Кира Османова. Нет синонима. Книга стихотворений. — Москва: издательство «СТиХИ», 2021. — 44 с., ил. — Серия «Сингл» (The Single). Книга пятнадцатая. — Книжные серии товарищества поэтов «Сибирский тракт».
Лирика — это взгляд изнутри, и иногда — взгляд внутрь. Если поэт говорит безлично (от поколения, к примеру), его голос ценен индивидуальным прозрением. Если он говорит от себя и о себе, то индивидуальность ценна надличностным — тем, что относится к человеку вообще. Когда эффект поэзии достигнут вполне, читатель ощущает: «Так и есть. Я думал и чувствовал так, но не мог это назвать». Это чувство правды.
В книге Киры Османовой «Нет синонима» преобладает взгляд внутрь. Как известно, о чем бы ни говорил поэт, он в значительной мере говорит о себе, однако в данном случае речь о себе напрямую. Этого требует основная задача книги. Ее стержень — проблематика индивидуальности и одиночества.
Носитель сознания по определению одинок, это постулировал Тютчев в стихотворении «Silentium!». Мысль о спасении подлинного молчанием Османова по-своему развивает, сопоставляя жизнь современного человека со сказкой Антония Погорельского: «Не говори никому, Алёша, о чёрной курице». Поэт честно обращает взгляд в себя, потому что другие не доступны душе и уму, в данной настоящей жизни их на самом деле нет: «Никто не ты. И никогда не станет / Никто — тобой».
Как писала Елена Иванова, «мотив вызволения себя-настоящего из себя-внешнего, повторяющийся в нескольких стихотворениях, органически связан с поиском точного слова при создании текста, и автор верит в то, что это возможно»[1]. Тема поиска себя — преобладающая в книге, ей посвящены две трети стихотворений. Главный способ этого поиска — называние, формулирование, поэтическое творчество. Эта речь — поиск лирическим субъектом себя во множестве отражений: в преуспевающем другом, в недостижимом себе-ребенке, в гомункуле из зеркала.
Жажда отразиться и найти себя у Османовой — это воплощение проблемы индивидуального сознания, главной духовной проблемы всего нового времени. Человек томится по высшему смыслу, в котором индивидуальное растворяется (потому что он — высший), но при этом человек хочет быть именно собой — не растворяться, утвердить себя. Академик Лихачев писал, что христианство как единственная религия, «в которой Бог — личность», решила проблему личности. Тем не менее, честный с собой христианин Тютчев остро переживал эту проблему: «Душа не то поет, что море / И ропщет мыслящий тростник».
Известное решение нерешаемых проблем — любовь. В книге Османовой эта тема раскрывается через метафору на уровне целого текста: «Ты — моя ореховая скорлупа» — возлюбленный как дом, укрытие от всех превратностей, где героиня может быть собой-лучшей. В другом стихотворении тот же мотив варьируется от закрытости к открытости: «Ты — смотровая башня». Здесь возлюбленный позволяет увидеть беспредельный мир: «Сердцем, гусиной кожей / Чувствуешь: Бог — открыт». Это то же обретение себя-лучшей, своего места: «Только у этой башни / Верная высота».
Казалось бы, решение найдено — героиня отразилась в герое, обрела себя, но композиция книги говорит о другом. Эти два стихотворения расположены в конце первой из двух частей книги, вторая часть открывается беспощадным светом дня:
И наконец выбираешься из постели,
Долгим кошмаром скомканной, —
Морок, стыд.
Ни одного человека на самом деле
В солнечной этой комнате —
Только ты.
Экзистенциальное одиночество возвращается при трезвом взгляде на жизнь в целом, перед лицом смерти: каждый умирает в одиночку. «Все уйдут», констатирует поэт, а значит, возлюбленный — тоже другой, «никто тебе не спасение». Индивидуальность хочет, но не может раствориться в другом, она не умещается в найденное свое место, «нет никакого к себе самому синонима».
Представленное в стихотворениях Османовой мировидение наследует Тютчеву и вслед за ним экзистенциалистам; закономерно, что в нём можно увидеть и влияние стоиков, противополагавших миру, над которым человек не властен, самого человека с его, пусть и весьма ограниченной, но свободной волей: «И этот человек у сизой кромки, / Теперь невозмутимый, стойкий, / Окажется, как есть, без атрибутов. / Совсем один, прикрыться некем».
Стоицизм, как известно, во многом был близок христианству и был не менее популярен в поздней античности, но проиграл, поскольку не знал о спасении души (личности было не на что опереться, незачем быть свободной). Подлинное, сокровенное слово стоик обращал не к Богу, а «к самому себе» (Марк Аврелий).
