Когда мне предложили составить подборку из 20 любимых стихотворений для журнала «Формаслов», то сделать это оказалось не так-то сложно: все любимые стихи я ежедневно размещаю на своей странице во «вконтакте», не деля их на художественные и просто эмоционально близкие. (Однако ровного счёта в результате не получилось – получилось двадцать одно, и то пришлось с усилием остановиться). Скорее, заставила призадуматься именно рефлексия, то бишь это предисловие, – то бишь любезная редакции «Формаслова» формулировка «объединённость одной темой».
Разумеется, никакой общей темы у избранных стихотворений нет. Да и вообще по поводу условности этого понятия для современной поэзии литературоведами уже сломано немало копий. «Разговор о поэтической теме сложен. Он сопряжен с сильной редукцией, сведением многообразия поэтического мира автора к одной-двум темам. Он провоцирует, как правило, раздражение самих поэтов. Он вызывает споры среди критиков. Действительно ли то-то – тема (а не просто мотив или сюжет)? Действительно ли эта тема – тема именно того-то, притом наиболее важная у него?» (Евгений Абдуллаев, «Арион», № 3, 2013).
Впрочем, наверное, если призадуматься, важнее окажется тот самый (упомянутый Абдуллаевым) мотив, объединяющий стихи и осознаваемый уже постфактум, после составления подборки. И вот для этого мотива захотелось подобрать наиболее точную формулировку. Я бы обозначил его как мотив прекрасного и продуктивного недовольства этим миром; попытки выйти за границы реальности, понимая собственный дар и его внутреннюю обеспеченность, – к сожалению, противоречащие обеспеченности земной. Тут примеров приводить не буду: чувствую это скорее интуитивно. И, конечно, такое наблюдение больше говорит обо мне (и моём выборе), нежели о самих стихах. В аналитические рассуждения пускаться как никогда не хочется – о любимом же говорим, а любовь безвыборна.
Но едва ли не более важный сюжет (мотив? тема?), мой личный, – невозможность поэзии. Но скорее не по Адамовичу – а в смысле отталкивания от моего, отбирателя этих стихов, поэтического опыта: восхищение чудом того, что за пределами моих возможностей. Нет, я не умею так сложить слово «вечность» из кубиков неприглядного быта, как это делает Михаил Куимов в своём, в общем-то, непритязательном на первый взгляд стихотворении. Я не способен к такой тонкой – почти на грани штампа – работе с любимым мной символизмом, как у Антона Морозова, – и останавливаюсь перед вопросом, неискушённость это или истинно профессиональная работа. К столь явной, эксплицитной работе со знакомым аллюзивным рядом («Я узнала – у меня…» Анастасии Кинаш, которая переосмысляет сюжет советского стишка, знакомого нам по «Брату-2», но на самом деле – о другом и по-другому, едва ли не о более важном). И питаю истинную зависть к тому, как тонко может позволить себе работать с грубой, наличной реальностью и с приёмами массовой культуры Елена Исаева, – словно бы игнорируя современные контексты и иерархии, на самом же деле выговаривая невыговариваемое – то, о чём не принято говорить и, значит, ещё больше требующее вербализации. Восхищаюсь тем, как разговор о старости передаётся через набор ассоциаций (поезд метро, петля на шее, временная петля…) у Марка Перельмана – и как удивительно (и удивлённо!) красив «инстаграм», храм вечной юности, в котором застывает Кэмерон Бойс, в стихотворении Романа Шишкова…
Но и каждое отдельное стихотворение (хотя я постарался продумать композицию подборки как единого целого) – заменяемо, как юность и старость. На их месте могли быть какие-то другие, в том числе и другие стихи тех же авторов; многих же не хватает в этой подборке – но это вспомнится потом. А значит, новый проект «Формаслова» нуждается в продолжении – по крайней мере, продолжить его для себя, для составления личной поэтической антологии, я чувствую необходимость.
