Роман Шишков // Курсив воспоминания: поэзия падающего дерева (о жизни и творчестве Эмили Дикинсон)

Роман Шишков пишет о странностях характера Эмили Дикинсон, рассматривает ее поэзию в контексте эпохи и находит в ее судьбе неожиданные параллели с философами И. Кантом и Дж. Беркли в рубрике избранных статей литературно-критического проекта #скала.

Иногда в голове не укладывается тот факт, что некоторые поэты жили в определенные времена. Не укладывается потому, что мы слишком привыкли разграничивать жизнь поэта — как правило, непонятого, непризнанного одиночки — и суету общества. Но есть поэты, которые не просто нарочито игнорировали свое время, но совершенно искренне не замечали его. Американской поэтессе Эмили Дикинсон посчастливилось прожить как раз такую подслеповатую, с точки зрения общества, жизнь.

Как Звезды, падали они —
Далеки и близки —
Как Хлопья Снега в январе —
Как с Розы Лепестки —

Исчезли — полегли в Траве
Высокой без следа —
И лишь Господь их всех в лицо
Запомнил навсегда.

(перевод А. Гаврилова)

Родилась Эмили в 1830 году в крохотном городке Амхерст, умерла в нем же в 1886 году, прожила 55 лет — почтенный для XIX века возраст. Застала кровопролитную гражданскую войну в США, победу северных штатов (в число которых входил и ее родной Массачусетс), отмену рабства, убийство Линкольна. Но все это и многое другое пронеслось мимо нее и никак не отпечаталось. Почему?

В России Дикинсон любят сравнивать с Мариной Цветаевой. Сравнение спорное: известный переводчик Григорий Кружков, рассуждая об их мнимом сходстве, воспользовался словами Блока о Цветаевой и Ахматовой: одна пишет так, будто на нее смотрит мужчина, а другая – как будто на нее смотрит Бог (думаю, кто тут кто, объяснять не надо). От себя добавлю, что Цветаева при всем своем несогласии с миром в келью все-таки не уходила. Скорее келья затягивала ее в свои стены, сначала в качестве эмигранта, затем в качестве лишнего в стране человека.

Сходство же находят по двум причинам: во-первых, своеобразная пунктуация, а именно обилие тире; во-вторых, обе поэтессы были мощными проводниками поэтической энергии — странные заколдованные реакторы с ядром Слова внутри. Такое бывает не со всеми поэтами. Различие между ними в том, что у Цветаевой эта энергия направлена на мир, а у Дикинсон выливается в ее собственную речь, образуя весьма замкнутую, но самостоятельную стихосистему. Из русских поэтов Дикинсон справедливо сопоставить с Мандельштамом.

Но было у Дикинсон преимущество, которому Цветаева могла бы позавидовать. У последней есть такие строки:

А может, лучшая победа
Над временем и тяготеньем —
Пройти, чтоб не оставить следа,
Пройти, чтоб не оставить тени…

В каком-то смысле Цветаева кокетничает в этом стихотворении: все же литературная репутация в 1920-х у нее сложилась, да и не стоит забывать про ее автопророческое «Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед». Конечно, потом были десятилетия забвения, но это вполне обычная, хоть и трагичная, тенденция в практике всей мировой поэзии: чтобы поэта полюбили и оценили, нужен факт безусловной завершенности его жизни. Весьма калечащая и губительная логика. Цветаевой еще повезло: всего 20-30 лет относительного забвения после смерти, и уже в 1975 году на ее стихотворение «У зеркала» Пугачева исполняет песню в фильме Рязанова «Ирония судьбы». Первый неисковерканный сборник стихов Дикинсон вышел спустя 70 лет после ее смерти (в 1950-х), до этого малым тиражом выходили «правильные» версии ее произведений, с исправленной пунктуацией, а также названиями над каждым стихотворением, чего у поэтессы в бумагах не было. То, что сделало Дикинсон уникальной в XX веке, в XIX казалось ошибкой или небрежностью.

Немецкому поэту Фридриху Гельдерлину, для сравнения, пришлось «ждать» своего признания чуть ли не полтора столетия.
Эмили Дикинсон действительно делала все возможное, чтобы не оставить следа и тени в этом мире. Это коснулось даже стихов: якобы незадолго до смерти она взяла с младшей сестры Лавинии обещание, что та сожжет все ее стихотворения после ее смерти. О публикации своих творений она писала, что эта мысль ей «чужда, как небосвод — плавнику рыбы». И правда: в любой биографической справке о поэтессе будет написано, что за свою жизнь она опубликовала менее 10 произведений, когда их у нее было более тысячи (иногда приводят цифру 1800).

