Анастасия Кинаш подготовила подборку стихов про больницу для нового выпуска #ликбеза. Л. Горалик, И. Парусникова, А. Лукашенок, М. Левантовский, В. Прокошин, А. Прозоров, Б. Рыжий, С. Гандлевский, С. Шабуцкий
Промозглый и сырой февраль, как и положено сырому и промозглому февралю, навевает максимально неприятные эмоции. По крайней мере автору этой подборки, который каждый раз собирается на работу с отчаянием уставшего от боёв ветерана. А еще нам почему-то вспоминаются больничные будни. Таких вот будней в нашей жизни было предостаточно, и не все они были печальными. Иногда даже с тоской вспоминаются спокойные тягучие деньки в инфекционном отделении. Или летние прогулки около хирургического корпуса.
В общем, дело даже не в нас, а в хороших стихотворениях, которые так часто получаются в больницах. Весь экзистенциальный набор зачастую умещается в крохотную палату с зелеными тумбочками и широкими подоконниками.
Поэтому мы и решили вспомнить (навскидку) наши любимые больничные стихи. Естественно, уже после выхода этого материала я вспомню еще немало хороших текстов. А пока что сформулирую только то, что радостно теплится в моей (пустоватой) голове.
Анастасия Кинаш
ЛИНОР ГОРАЛИК
* * *
В хирургическом пациенты орут, как резаные.
На больничном дворе среди чахлых розанов
собачка ежедневно проделывает трюк:
ест из рук
много разного,
от черствой горбушки до диетического творожка.
Собачку все кормят.
Она гордо ходит
по квадратам клумб, как своевольная пешка.
Подвывает воплям, когда оказывается у окошка.
В глазном отделении зрячие играют в шашки,
«Слышь, – говорят, – кошка».
ТВОЯ ГЕРБЕРА
ПОТЕШНОЕ
До елко-мандариновой диверсии
три месяца с приданным сентября.
А на штатив с утра гирлянды вешают…
И проникает в тело отболевшая
агрессия, с душком нашатыря.
Свободу мерить взглядом одержимого:
шесть тумбочек, кроватей – целый мир.
Срастись в едино с кольцами – пружинами,
цедить сквозь зубы: «Больше не держи меня» –
дружине голубей с оконных дыр.
Все небо подгорелым занавешено.
У мамы на щеке слеза дрожит…
Ответь же, осень, ну какого лешего?
А на штатив с утра гирлянды вешают
потешные и, значит, будем жить.
ПАРУСНИКОВА ИРИНА
КЛИНИКА
«…не лечи меня, доктор, это тебя не спасет…»
В.Дркин
I
от чего меня ты лечишь, доктор?
горечью твоих противоядий
разъедает глотку – третья стопка
тошнотворно-мутной жижи за день
неуклонно опрокинет в койку,
изогнёт в калач и обездвижит,
веки зарастут корой, но сколько
ни шамань – я светлых снов не вижу,
только чьи-то тени в жутком вальсе,
трещины на плитке, душевая…
от чего ты лечишь, признавайся –
сколькие при этом выживают?
2.05.
II
под капельницей поющей свое стаккато
инсулиновой колыбельной
вслушиваюсь в утихающие раскаты
раскаленной тоски по тебе предельной
высоты перед невесомостью миокарда
и под миллилитрами строчек
корчится листик белый
ночной сорочки
вчера я пела
о том что в моем году всего лишь 12 месяцев
только все они январи
скоро все изменится
медсестра улыбается говорит
я иду на поправку
и крестится
перевязывая мою ранку
или мне это грезится
я хотела бы пробежаться по лестнице
разноцветной что уходит от подоконника
прямо за облако
круги моего ада давно разомкнуты
мне бы вспомнить координаты
моей палаты
альфа-бета
надрез продольный
режим постельный
ты застрявший в вене моей катетер
пошевелить – больно
извлечь – смертельно
АННА ЛУКАШЕНОК
* * *
Бабушка лежала
кряхтела хрипела стонала
таяла
На ней было толстое одеяло
Я была на соседней кровати
На мне – платье
узкое в талии
бабушка то спала, то голосила
мать и тетка по очереди меняли простынь
разные в отчествах однофамильные сестры
может, для того она их растила
чтобы они помыли её к погосту
чтобы как надо:
вместо неё шептать: не убоюсь я
вместе шептать: и ныне (увы) и присно
на ноги – камень, на шею – алые бусы
складывать чистые ложки, в столбик – числа
в кастрюлю – хрустящую известь
может быть, для того она их растила
чтобы из дома её проводили на дно могилы
в домовине расшитой лентами цвета пыли
может быть, и меня для того растили
МИХАИЛ ЛЕВАНТОВСКИЙ
***
Дорогая моя, я лежу в двадцать пятой палате,
На втором этаже, там, где окна выходят на юг,
В непонятных трусах, без ума, без покоя и брюк.