Потому что в груди сверчок. Стихи
Надя Делаланд
***
Тело моё, состоящее из стрекоз,
вспыхивает и гаснет тебе навстречу,
трепет и свет всё праздничнее и крепче,
медленнее поднимаются в полный рост.
Не прикасайся – всё это улетит
в сонную синеву и оставит тяжесть
бедного остова, грусть, ощущенье кражи,
старость и смерть, и всякий такой утиль.
Эту музейную редкость – прикосновенье
и фотовспышка испортят и повредят.
Можно использовать только печальный взгляд
долгий и откровенный.
Михаил Куимов
***
Кухня. Окурки, пиво.
А за окном — тайга.
Хочется жить красиво.
Хочется. Иногда
Видишь эту картину
Сверху, как самолет.
Счастлива ли Марина,
Что с мудаком живет?
Спросишь ее — счастли́ва?
Знать бы наверняка.
Кухня. Окурки, пиво.
И за окном — тайга.
Анна Русс
***
Я не смогу изменить тебя никогда
Потому что земля – вода и вода – вода
Потому что любовь – вода и слова – вода
Потому что перед тобою встают и падают города
И срывается всякий плод и шатается каждый мост
И смолкает ветер, чтоб быть неслышнее звезд
Потому что в груди сверчок и в глазах разгуляй-трава
Потому что любовь – слова и слова – слова
Анна Павловская
***
погадать тебе на кофейной роще
на томатной чаще дубовой гуще
раньше было с прошлым намного проще
потому что было оно грядущим
опрокинуть рощу на блюдце снега
разглядеть очертания циферблата
что тут скажешь скоро пройдет полвека
что ты видишь только давай без мата
отстоится роща и силуэты
прояснятся всмотришься все знакомо
что ты будешь делать прошедшим летом
если я уйду от тебя к другому
Ася Анистратенко
***
говорит: оставь меня, я не помню, какой был день.
нынче небо такое – созвездий не различить.
говорит: я пришел сюда, веря своей звезде,
но не вижу звезды, и сердце мое молчит.
говорит: оставь меня, вот мой посох, моя сума,
я из тех, кто все время в пути, и со мною не свить гнезда.
почему это так, я не знаю, придумай себе сама,
я уже бы ушел, но не вижу – куда, куда.
говорит: оставь меня здесь, постели, накорми, укрой,
посиди со мной рядом, авось отступит на миг тоска.
мое сердце из камня, я сам из земли сырой,
из холодного и немого ее куска.
говорит: оставь меня здесь и более не ищи,
я из тех, кто уходит всегда с перекрестка любых дорог.
говорит: ты не видела, где я вчера положил ключи
и проездной метро?..
говорит: до вечера. закрывает дверь. замирают слова.
лифт смолкает внизу. мир становится очень тих.
только слышно, как бабочка бражник мертвая голова
бьется, бьется в стекло. тоже хочет уйти, уйти.
Елена Сунцова
***
Когда опрокинутся вспять
Слова из пустой горловины
Ты снова захочешь летать
Мой ангел мой мальчик любимый
Тогда окуная бокал
В родную горячую влагу
С осколками тьмы по бокам
Ты выплеснешь эту отвагу
Которую я отняла
У звездного неба у солнца
И чаше сполна отдала
Сухого отныне колодца
Где все эти наши стихи
Дней наших веселые стаи
Где синие глаз лепестки
Твои для меня расцветали
Тебя обожая и в плоть
Бесплотной надежды влюбляя
Лишь муку сумев измолоть
Целуя тебя окрыляя
Всем голосом вняв всей собой
Впитав тебя пахотной нивой
Взойдя сорняком как судьбой
Ненужной смешной и счастливой
Лена Элтанг
***
я боль за пазухой ношу и в уши ей дышу
как спаниелю малышу как несмышленышу
а надо б ей давать с руки абсент и анашу
расти большая вопреки тому что я пишу
ты познакомишься с гульбой мы с ней накоротке
она моею головой играет в бильбоке
мы подождем пока беду не сплавят по реке
а подрастешь так поведу гулять на поводке
тебе хозяйская кошма и лучшие куски
валяй лишай меня ума сжимай мои виски
вот так завяжем мы с нытьем бесплодным как пески
и заживем с тобой вдвоем а значит по-людски
Антон Морозов
***
Левкои, ласточки и маки.