Два фонетически похожих имени почему-то сошлись для меня в Дикинсон: это Кант и Китс. Ассоциацию с Кантом вызывает затворнический образ жизни поэтессы, хотя, по сравнению с ней, философ — настоящий социальный активист. Кант еще будет упомянут в контексте поэзии Дикинсон. От Китса, которого Эмили называла в числе своих любимых поэтов, она унаследовала «бессмертия ожог». “Beauty is truth, truth beauty, — that is all / Ye know on earth, and all ye need to know,” — на этой известной аксиоме Китса стоит весь дом поэзии Дикинсон.

Я умерла за Красоту,
Но только в гроб легла,
Как мой сосед меня спросил,
За что я умерла.
«За Красоту» — сказала я,
Осваиваясь с тьмой.
«А я за Правду, — он сказал, —
Мы заодно с тобой».
Так под землей, как брат с сестрой,
Шептались я и он,
Покуда мох не тронул губ
И не укрыл имен.

(перевод Г. Кружкова)

Эмили считалась весьма эксцентричной особой среди пуритан маленького городка. Она носила абсолютно белые наряды, за это в народе ее окрестили «затворницей в белом». Возможно, этим платьем она хотела подчеркнуть отстраненность от окружавшего мира. Она оставалась верна своему белоснежному гардеробу до конца: после смерти ее облачили в белый фланелевый саван и похоронили в белом гробу.

Круг ее общения был весьма узок. Большинство друзей поэтессы не были лично с ней знакомы, а лишь вели переписку. В реальной жизни она общалась только с родственниками, а к гостям и приехавшим друзьям могла запросто не выйти из комнаты. Например, однажды к ней приехал приятель Сэмюэл Боулз, но застал Эмили не в настроении общаться. «Эмили, чертова шельма! — распекал Сэмюэл поэтессу, видимо, стоя у нее за дверью. — Кончай дурить! Я приехал к тебе из самого Спрингфилда, так что немедленно спускайся!». Эмили вышла из комнаты и как ни в чем не бывало завела с Боулзом беседу. О сложном характере Эмили отзывался и ее поэтический наставник Томас Хиггисон, которого Эмили уважала, но к литературным рекомендациям которого, однако, ни разу не прислушалась. «Я не встречал никого, кто так вытягивал бы из меня душевные силы, — признавался он после первой встречи с Эмили. — Я к ней и пальцем не прикоснулся, и тем не менее она словно осушила меня до дна. Я рад, что мы с ней не соседи».

О том, что она пишет стихи, знали очень немногие.

Она ни знака не дала,
Ни вздоха, ни письма —
Кому — она бы не могла
Вам объяснить сама —

Рассвет не мог ее согреть —
Ни лето — обмануть —
И, как снега, Сугробы Слов
Ложились ей на грудь —

Она встречала Зиму дней,
Горда не напоказ —
И, по деревне проходя,
Не опускала глаз —

Когда же ей пришла пора
Лечь в землю, как зерну,
Чтобы в урочный час узнать
Бессрочную Весну —

Она укрылась с головой —
Под насыпью своей —
Уже не слыша голосов —
Чужих и дальних ей —

(перевод Г. Кружкова)

За всю жизнь она один раз выезжала с родными в Вашингтон и Филадельфию, в юности побывала в соседних от Амхерста городках, таких как Бостон и Кембридж, но в повседневности она редко уходила дальше чем на восемь километров от дома. В 1869 году она открыто заявила: «Я никогда не сойду с земли моего отца и не войду ни в один другой дом или город», — и соблюдала этот обет до конца своей жизни.

Часто Эмили бродила вокруг дома, тупо глядя перед собой: с годами она начала терять зрение, и взгляд ее был взглядом почти слепого человека. Современные исследователи полагают, что Дикинсон страдала ревматическим иритом — болезненным воспалением радужной оболочки глаза, заставлявшим ее избегать какого бы то ни было света. Но люди этого не знали, и, наверняка, злые языки нарекали ее в лучшем случае чудаковатой старой девой и синим чулком, в худшем — сумасшедшей.
Было у Эмили и свое увлечение: собирать гербарий. В юности она выходила в сад у своего дома и собирала различные сорта цветов. Вот что пишет об этом русская современная поэтесса Полина Барскова: «В последние годы из-за развивающейся болезни глаз она боялась ослепнуть и ходила к своим растениям либо на рассвете, либо ночью с керосиновой лампой, работала стоя на коленях, подстилала любимый старый красный плед».

Как много значит миг для тех,
Кто только им богат!
Повеса — Щеголь — Атеист —
Лелеют — будто клад —
Один быстротекущий миг —
Пока у самых ног
Вскипает — затопляя их —
Бессмертия поток —

(перевод Г. Кружкова)

Для Эмили много значили слова «Смерть», «Бессмертие», «Вечность»: в стихах она писала их с заглавной буквы (как и многие другие слова). Заглавная буква в поэзии Дикинсон означает олицетворение, хотя в большей степени это присуще ее стихотворениям о природе. Но и Вечность, очевидно, была для нее живой, пурпурной — цвет торжественности. Бессмертие, в котором она то уверялась, то сомневалась было синонимом Бога, который существует в мире посредством Природы. Смерть же — это переход сознания, величественное его слияние с мировым разумом. Но при этом Эмили сама часто сомневалась и боялась: а что, если за смертью ничего нет?

