Литературный клуб Союза российских писателей основан совсем недавно – в начале ноября 2019 года по инициативе Первого секретаря СРП Светланы Василенко. Клуб создан для работы с авторами: поэтами и прозаиками, членами Союза и кандидатами, начинающими и теми, кто уже имеет заметный творческий бэкграунд. Благодаря подробным разборам, каждый из них получает «обратную связь»: ценные отзывы, многогранный взгляд на своё творчество, а также рекомендации в авторитетные издания. Обсуждения поэтов и прозаиков чередуются (например, если на этой неделе говорили о стихах, то на следующей приходит время прозы). Как правило, за один вечер разбираются произведения двух авторов и, соответственно, за прошедшие месяцы представили образцы своего творчества десятки интересных литераторов. Ведущими клуба стали Геннадий Калашников, Вика Чембарцева (поэзия) и Александр Евсюков (проза). Обсуждения проходят каждый вторник по вечерам в Библиотеке им. А. П. Чехова в самом центре Москвы. Помогают и всячески поддерживают деятельность клуба директор «Чеховки» Елена Пахомова, сотрудники библиотеки (и «по совместительству» талантливые писатели) Ганна Шевченко и Владимир Гуга.
Сегодня мы хотели бы поделиться творческим разнообразием поэтов Литклуба (в одной подборке представлены, как ведущие семинаров, так и обсуждавшиеся авторы).
Приятного и увлекательного чтения!
Александр Евсюков
Прозаик, критик, заведующий секцией прозы Московской организации СРП
ГЕННАДИЙ КАЛАШНИКОВ
* * *
Дно колодца мерцает, дробится — то ли
зеркало, то ли глаз кита, на спине которого лежит Земля.
Дом стоит на пригорке, за перелеском пустое поле
да бурун облаков от проплывшего небесного корабля.
Спорят с ветром деревья, вскипают и даже,
выворачивая листву, переиначивают своё естество.
Весь набор: свет и тень, необходимые для пейзажа,
как и прочие — крупные и мелкие — части его.
Циферблат небосвода всегда педантично точен:
по-имперски безлик, облаков принимая парад.
Здесь подробностей нет, лишь сплошное зиянье и прочерк,
ибо точен и сух небосвода слепой циферблат.
Это бездны следы, на лазури её отпечатки,
это вечности цепкий, недвижно-внимательный взгляд.
Сохраняется всё на фасетчатой влажной сетчатке:
никуда не уйдёшь, никогда не вернёшься назад.
Неподвижно плывут облака, циферблат никогда не проснётся,
дом стоит на пригорке, и в этом какой-то расчёт.
А река под горой и вода в подземелье колодца
всё течёт, Гераклит, всё течёт, и течёт, и течёт.
ВИКА ЧЕМБАРЦЕВА
***
там детство в закрытые двери стучится
обёртка конфетная, мёртвая птица
зелёного солнца стекляшечный свет
там время сквозь полую дудочку льётся
пугает студёное эхо колодца
всё то, от чего избавления нет
там кукла плетётся из прутиков ивы
бесстыдство коленей в ожогах крапивы
и стрёкот сверчковый неисповедим
там жалость до слёз непонятно тревожит
воробышка греют в ладонях, чтоб ожил
и всё ещё будет, и всё впереди
АЛЕКСАНДР ЕВСЮКОВ
***
Тяжёл мой сон – неотвратимый морок
За веками, набрякшими к утру,
Когда глаза я будто бы протру:
Мне двадцать семь или неполных сорок.
Послушен под ладонями штурвал,
Уверенно по небу чертят птицы
Надёжный курс, с которого не сбиться –
Поёт под ветром мачты тетива.
Так пусть школяр моё бормочет имя
И зависть под восторгом сохранит.
Стремительны над волнами бушприт
И вера, что вернусь я невредимым.
Сомкнулась тьма.
Но вот стихает шторм.
Обломки слов дрейфуют над пучиной
И служат местом, поводом, причиной –
Спасеньем птиц с ушибленным крылом.
АННА АРКАНИНА
***
слышишь это осень бьется чёрная
в переулках мается гудит
что же мы такие разлученные
отнятые дети от груди
почему так сильно в сердце ранены
гвоздь осколок тонкая игла
жалит беспокойная и странная
жизнь такая взрослая игра
оловянных брошенных солдатиков
маршируй пока не надоест
вон луна восходит для лунатиков
если крокодил ее не съест
АКСАНА ХАЛВИЦКАЯ
***
Мама моя – инженер, изучала водоснабжение –
карандаши, чертежи, наглаженные рубашки –
по специальности ровно год.