Меня назвали, и любили,
и записали на бумаге
мою фамилию и имя.
И капал дождь на подоконник,
и ветки за окном шумели.
Апрельский дождик, он виновник,
звеневший возле колыбели.
Лил ловкий дождь, а дальше, дальше
менялись осени и вёсны,
застёгивал рубашку мальчик
и выходил под сосны.
И рифма, вспыхнув, повела,
(цветы завянут и обманут),
стихи смахнула со стола
и потревожила туманы.
Рассвет был ал, закат был розов,
как губы девушек в цвету,
и застывали от мороза
слова в полуоткрытом рту.
И в общем не хотел, так вышло,
сдаваясь ангелам на милость,
что сердца розовая мышца
спала, спала и пробудилась.
Шептались робкие левкои
и подвенечная звезда.
Такой свободы никогда…
И одиночества такого…
Но рифма солгала, остыла,
овчарку сердца отпустила
в луга невиданных свобод,
где русский снег идёт, идёт.
Теперь январские метели,
и ласточки похолодели,
и замирают на лету,
и маки больше не цветут.
Где раньше ласточки сновали,
там снова веет холодком,
и стыдно удивлять словами,
и жизнь кончается стихом.
Катя Капович
***
Я не знаю любовных прекраснее строк,
чем твое драгоценное имя,
повторенное дважды на юг и восток.
Говорит вопиющий в пустыне.
Это – зреющих яблок садовая ночь,
это – море стучит в побережье.
Встань и темной росой воротник оторочь,
где-то нить паутины задевши.
Почему-то досталась мне смутная страсть –
сны свои пересматривать вкратце,
возвращаться в места, где на звуки велась,
светлой памятью в рай возвращаться.
И вставать среди ночи на звук этих волн,
краеведом смешным без причины
до скончания теплых щадящих времен
этот мир собирать воедино.
Марина Вахто
***
Еще осталось три штуки «Винстона»,
И три поездки, и сто рублей.
И в лампу лампочка сегодня ввинчена,
И что еще?… да, и куплен клей
Для босоножки. А ты – что думаешь? –
«Судьбу – с судьбою и с жизнью – жизнь»?…
Оставь на рифму юницам-юношам,
В одной-то туфле не побежишь.
Смотрю с балкона. Внизу неистово
Грохочет улица. Жара. Зенит.
Еще осталось две штуки «Винстона»
И тихо-тихо старушка спит.
Ей все желают выздоровления.
Спи, пиччиола моя, бай-бай.
Храни, темница, свое растение,
Ничем тревожить ее не дай.
За этой дверью, покрытой перхотью
Надежд недужных и ломких мук
Пускай таится лягушка Эсмарха,
Недвижный, виснет в углу паук.
Пускай стенаний остынет перекись,
И злость забудется взаперти.
Здесь бесприютность и муки склеились.
Спи, страстотерпица моя, спи.
За дверью тени шуршат таинственно.
А зной стекает с бетонных плит…
Еще осталось пол штуки «Винстона».
Двенадцать тридцать. Иду. Кричит.
Линор Горалик
***
А. Барашу
Как можно писать стихи после четырнадцатого января 1942 года?
После 6 февраля 43-го? После 11 марта 1952-го?
Как можно писать стихи после 22 июня 1917-го?
После июля 1917-го? После марта 1984-го?
Как можно писать стихи после 6 ноября 1974 года,
11 сентября 1965 года, 1 августа 1902-го,
9 мая 1912-го?
Как можно писать стихи после 26-го числа прошлого месяца?
После 10 июня прошлого года? После 12 июня?
После 14 декабря 1922 года?
После этого четверга?