Когда Эмили было 14 лет, ее двоюродная сестра София, с которой у нее были близкие отношения, умерла от тифа. Умер любимый пес Карло, который всегда сопровождал юную Эмили во время прогулок по городу. Эти смерти столь смертных, но дорогих ей существ оказали глубокое влияние на все будущее мировоззрение Дикинсон.

Ее мать умерла в 1882 году, за четыре года до смерти самой поэтессы. Через год сын Остина — старшего брата Эмили — Гилберт скончался от брюшного тифа. Наблюдая смерть за смертью, осенью 1884 Эмили написала: «Эти смерти слишком отпечатались на мне, и прежде, чем я могла оправиться от одной, приходила другая».

Тем летом она сама чувствовала, что «великая темнота приближается». Однажды она упала в обморок на кухне, пробыла без сознания до поздней ночи, а затем в течение нескольких месяцев была прикована к постели. Последнее письмо она отправила кузинам, Луизе и Френсис Норкросс. В нем было написано: «Маленькие кузины, [меня] позвали назад. Эмили»¹.

Звезда над полем — и Луна
Осеребрила склон —
Далекий путник на холме
Сияньем окружен —

Какую он штурмует высь —
Печальный сын равнин?
Но эту даль и млечный свет —
Он оправдал — один —

(перевод Г. Кружкова)

Дикинсон воплотила мечту Цветаевой: прожила жизнь обывателя. Но это лишь скорлупа для защиты от посторонних взглядов: в ее гениальных стихах спрятано признание в том, что она была человеком, насмерть влюбленным в жизнь. И тут мы снова вернемся к Канту.

Есть в философии такое понятие — «вещь в себе» или, точнее, «вещь сама по себе». Это мысль об объективном существовании вещей, которую окончательно оформил Иммануил Кант в XVIII веке. Кант трактует «вещь в себе» как нечто существующее независимо от нашего сознания и воздействующее на наши органы чувств. Человеческий опыт — это синтез чувственного содержания, которое мы получаем из мира вещей в себе, и субъективной формы, которую это содержание принимает в нашем сознании. Предшественник Канта философ Джордж Беркли однажды задался вопросом, наглядно иллюстрирующим «вещь в себе»: слышен ли звук падающего дерева в лесу, если рядом никого нет?

На первый взгляд кажется, что при отсутствии свидетеля с деревом происходит все то же самое, что случилось бы и в присутствии оного. Но есть загвоздка — с точки зрения не только философии, но и физики. Редакция Scientific American ответила на этот вопрос так: «Звук — это вибрации воздуха, передающиеся нашим чувствам через ушную систему и признающиеся таковыми только в наших нервных центрах. Падение дерева или другое механическое воздействие будет производить вибрацию воздуха. Если не будет ушей, чтобы слышать, не будет и звука».

Поэзия Дикинсон мне представляется именно таким не перестающим падать деревом. Поэтесса словно знала, что вибрации от ее творчества будут расходиться по всему миру. Интересно, что произошло бы, будь сестра Лавиния ответственнее — сожги они эти письма? Она ведь уже предала огню часть ее бумаг и писем, но удержалась от уничтожения сотен стихотворений, спрятанных в коробочке для рукоделия.

Повлияло бы на мир отсутствие Эмили в нем, или, растворившись в Вечности, она была бы забыта навсегда без всяких последствий? Все это праздные вопросы. Она понимала свое предназначение. Поэзия — это всегда миссия, осознание, что дар тебе дан для реализации какой-то метафизической функции. В этом понимании и состоит самость поэзии Дикинсон, ее независимость от чужого взгляда. Пусть мои стихи недоступны людям, зато их уносит в неизвестные мне края теплый западный ветер. Мне кажется, именно так могла бы думать Эмили Дикинсон, когда писала каждое стихотворение.

За стеклом — в холодном блеске —
Зимний день стоял —
Галка снег стряхнула с ветки,
Путник прошагал.

Детвора гурьбой промчалась —
Санки пронеслись —
Лишь курсив воспоминанья
Придает им смысл —

(перевод Г. Кружкова)

Роман Шишков

Роман Шишков родился в Нижнем Новгороде, постоянный участник литературного объединения «Светлояр русской словесности». Учится в Литературном институте имени А.М. Горького, в 2019 году в издательстве «Стеклограф» вышел сборник стихов «Контур веток».