Иногда – будто снег, начинается доктор в халате,
Он приходит один, протирает очки и садится
Возле тумбочки. В ней – дотянуться бы, что же там, в ней…
И еще почему-то ко мне не пускают людей.
Да, вот доктор — приходит и, значит, опять суетится,
Мол, что снилось, когда. Я выдумываю на ходу,
Театрально вздымая движеньем ноги одеяло,
И, конспект завершив, он затем опускает забрало
Белой маски своей. Дорогая, я чую беду
В эскулаповом взгляде. В столовой обычно один,
А вчера подглядел, как, спеша, перерыли в постели
Все до самых пружин. Я поссорился с днями недели
И боюсь, что режим мой продлят до глубоких седин,
И не помню уже, где и как познакомили нас,
Только голос один. Днем позднее мне сделалось худо,
Обратился к врачу, мне светили фонариком в глаз
И толпились вокруг, и шептали как будто бы «Чудо…».
Говорят, что в грудине моей образуется море.
Санитар обещал мне помочь с этим самым письмом.
Дорогая моя, я лежу, и темно за окном
Двадцать пятой палаты. Надеюсь, мы встретимся вскоре.
ВАЛЕРИЙ ПРОКОШИН
* * *
Больничный сад почти совсем заглох.
И все сплелось: и место, и причина,
И волхв залетный, и летящий лох,
И ангел перелетный – made in china.
Летит листва на грязный тротуар,
И дети вновь играют в чьи-то игры:
И гонят прочь волхва, кричат ура,
Не зная, что уже приехал Ирод.
Но все сплелось: и век, и лох, и сад,
И свет звезды, и ангельское слово,
Как два тысячелетия назад.
Ничто не вечно и ничто не ново.
АНТОН ПРОЗОРОВ
в реанимации
…после, в реанимации, говорит врачу:
– позвоните жене, жене позвоните, врачей не надо,
позвоните Тане, жене моей, если нужно, я заплачу, –
номер в трубке, трубка в куртке…
врач отвечает:
– вату!
не унимается:
– слушайте, вы идиот, вы что, идиот?
позвоните жене , в контакте ей напишите, свяжитесь по скайпу,
как угодно, болван, я вам говорю, придурок, господи, вот
придурок, вот придурок, придурок…
врач отвечает:
– скальпель!
[номер в трубке, трубка в куртке, куртка бог знает где,
куртка в автомобиле перекореженном, море крови
на шоссе, посреди осколков, в сиреневой пустоте,
телефон в распоротой куртке звонит, и мерцает номер]
рвется:
– какой, к черту, скальпель, вы что, не слышите, вы глухой?
мой телефон звонит, снимите трубку, вы слышите зуммер?
трубку снимите, господи, трубку, снимите трубку, какой покой…
господи, Таня, господи …
врач отвечает:
– умер.
БОРИС РЫЖИЙ
СИНИЙ СВЕТ В КОРИДОРЕ БОЛЬНИЧНОМ…
А.П. Сидорову, наркологу
Синий свет в коридоре больничном,
лунный свет за больничным окном.
Надо думать о самом обычном,
надо думать о самом простом.
Третьи сутки ломает цыгана,
просто нечем цыгану помочь.
Воду ржавую хлещешь из крана,
и не спится, и бродишь всю ночь
коридором больничным при свете
синем-синем, глядишь за окно.
Как же мало ты прожил на свете,
неужели тебе всё равно?
(Дочитаю печальную книгу,
что забыта другим впопыхах.
И действительно музыку
Грига на вставных наиграю зубах.)
Да, плевать, но бывает порою.
Всё равно, но порой, иногда
я глаза на минуту закрою,
и открою потом, и тогда,
обхвативши руками коленки,
размышляю о смерти всерьёз,
тупо пялясь в больничную стенку
с нарисованной рощей берёз.