После того, что случилось сегодня в три?
Ужасней, наверное, было только первое ноября 1972 года.
Только 12-е апреля семьдесят третьего было, возможно, ещё страшнее.
Или шестое августа 86-го. 4 сентября 1913-го. Или, скажем,
двадцать пятое июля 1933 года. Или двадцать шестое.
Кто-то наверняка упал с передвижной лестницы в библиотеке,
сломал позвоночник, никогда не сможет двигаться.
Кто-то, наверное, погиб,
по ошибке подорвав себя вместе с заложниками.
У кого-то, скорее всего, ребёнок побежал за мороженым,
буквально за два квартала,
и никогда не вернулся.
Нет, буквально за угол. Нет, буквально в соседний дом.
Нет, вернулся восемнадцать лет спустя, 25 марта.
Или двенадцать лет назад, 24 ноября, в 15:00.
Умер 26-го числа прошлого месяца.
Написал одно-единственное стихотворение, очень плохое.
Евгения Изварина
***
брат не разлей вода
увещевает брата
зачем тебе туда,
откуда нет возврата
в молитвенный родник
в оазис колыбельный
из радостей одних
не мех, но мир нательный
овечье вещество
разношено, спадая
пустынно и пестро
но я – судьба другая
твоя – верней твоей
в ушах
висках
по стуку
внеродственных кровей
дай
авель
руку
Андрей Нитченко
***
Я встретил паучка на черной кухне
он что то плел но я не помню что
и ты плети что хочешь мир не рухнет
не завернется в чёрное пальто
я вымыл зеркало и я договорился
плести что хочешь вместе с пауком
я человечка вылепил из риса
он отразился в зеркале пустом
он прожил лучше жизни как подросток
о человечек нуль и меньше лет
давайте из всего устроим воздух
из тени напридумываем свет
Николай Байтов
***
Наверху застыли в плоском танце
сосны звезды сосны звезды сосны,
а внизу гуляют флоксы, астры,
розы флоксы астры розы флоксы.
Все они друг другу братья, сестры –
астры сосны розы звезды флоксы.
Ну а мы пред Богом разве монстры? –
просто овцы, козы, козы, овцы.
Александр Переверзин
***
В первую субботу февраля
мать в окне увидела шмеля
и сказала, встав в дверной проём:
Пашей или Сашей назовём.
Видишь, в середине белизны
шмель летает? Это добрый знак.
Если не вернёмся до весны,
за мукой сходи в универмаг.
А вернёмся — научу читать,
буду с ним лежать на берегу,
карандашик дам ему, тетрадь,
что, Валера, я ещё могу?
Это было жизнь тому назад.
Хорошо держалась на плаву
та страна, где ночью снегопад,
та страна, где утром снегопад.
Замело страну, а я живу.
Даже не успело надоесть,
всё ещё считаю: сорок шесть.
А вокруг резиновая тьма,
«Перекрёсток», длинные дома,
искры, озаряющие рань, —
электричка острая скользит
на Шатуру или на Рязань,
и мелькает в стёклах алфавит.
Анастасия Кинаш
***
Я узнала — у меня
Есть огромная страна:
С красным снегом, с черным небом,
Там гроза и тишина.
Там покойный есть приют,
Там залечат и зашьют.
А внизу есть тополь старый,
Звездный сумрак на краю.
Тлеет утро вдалеке.
Мы придуманы в тоске,
В Божьей скуке, в мерзлой почве,
В древней ледяной реке.
Значит, нет в нас ни шиша,
Ржавь и горечь, где душа,
Быть должна и трепыхаться
Тельцем маленьким ерша.
Мимо сирых и больных,
Мимо слабых и кривых,
Мы бредем в такие дали,
Что не вместит этот стих.
Наблюдаю из окна,
Как живет моя страна.
Беспощадна, бесподобна,
Безнадегою больна.
Я люблю ее чуть-чуть,
Я мечтаю отдохнуть,
Перемучиться, засохнуть,
Затеряться где-нибудь.