А потом – девяносто первый,
и кто говорит о работе,
когда и страна пропала в небытии.
Мама моя – кружевница – белые лошади,
цветущие орхидеи, птицы,
летящие в объединенную Германию.
Кто говорит о зрении,
когда девочке три и ей снятся
летучие корабли, крыши Стокгольма
и Изумрудный город.
Мама моя – хореограф-первопроходец,
полководец танцующих второклассников
к дню Победы и дню Учителя.
Днём ритмика, вечером шейпинг –
кассетный магнитофон, родинка Синди Кроуфорд.
Кто говорит о детстве, росших в дефолт:
мама моя – принцесса –
платье из тюля, корона из мишуры –
открытку от деда Мороза
графическим почерком растерянно
подписала.
АЛЕКСАНДР КОВАЛЬЧУК
***
Хорошо на чердаке –
Лист железа держит небо.
Я с тобой нигде и не был –
С рюкзаком и налегке.
“Не подсчитывал припасов” –
Булькнет речка в котелке –
“Сколько там ещё до кассы
В крымтатарском городке?”–
Можжевеловое лето –
Это сказка, это где-то.
В темном царстве – лучик света
Тихо спит на чердаке.
ВЛАД ПАВЛОВСКИЙ
Бескозырка
Неба вечернего дымка.
Травы – душистый кипрей.
Сашка, Алёшка и Димка –
Юные волки морей.
Крепкие парни, но дети,
Верят ещё в чудеса:
Сашка пойдёт на корвете
Штормы ловить в паруса,
Лёшка готовится в юнги,
С Хокинсом чуя родство,
Димка же хочет, чтоб Врунгель
Взял в кругосветку его.
Смирно! Надеть бескозырки!
Жаль, что одна на троих.
Кто щегольнёт перед Иркой?..
Ветер вспорхнул и затих.
Спит Балаклавская бухта,
Шепчет у пирса вода.
Замерло всё, и как будто
Этот покой навсегда.
Осенью жаркого года
Им по тринадцать уже…
Много работы у взвода,
Глина кипит в блиндаже.
Смертью плюют минометы,
Катятся волны свинца,
Это мужская работа
Сыну стоять за отца,
Брату ложиться за брата
В мареве крымской земли…
В небо уходят фрегаты,
В небе живут корабли.
ЕВГЕНИЯ ДОБРОВА
Парк
Обещала не шляться
ночами по парку — и отправилась ночью
пошляться по парку.
Обещала вести себя хорошо и чтоб без приключений.
Ни чинар не пить, ни чифирь.
Подумать о будущем.
Стать мамой.
Стать папой.
Стать информационным поводом.
Стать жаворонком.
Обещала подумать о будущем — и отправилась ночью
пошляться по парку подумать о будущем.
Когда перережет дорогу огромная черная тень —
Погрызи будущее, как травинку,
Перекати будущее через губищу.
В чащобу его, будущее.
Стань птицей.
Лисицей.
Профессором.
Книжным шкафом.
Стань скалкой.
Скакалкой.
Пилой.
Скороваркой.
Иди в парк — стань тропинкой.
Иди в парк — стань травинкой.
Иди в парк — стань газонокосилкой.
ЕКАТЕРИНА ИШИМЦЕВА
***
Разбирали бабушкины вещи
В опустевшей без неё квартире.
Под кроватью, под столом, за шкафом –
Вздувшиеся старые консервы,
С сухарями наволочки, спички,
Крупы и сушеные грибы.
В тюбиках огромные таблетки –
Топливо сухое. Мы смеялись.
И жалели бабушку, которой
Разное случалось пережить.
А сейчас на грани карантина
Я в ответе за свою собаку,
За свою взрослеющую дочку,
Мужа, не спешащего взрослеть.
Никаких запасов не успела
Запасти за время безмятежных
С переменным счастьем пробежавших
Сорок лет. Каких-то сорок лет.
ЕЛЕНА НЕКРАСОВА-ТАГАНОВА
В том саду
В том саду, где мы не встретимся никогда,
в ржавой бочке дождевая цветет вода,
позабыв о водоворотах.
Не судьба ей поить стада и крушить суда.
Лишь ворона по краю скачет туда-сюда –
и дрейфует от стенки к стенке перо воронье,
как пирога, опрокинувшая гребца…
и садовница не узнает лица.
Что ей Спасы и сенокосы?
Расползается крапива из-под крыльца,
догнивает в компостной яме падалица –
и ни браги, ни пирога… только осы, осы.
