает матрос.
И его убивают плохие солдаты.
Он ответить не смог на вопрос.
Никогда не приедут ни бог и ни барин
В ту провинцию небытия,
Где, как храбрый портняжка, идет на Хабаровск
Мертвый Эдичка — «Я это, я!» —
Восклицает в мутации делириозной,
В обезличенность русских могил,
Опадает Мисимовой нервною позой.
Мир поймал его, хоть не ловил.
Это сгусток метафор, не ясная ярость,
Не рево-люционный экстаз.
Постмодерна проекция — робкий Хабаровск,
Пожирающий русскую власть.
Иметь и не быть
Солнце тьмою поглотилось.
Обратилось в злато медь.
Все, что было, превратилось
В идеальное «Иметь».
Из Ничто я возвратилась
Не страдать и не терпеть —
В антифроммовских идиллий
Лить хтоническую нефть.
Сформирован антифроммом
Рафинированный Ноль.
Избалован и изломан
Зла пленительный король,
Приходи и пустотою
Полноту мою насыть,
Чтоб за тайную чертою
Лишь иметь, уже не быть.
Ода хейтерам
Я обожаю хейтеров — как в рейхе том,
Что пазолинисто мне сапоги лизали.
Уже написан твиттер этим Вертером.
Как жили раньше мы, когда мы зла не знали?
Зло — онтология всебытия и патология.
И если здесь оно меня нашло,
Я больше за мораль не заплачу налоги,
Ведь всю мораль здесь обнуляет зло.
Я насыщаюсь ненавистью нищенок,
Щенков и беспородных дураков.
Мы от добра давно добра не ищем.
Мы любим зло — как сущностное слов
И смыслов. В черно-белом фильме Херцога
Как отраженья своего небытия,
Как титры смерти имена тех хейтеров,
Которые, увы, не помню я.
Слава тебе, мой ковидный июль!
Все умножается снова на нуль.
Слава тебе, мой ковидный июль!
Слава холодному лету 20-ого.
Нету теперь никого виноватого.
Словно блаженные и обнаженные,
Нищие женщины и прокаженные,
С ними мужчины на ИВЛ
Смерти рифмуют со словом июль.
Даже какого-то смысла костыль
Постбытие превращает в косплей.
Постмодернизм спишет в утиль
Горькую прелесть сакральных идей.
Табула раса, табула раса.
Здесь в обнуленье откроется трасса.
Road to hell, это road to hell.
Разве не сам ты это хотел?
Все умножается снова на нуль.
Слава тебе, мой ковидный июль!