Чтобы тополь и рассвет,
Чтобы падал с неба снег,
И никто не просыпался,
Словно нас в помине нет.
Роман Шишков
памяти cameron boyce
cameron boyce,
куда ты канул в свои 20?
я теперь старше тебя,
хотя мы родились в один год.
мы не могли встретиться.
узнал я о тебе из случайно попавшейся новости
о твоей смерти.
любая смерть случайна
и внезапна.
как ты красив.
это первое, что я о тебе подумал.
почему умирают молодые юноши на войнах
или, как ты, от эпилепсии?
хорошо хоть во сне.
но почему так тяжело думать о твоей смерти?
ведь я никогда не смотрел фильмов с твоим участием.
неужели лишь из-за культа молодости,
навязанного капитализмом?
твой инстаграм стал маленьким алтарем —
дань твоей юности.
не греческая ваза, но все же.
по каким просторам ты ходишь теперь
в белых кроссовках с баскетбольным мячом в руках?
какие тебе поет песни
сухая трава?
Марк Перельман
***
стоя напротив своего отражения
в вагоне метро
чувствуешь как неизбежно
и несмываемо старишься
как то же самое невидимо
проделывает каждый из нас
летящих из точки А в точку N/evermore
пока одни клетки отмирают
воздвигаются новые
и все же
вопреки этому
на выходе из стеклянных дверей
процесс поворачивает
в обратную сторону
не против а как-то мимо
часовой стрелки
мерцающего циферблата
вызывая желание провести рукой
по собственной шее
только чтобы ослабить
эту временную петлю
Ганна Шевченко
***
В одном и том же платке летом, весной, зимой.
Я, говорит, ваш путь, а вы не следуете за мной;
катит коробку, внутри – возня,
я, говорит, ваш учитель, а вы не слушаете меня;
показывает фотографии, мол, кошачий приют
нуждается в помощи. Многие подают.
Иногда открывает крышку, а там, на дне,
четыре котенка в штопаной простыне,
обвязанные ленточками вокруг груди,
чтобы не сбежали. Она останавливается посреди
вагона, говорит, я – истина, я – народ,
движется по проходу назад-вперед.
Она и сама привязана к электричке ленточкой из сукна,
словно котенок, живет в коробке, где тишина,
упоение и нет желаний уже давно:
я – путь, я – истина, здравствуй дно;
легкая, будто сбросила страшный гнет,
перережешь ленточку, кажется, упорхнет.
Ростислав Ярцев
***
кровные комья на бледной груди
кровные всхолмья последнего полдня
хочешь ко мне на колени приди
тело моё перегибами полня
полно ломаться смотри на неё
если разлуку ничто не наладит
будешь донашивать наше бельё
станешь зажёвывать ягодный садик
ветром гонимое бремя любви
дольняя доля твоя без остатка
хочешь не хочешь живи не живи
видно невидимо сладко несладко
непережёвано сжато в глоток
красного горя родимого света
бледные губы берёт холодок
в пальцах катает хранит от ответа
Елена Исаева
***
Мне представилось вдруг,
как ты женщину клеишь на рынке.
Ты торгуешься с ней
за какой-то кусочек грудинки.
А она раскраснелась,
смеётся, почуяв удачу, –
Чёрный локон
и говор хохлацкий, а может, казачий.
И она тебе дарит
секреты гречишного мёда,
И она для тебя интересна
как жизнь и природа.
Ты диктуешь ей адрес,
зовёшь нынче вечером в гости.
А она, смяв бумажку в карман, повторяет: «Ой, бросьте!»
Твой крутой интеллект,
рефлексию на сутки унявший,
С ней вполне отдохнёт –
с этой Галой, Оксаной, Наташей.
Всё естественно, просто,
и нет никакого цинизма.
Это я загибаюсь
от собственного мазохизма,
Это я далека
от природы, грудинки и мёда,
От случайной любви,
от тебя и, вообще, от народа.
