Рецензия Анастасии Трифоновой на поэтический сборник Антона Азаренкова “Детская синема”. О том, как перекликаются первая и вторая книга автора, об игре и внешней рассудочности. О поэзии как “отложенном ударе”.
Антон Азаренков. Детская синема. – М.: Стеклограф, 2020
Вторую книгу Антона Азаренкова “Детская синема” можно было бы назвать именем одного из вошедших в нее стихотворений – “Отложенный удар”. Именно в нем, ставя точную датировку “14.10.2015–08.11.2019”, автор делает акцент на непрерывности внутренней работы, которая не заканчивается с публикацией текста. Можно догадаться, что часть стихотворений из первой книги, претерпев метаморфозы различной степени и обогатившись для новых интерпретаций, найдется и во второй.
Авторская “пасхалка” – узнал, угадал, увидел изменения? – с одной стороны, часть концептуальной игры, которая позволяет читать обе книги стихов Азаренкова как главы одного произведения (поэмы?). Уже написаны три звездочки (“***” – название первой книги А.А.) над этим складывающимся текстом – предчувствие высказывания; теперь издана главка, по крайней мере номинативно связанная с воплощенным детством.
Однако эта затея с поиском созвучий, перекличек, соответствий и расхождений в полной мере раскроется только тем, кто читал первую книгу автора и дочитал вторую почти до конца. С другой стороны, Азаренков встраивает в книгу эту головоломку не только для читателей, но и для текстологов, предлагая сопоставить опубликованные редакции разных лет и выявить тенденции и закономерности развития его эстетической и этической позиций. Возможно, в этой, как кому-то может показаться, раздражающей игре находит проявление условная, но часто акцентируемая сегодня внутренняя дихотомия автора – поэта и филолога.
Но не нужно думать, что поэзия Азаренкова – плод холодного конструирования, это непростительно сужает и обедняет восприятие точно так же, как и попытка все стихи автора свести только к нарративной стороне, игнорируя цитатный, интонационный, графический и стилистический диапазоны, уровень фоносемантики – непременные созвучия и возникающие на их почве сверхсмыслы, которые автор то заботливо проговаривает, то оставляет читателю на самостоятельное осмысление:
«Теперь мы будем жить в сосне», —
ты сказала.
«То есть в совместном сне,
и будем сюда возвращаться», —
словно бы в утешение
я подумал.
Внешняя холодность и рассудочность – не более чем “синематографический” взгляд со стороны, зачастую с безоценочной констатацией видимого и обнаженным предчувствием иного.
Стихотворение “Собеседник” строится на подобном дистанцировании:
— Всё это видно будто сверху вниз —
твой день рожденья — поглядим сквозь время.
Что же видит читатель вслед за нарратором: играя на полу, ребенок карябает в папином гроссбухе текст на своем языке. И неспроста дело происходит на день рождения: это просто день, очередная веха в жизни или граница между безмолвием и освоением письменности, ощущением еще дописьменного, синкретичного присутствия поэзии, когда жест впервые обретает воплощение в цвете, а после и в звуке?
Смеются: «Ну, читай». И попирая
все ожидания, читаешь… «Ох, знаток!»
Читай, читай… Я, если что, поправлю.
Чьими словами заканчивается текст – повзрослевшего ребенка, ставшего поэтом? Нет, начальное “твой день рождения” и собственно заголовок говорят, что есть некто второй – “невидимый субъект, держатель языка”, о котором упоминается в цитате В. Бибихина, вынесенной в эпиграф. О неосознанном предчувствии языка и поэзии, о следовании за их звучанием и уж не о том ли, что, по словам И. Бродского, “поэт – орудие языка” это стихотворение.
Или, например, “Небесные ласточки”, намекающие на советский музыкальный фильм с традиционным qui pro quo. Однако в стихотворении происходит подмена совсем другого рода: на глазах читающего воспоминание о сгоревшем доме превращается в декорации к неслучившемуся сюжету, а после – в текст: крыльцо становится “Крыльцом”, кухня – “Кухней”, папа – “Папой”. И возлюбленная, превращаясь из ты в почти божественное “Ты”, становится частью этого ускользающего мира, иллюзорно удержать который в тексте могут лишь кавычки.
Обе книги Антона Азаренкова заканчиваются созвучно: стихотворениями с вкраплением библейской образности, которая переводит тексты о смерти, воспринимаемой и лишь частично осознаваемой ребенком, на язык вечной Жизни.
Стоим, не замечая:
спеленатую куколку качая,
Кто высится, поправ.
Это финал стихотворения “Неслышно ковыляет человек…”, которое завершает книгу “***”. Оно же в неизмененном виде вошло в книгу “Детская синема”, расположившись ближе к началу, а в конец сборника автор помещает стихотворение, ставшее заглавным: “Эта детская синема…” с тем же финальным пассажем:
Гоша-харрроший спит — изюминка в куличе,
который трогать запрещено — до завтра.
Отталкиваясь от простого, бытового (простыни на зеркалах, стук ножа по дощечке с луком, сплетенные в крестик одуванчики, ощущение лямки рюкзака на плече), парой слов автор “переключает” оптику на более сильную – которая способна приближать и обнажать сокровенное.
Поэзия Антона Азаренкова объемна и эклектична: в ней находят соположение абсолютно разные творческие методы, интонации, стили. Она барочно и парадоксально соединяет сниженное и высокое, намеренно примитивное и усложненное, неразрывно целостное и претерпевшее деконструкцию, мрачность и стремление к эстетическому совершенству: отсюда множество цитат – необходимость связи с культурой, опора на ее идеалы. Но такова эта поэзия сейчас, в книге “Детская синема”. Возможно, в дальнейшем читателей Антона Азаренкова ожидает еще более сильный, меткий и технически непредсказуемый удар.
Анастасия Трифонова
Трифонова Анастасия родилась в Смоленске в 1987 г. Кандидат филологических наук, работает учителем. Участвовала в XXV Фестивале свободного стиха, в Семинарах для молодых писателей Союза писателей Москвы. Публиковалась в журналах «Юность», «Кольцо А», «Формаслов», в антологии «Современный русский свободный стих». Дебютная книга «Стихи другого человека» вошла в лонг-лист Международной Волошинской премии.