Столько ос, что воздух кажется золотым.
Над звенящей пижмой вьется пахучий дым –
у соседей опять суббота.
Чем-то липким растекаются голоса,
и, басовую «соль» поймав, дребезжит оса
в пыльной банке из-под оскоминного компота…
ЕЛЕНА СЕВРЮГИНА
Февральское
бессонница бесснежье стивенфрай
зима стеклобетонные пейзажи
но есть ещё надежда на февраль
тобою мной придуманный февраль
который ляжет
надорванным конвертом на трюмо
чуть-чуть горчит глоток бумажной речи
скорее встань посуду перемой
потом гулять о чём ещё зимой
о чём под вечер
а впрочем всё такая чепуха
сминаю слов податливое тесто
и в сотый раз ну кто не без греха
дроблю стальную музыку стиха
на интертексты
пока в сети стенают фрост и пруст
цепляю жизнь на удочку де вега
в начале грусть и до начала грусть
порывы ветки ветра лёгкий хруст
и шёпот снега
НАДЯ ДЕЛАЛАНД
***
Смеющихся громко, бегущих под ливнем,
смеющихся тихо и прячущих слёзы,
совсем одиноких, безумно счастливых,
больных и здоровых, смешных и серьёзных,
кричащих с балкона, поющих под домом,
роняющих папки с листами доклада,
стоящих у лестницы, пьющих боржоми,
нарзаном измученных, тех, что украдкой
смотрели и тех, что не прятали взгляда,
идущих не в ногу и рядом бегущих,
правдивых и этих – скрывающих правду,
и лгущих, и мало- и многоимущих,
летающих, ползающих, земноводных,
рыб, раков, тельцов, козерогов и прочих
живых и умерших, все их переводы
и подлинники, и подстрочник,
дорогу в ромашках, котов, попугаев,
настольные лампы, детей, стариков и
тритонов, спаси, сохрани, не ругай их,
им больно.
ЛЕТА ЮГАЙ
***
Где бы ты ни шел:
по убранным мостовым,
паркету,
покатой крыше –
ты всегда идёшь в темноте.
Лесные листья тревоги трепещут на стволах усталости.
Где бы ты ни плыл:
в лифте на 21-й этаж,
на эскалаторе,
на туристическом катере –
ты всегда плывёшь в темноте.
Волны усталости набегают. «Попутной тревоги!»
И когда ты достигнешь цели,
то пришвартуешь плот,
отряхнешь глыбы глины с ботинок,
расседлаешь усталости и тревоги,
прежде, чем войти в шатёр.
Своды его вышиты синим и золотым,
основание в стрельчатых красных листьях,
шатровая ель украшена огоньками.
На ней столько солнц, сколько ты был в дороге.
На таком удаленье они кажутся звездами.
ЛЮБОВЬ ГУДКОВА
По стремительной реке сплав…
Марине
Век двадцатый не давал прав,
век двадцатый отбирал жизнь.
Перед вечностью поэт прав,
не умея потакать лжи.
Ты, Марина, хорошо взвесь:
злость людскую оторви-брось –
это только клеветы взвесь,
это только для петли гвоздь.
По стремительной реке сплав –
жизнь поэта – через ток дней.
Слова, веры и любви сплав,
безысходность, боль и страх в ней.
Горечь времени одной есть,
воспевать её на весь свет.
Даже в смерти свой резон есть –
утешения, увы, нет.
СЕРГЕЙ КАРЕВСКИЙ
***
День, как вода на пальцах..,
если вода бежит,
если её касаться,
если рука дрожит…
Если толкать под локоть
или зажать в горсти,
если совсем немного
взяться её нести.
Если пролить на камень
или на старый пень —
всё, что случится с нами:
день!
день!
СВЕТЛАНА ШУМИЛИНА
Голос
Язычница, но мой язык понятен.
Я – зычница: зову идти на свет!
Пусть голос мой пока ещё невнятен,
И силы у него пока что нет,
Но, прорастая стебельком бамбука,
Пронзая плоть и камень на пути
И набирая нужной силы звука,
Он просится на волю отпустить.
Удерживать в груди своей стесненной
Его я не имею больше прав:
Новорождённый и освобождённый,
И смерть поправ,
Врывается он в жизнь мою глухую
И заполняет звуком пустоту
И я ликую… каждый миг ликую,
И бездну чувствую и мира красоту!
И каждый раз его рожденье ново.
И, побеждая в схватке родовой,
Приходит Слово, искреннее Слово
И, как судья, встаёт передо мной.