В наши дни веровать трудно. В глухом пространстве, куда не войти другим, где Бог не слышим, одинокий человек вынужден молиться и исповедоваться самому себе (вероятно, это можно сказать о поэзии постсекулярной эпохи вообще). Героиня Османовой обращает сокровенное слово к самой себе, эта серьезность требует решимости «взгляд оторвать от капель, что мерно из крана падают / голову вскинуть резко и встретиться с отражением».
Исповедальная лирика предполагает не только отказ от идеального как недостоверного, но и грех — и как предмет исповеди, и как следствие отказа от идеального. Сложно исповедаться в гордыне (главном грехе поэтов), особенно если это исповедь себе, но следствия гордыни не скрыть. У героини книги эти признания возникают как «самоупрёк»: «…мысль о том, что не вышло взлететь высоко», «Да, осуществиться ты не смог, / И уже — не сможешь», «Ты — жадный, всегда недохваленный. / Вскипает в тебе это варево», «Кто твои старания отметит?» Героиня Османовой честна в своих признаниях, однако в исповеди нет места грязному белью (этого требует сущностная серьезность «взгляда в зеркало»). В зеркале возникает не я личное, а, по выражению Пришвина, я производственное, «я» равное «мы» — человек вообще, какой он есть по сути.
Говоря о себе, поэт даёт возможность читателю «встретиться с отражением». Этим и ценно его я. Мы сверяем себя по лекалам стихотворений (других людей), приходя к правде, поскольку наши души так же похожи, как наши тела. Подобно врачу, испытывающему средство на себе, поэт занят поиском себя, говоря иначе, поиском смысла — собственного, но при этом общего. Как писал атеист-экзистенциалист Сартр, «что остаётся, если я понял неосуществимость вечного блаженства и отправил его на склад бутафории? Весь человек, вобравший всех людей, он стоит всех, его стоит любой».
Неудовлетворенность собой заставляет человека «Вечно искать образец: на кого похож? кому подобен якобы?» Это не постмодернистский кризис идентичности, когда играющий меняет личины («Назову себя Гантенбайн»); жажда реализации — это жажда подлинности (всё та же проблема индивидуальности) и жажда быть нужным. Как в случае с Фаустом, эта жажда порождена гордыней и (по мнению Мефистофеля) достойна ада. В стихотворениях же Османовой видимая реальность даёт «ощущенье, / Что тебя простят обязательно».
Напряженное формулирование, которым занята героиня, встречает опору в окружающем прекрасном, которое одновременно выступает и как пейзаж души: «Скоро найдётся — на внутренних скалах высечен — / Верный текст». В стихотворениях книги мир не вызывает упреков, роковой изъян есть только в индивидуальном сознании (вновь вспомним Тютчева), однако у Османовой природа отзывается, отражает человека:
Это пространство звучит бесконечной жалобой
Неспроста:
Не оставляй меня, не оставляй, пожалуйста,
Не оста…
В художественном мире книги чаще других встречаются образы воды и птиц. Их значения в контексте стихотворений традиционны: вода как преграда, «гиблое место» и одновременно как животворная среда, птица — душа: «Сердце бьётся бешено и больно / Как щегол в облупленной кастрюле». Образ, сопровождающий моменты принятия героиней себя и мира, — солнце. Солнечный свет беспощадно подчеркивает одиночество, но он даёт бестревожную созерцательность, открывает мир и Бога. С образами солнца и неба связана тема смерти в книге; в смерти человек достигает равенства себе-лучшему, поэтому мертвые «Улыбаются, щурятся на подножное солнце. / И хорошо им».
Сочетая классические символы с авторскими метафорами на уровне целого стихотворения (основной прием в книге), Османова продолжает магистральную линию поэтической традиции. Это проявляется и в том, что автор исповедует принцип точности. Мотив поиска точного слова звучит в нескольких стихотворениях. Он подкреплен на уровне поэтики, где ситуативно обусловлена каждая шероховатость, каждый намек на сбой. Многие стихотворения сделаны на ассонансе, на том пределе, где рифмы почти нет, но она тем не менее ощущается.
Книга «Нет синонима» показывает, что и в ХХI веке поэт может говорить старательно и честно, без страха быть банальным, без бегства в иронию и постиронию. Это и значит — встретиться с отражением, заглянуть в глаза самому себе.
Роман Круглов
Роман Геннадьевич Круглов родился в 1988 в. Ленинграде. Поэт, литературовед, кандидат искусствоведения. Лауреат ряда литературных премий, в числе которых «Молодой Петербург» (2009), «На встречу дня» (2013), «Золотой Витязь» (2017), «Созидающий мир» (2020) и др. Автор пяти поэтических книг, четырех монографий, ряда художественных, критических и научных публикаций в сборниках и журналах. Секретарь Союза писателей России, председатель Санкт-Петербургского отделения Совета молодых литераторов.
[1] Елена Иванова. Трудности перевода // Дом писателя. Санкт-Петербург.
