Я всегда опознаю стихи своих сверстников, как будто в них заложена кода нашего общего детства и отрочества. Мы, рожденные в конце семидесятых, поколение по-своему уникальное, которому довелось собственными глазами видеть многие вещи, включая развал страны, локальные, но ужасные в своей кровопролитности войны, хоронить знакомых мальчишек, попавших по армейскому распределению в «горячие точки», нам довелось видеть, как восходят и рушатся финансовые пирамиды, оставляя на руинах и без того несчастный нищий народ, слышать, наблюдать, жить, сохраняя достоинство, крутиться и крутиться, – с самой юности, чтобы не пропасть в темные времена. Мы – постперестроечные дети, закаленные с пеленок, спартанцы, знающие, почем в этом мире фунт лиха. Именно об этом говорит Ирина Каренина – в прямых, без прикрас и лишнего кокетства, честных строках.
Яна-Мария Курмангалина
Ирина Каренина родилась в г. Нижнем Тагиле. Училась в Уральском государственном университете им. А. М. Горького на факультете искусствоведения и культурологии, но курса не закончила. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького (семинар поэзии Владимира Фирсова). Работала корректором, фотомоделью, администратором рок-группы, переводила с английского техническую литературу, вела драмкружок в ашраме кришнаитов, пела в ресторане, была режиссером экспериментального театра, театральным критиком, пресс-атташе муниципальной администрации, шеф-редактором деловых и глянцевых журналов. Лауреат премии журнала «Знамя» (2011), Всероссийской премии им. Виктора Астафьева (2016). В настоящее время живет в Минске.
***
Нужен ему твой ум?
Нужна ему темная глубь ледовитых твоих очей?
Глупости, глупости.
Ум твой, крепкий и заостренный,
Подобно клинку с вороным отливом,
Тонкий и гибкий,
Закаленный в сражениях, –
Нужен ему?
Посмотри, как он провожает глазами
Тех, кто моложе тебя:
Звенят их лодыжки, поет позвоночник,
Отбивают ритм танцующие ладони,
И плоть их бесстыдная, полунагая
Рвется из ярких бикини.
А ты в своем скромном, черном
Глухо закрытом купальнике,
Спрятав гусиные лапки за темными стеклами,
Прикрыв седину легкой соломкой с цветами,
Недвижно сидишь и смотришь в сторону моря.
Глупости, глупости,
Все это чертовы глупости
Стареющей женщины,
Взгляд стрекозы из-за дымчатых стекол,
Горькая, неизбежная зависть,
Песчаные замки поздней любви и боли.
Помнишь ли, было время: ты тоже пела…
Когда
Его окликают Лена или Наташа,
Ни один мускул не двинется на твоем лице.
***
Как всем, не умеющим подлецу
Ответить, когда припрет,
Мне трудно было бить по лицу,
Чтоб кровью сочился рот,
Сдирать кулаки о чужой рельеф,
Чтоб хрупала тонко кость, –
Такое, поди, не для нежных дев,
А мир не спросил: пришлось.
Нам выпала та же, что всем, беда
И та же, что всем, пальба,
Голодные, серые города,
Обыденная судьба,
В разрывах побед – материнский вой,
В ущельях – оскал войны…
Так что же тебе от меня – живой,
Смотрящей мертвые сны?
От срывов, оплаченных сединой,
Могильных моих оград,
От тертого навыка – жить войной,
Привычно и без наград.
***
Поедем в Царское село,
Давай, носы припудрив белым.
Ты прав, я этого хотела,
Тебе со мной не повезло.
Возьмем канистру коньяка –
Пятилитровую пластмассу,
Давай, как трудовые массы,
Чтоб отдохнуть наверняка.
Ты прав, я слишком много пью,
Тебе спокойнее с другими.
Кар-кар мое второе имя,
Не называй меня Ю-ю.
***
Вы глупы, какая жалость,
И жеманитесь напрасно.
Что-то в сердце смялось, сжалось:
До свиданья, мой прекрасный!
Лихо лгали и шутили –
По заслугам и конфетка.
Говорили – теребили
Струны сердца, прутья клетки:
– Хныкса-бикса, плакса-вакса,
Мы в гробу тебя видали,
В кумачовом уносили
В ярко-розовые дали…
***
Ладе Пузыревской
Божья птаха 90-х,
Клюй голодное зерно!
По ТВ-то – райский остров,
Европейское окно,
А у нас в ряду Таганском
Сотня челноков вьетнамских
Да турецкое шмотье –
То-то сладкое житье!
В долг Илью похоронили –
Помнишь, давеча убит?
Слышал, Ирку застрелили –
Что ж, и это Бог простит?
Бейся с рифмой подневольной,
Беспорточной и глагольной;
Кто убрался на тот свет,
Лишь тому заботы нет.
Пей да пой, то дело птичье –
Щебетать и бедовать,
Черствой коркою столичной
Клюв голодный набивать.
Люд торговый, люд бедовый,
Люд веселый воровской,
Что ему, что плачут вдовы –
Я сама была такой,
И ревела, и вдовела,
Ничего не сберегла,
Как могла, так и отпела
Эти страшные дела.
Клюй по зернышку, синица,
Память горькую вразброс.
Перевернута страница,
Вся промокшая от слез.