СЕРГЕЙ ГАНДЛЕВСКИЙ
В начале декабря
В начале декабря, когда природе снится
Осенний ледоход, кунсткамера зимы,
Мне в голову пришло немного полечиться
В больнице # 3, что около тюрьмы.
Больные всех сортов — нас было девяносто,
— Канканом вещих снов изрядно смущены,
Бродили парами в пижамах не по росту
Овальным двориком Матросской Тишины.
И день-деньской этаж толкался, точно рынок.
Подъем, прогулка, сон, мытье полов, отбой.
Я помню тихий холл, аквариум без рыбок —
Сор памяти моей не вымести метлой.
Больничный ветеран учил меня, невежду,
Железкой отворять запоры изнутри.
С тех пор я уходил в бега, добыв одежду,
Но возвращался спать в больницу # 3.
Вот повод для стихов с туманной подоплекой.
О жизни взаперти, шлифующей ключи
От собственной тюрьмы. О жизни, одинокой
Вне собственной тюрьмы… Учитель, не учи.
Бог с этой мудростью, мой призрачный читатель!
Скорбь тайную мою вовеки не сведу
За здорово живешь под общий знаменатель
Игривый общих мест. Я прыгал на ходу
В трамвай. Шел мокрый снег. Сограждане качали
Трамвайные права. Вверху на все лады
Невидимый тапер на дедовском рояле
Озвучивал кино надежды и нужды.
Так что же: звукоряд, который еле слышу,
Традиционный бред поэтов и калек
Или аттракцион — бегут ручные мыши
В игрушечный вагон — и валит серый снег?
Печальный был декабрь. Куда я ни стучался
С предчувствием моим, мне верили с трудом.
Да будет ли конец — роптала кровь.
Кончался Мой бедный карнавал. Пора и в желтый дом.
Когда я засыпал, больничная палата
Впускала снегопад, оцепенелый лес,
Вокзал в провинции, окружность циферблата
— Смеркается. Мне ждать, а времени в обрез.
СЕРГЕЙ ШАБУЦКИЙ
ПЕРЕНОСИМО (поэма)
Пациентам и медперсоналу
онкологической больницы № 62,
Московская область, Красногорский район
Вступление
Капает, капает, капает паки и паки.
По весне береста нарастает на потолке.
Я в квартире живу как блоха на мокрой собаке —
Батареи рычат, и дыбом стоит паркет.
Из косяка выпучивается дверь.
Истопники! Пару недель хотя бы!
Марту положено переходить в апрель,
Март перешел в октябрь.
Но даже если откатимся в снегопад
И лед на реке простоит до Ивана Купала —
Это не то, что было два года подряд
Когда за весною лето не наступало.
1
Тихий час в онкостационаре.
Велено посетителей заворачивать у ворот.
До половины пятого вохры стоят царями.
У меня закипает в сумке персиковый компот.
Ей вторую неделю не хочется и холодного.
Ей вторую неделю колют циклофосфан.
А вохры
Вдруг
Побелели, как жены Лотовы
Соляными столпами на своих постах.
По корпусам деревянным и каменным,
Где в палатах наклеены Пантелеймоны,
В рощах градусников и капельниц
Вихрем носится ИСЦЕЛЕНИЕ.
В лаборатории переполох —
Лупят анализы в потолок.
Ворота рассыпались хлебной крошкой.
Воробьи налетели.
Облысевшие обросли — исступленно себя ерошат.
Терминальные вскакивают с постели.
Как деревенский творог
Колышется на ладони —
Девушка, узнаете?
Думали, не вернуть?
Вы заплатили дорого,
Чтобы продлить агонию.
Агония отменилась.
Берите обратно грудь.
Ватные мои сестры из химиотерапии
Белым-бело на душе от ваших
белых баянов!
Разлетайтесь тучками ваты
Облачками циклофосфана.
Досыпайте, что недоспали
Допивайте, что недопили
На вахте.
Государь всея торакальныя
Абдоминальныя
И обеих радиологий,
Господин главврач!
Ставьте свое последнее «cito!»
Разговаривают безгортанные
И приплясывают безногие.
Государь, обещайте больше не врать
О величии медицины…
Вот тебе, вот! Хоть ты и не виновата.
Перьям твоим и наволочке капут!
Умыться, собраться, вспомнить
номер палаты,
И по дороге купить персиковый компот.
2
В предбаннике приемного покоя
Я прочитал над входом в вышине:
«БОЛЬНОЙ, ВНЕМЛИ! ПАНИКОВАТЬ НЕ СТОИТ,
ПОСКОЛЬКУ ПЕРСОНАЛ ПО ВСЕЙ СТРАНЕ
ГРЕМИТ. НО ВСЕ ЖЕ ГЛАВНОЕ ЗНАЧЕНЬЕ
ИМЕЕТ ПРЕКРАЩЕНИЕ ВОЛНЕ-
НИ С КЕМ НЕ НАДО ОБСУЖДАТЬ ЛЕЧЕНЬЕ
А НАДО БЫТЬ С ВРАЧАМИ ЗАОДНО.
ДА, КСТАТИ. ХОРОШИ ПРИ ОБЛУЧЕНЬИ
ЗЕЛЕНЫЙ ЧАЙ И КРАСНОЕ ВИНО,
НО ЧАЙНИКИ — ПРИЧИНА ВОЗГОРАНИЙ,
А ПЬЯНСТВО В КОРПУСАХ ЗАПРЕЩЕНО…»
И все ж я не оставил упований.
3
Подарил мне Дед Мороз
Лимфогранулематоз.
С детства грезила филфаком,
А теперь все планы — раком.
Как не злиться на судьбу —
Буду лысая в гробу.
4
Нет, дирижер — это тебе не кропить палочкой!
Я ж сам два года проучился в «консерве».
Одна репетиция — полторы пачки.
Ты себе не представляешь, какие это нервы.
В общем, стало понятно, что это все не про нас.
А образование-то нужно, да и родители торопили…
Пришлось переучиваться. Сейчас
Заведую отделением химиотерапии.
5
Приходила эта дура, блин, которая
Кормит шавок при лаборатории.
Приставала всё, дура чокнутая —
Не видал ли я собачку черную?
А мне насрать, что черная, что белая,
Если главный приказал, чтобы не было.
Мне валыну так, что ли, выдали?
А она меня козлом и пидором.
Он славный пес. Никого не кусал —
Достаньте пулю из этого пса!
Пришлось пять лет оперировать рак,
Чтобы доверили шить собак.
Хирург перчатки срывает с хрустом,
С каким разматывают капусту:
Все. Задолбало работать даром.
Устроюсь частным ветеринаром.
В тот же вечер стая собак
Хирургу скинулась на коньяк.
6
Слышь, Серега, ты ведь сейчас
в Москву?
Позвони моим. Скажи, анализы
в норме.
Долго не говори, а то нагонят тоску.
Я бы сама, да телефон оборван.
Пусть пока не приходят. У нас тут был
ураган.
Ну куда они пойдут по такому месиву?
Скажи: не скучает. Режется в дурака.
Кто же знал, что ей остается месяц.
7
Снежная баба растаяла.
Пять утра.
Зашептали, зашаркали,
Растолкали сестру.
Сестра —
За санитарами.
Санитары свернули куль
Из простыней и снега.
Июль.
8
И все, что в палаты несли на носилках
И все, что стонало и голосило
Блевало и мучалось перед глазами
Переносимо. Но только не запах.
Тоскливый, как в тумбочке хлебные крошки
Как корка бифидокефира на кружке
Как миска соплей по второму столу.
Как чайник с компотом, забытый в углу.
Как чашки с компотом, как банки с компотом.
Так вот как ты пахнешь, мой жизненный опыт!
Халаты, палаты, пучки изотопов
Белье и баланда пропитаны опытом.
Я спал от рожденья и с криком проснулся
Окончив два года ускоренных курсов.
На них не дают ни диплома, ни справки.
Зальют как бензином на автозаправке
И все. Наразрыв накачали канистру.
Я не умею взрослеть так быстро!
9
Я в платяном шкафу тоскую,
Уткнувшись в юбки и тужурки.
Так пачку нюхают пустую,
Когда кончаются окурки.
Эпилог
Ты довольна, поэма? Простимся. Пока-пока.
На побелке опять пузырится белая накипь.
У квартиры октябрь капает с языка.
Капает, капает, капает паки и паки.
