НЕСУЕТНОЕ ПОМИНАНИЕ ВСУЕ
«Полёты разборов» Бориса Кутенкова скоро отметят своеобычный юбилей. Назревает уже 50-я по счёту встреча. На этот раз говорили о стихах Ростислава Ярцева и Александры Герасимовой, специально прилетевшей из Томска. При этом в зал библиотеки имени Н. К. Крупской набилось почти рекордное количество народу. Вот не соврать – пустых стульев в самом деле не было.
Спор, как часто бывает, зашёл об определении предмета поэзии. Вообще, чтобы картина стихов, разобранных именитыми критиками и литературоведами (очно участвовали Людмила Вязмитинова, Ася Аксёнова, Василий Геронимус, заочно – Ольга Балла, Евгения Риц, Ольга Аникина), стала ясна, надо дать портрет самого автора. Ростислав – молодой человек 22-х лет, который лёгок во всем: в беседах, в шутках, во время прочтения собственных стихов. Не понравиться народонаселению он не может в принципе. «Белокурая бестия», которая непринуждённо играет всем и вся, не заморачиваясь никакими этическими категориями. Чего там, это же условности! Вот у него строчки, которые при вдумчивом прочтении способны повергнуть в шок:
на первой скорости косми-
честной господь горит
ложится маленький костьми
за свой метеорит
он просит милого в аду
гори гори везде
творяй разверстую беду
два ангела в узде
Жестокий такой космос с повадками ласкового и нежного, но зверя. Кошечка мышкой поиграет, а потом съест преспокойным образом и со всем присущим ей обаянием. Литературный критик Людмила Вязмитинова на встрече отметила, что всеми формальными приёмами Ярцев оперирует играючи: «Придраться не к чему, всё на месте, всё звучит», но, по её мнению, автору бы не помешало набраться жизненного опыта.
И тут подумаешь: а на кой он нужен вообще, этот опыт? Он состоит из одного пессимизма и травм, и ничего в нём нет приятного ни для ума, ни для сердца. Лирике он зачастую помогает, поэта может кардинальным образом поменять, но давайте-ка будем веселы, пока молоды. Два процитированных четверостишия, отдающие, казалось бы, нигилизмом, – это, между прочим, свидетельство особого лирического нахальства, которое серьёзным зрелым мужам уже и не под силу. В силу того же самого опыта и косной иерархичности мышления.
Алексей Михеев
Обсуждение Александры Герасимовой читайте в следующем выпуске “Формслова”
Рецензия 1. Ольга Аникина о подборке стихотворений Ростислава Ярцева
Музыка разъятого пространства
В подборке Ростислава Ярцева есть строчка, которая может коротко охарактеризовать те основные категории, с которыми, на мой взгляд, работает автор. А работает он с «простотою птичьей да тьмой тревожной, / сложной, как память». Баланс сложности и простоты решается автором как баланс между умопостигаемым и чувственным. В сложном тексте смысл может теряться, и в этом случае умом мы постигнуть его не можем, – но чувственно мы неизменно реагируем на текст как на стихи, он суггестивен, он воздействует на наши органы чувств.
Я думаю, что не буду первой, кто скажет о музыке как одной из основ, на которой строится поэзия Ростислава Ярцева. Звук ведёт автора, звук здесь первичен, и по первому прочтению может показаться, что ему здесь всё подчинено. Речь идёт не столько о наличии аллитераций, звукописи и фонетических игр, сколько об их количестве, сочетании и претворении приёма в стиль. Звукопись естественна для автора, и я не вижу смысла акцентировать каждый использованный музыкальный штрих: на протяжении всей подборки их будет очень много.
если речи крепчали, непрочное проча сберечь,
значит, было подножие нежного света вначале.
понапрасну не плачь, обречённое не безупречь,
не жалей для живой тишины соловьиной печали.
Музыкальность этих строк, на мой взгляд, имеет отчётливое родство с музыкальностью стихов Бальмонта, а смысловые провалы – с кажущейся невнятностью текстов того же Бальмонта, с тем, что критики называли «принесение смысла в жертву звуку». И в том и в другом случае стихи становятся чем-то вроде наговора, они приобретают черты самостоятельного фонетически выверенного музыкального произведения, и очарование мелодических решений заставляет читателя не обращать внимание на общий смысл. Но мне видится, что природа этих двух явлений хоть и родственна, но различна по сути. То столетие, которое разделяет этих двух поэтов, поэта Серебряного века и молодого поэта конца 2010-х годов, в данном случае является определяющим.
Как я и предполагала, у Ростислава есть стихи (их несложно отыскать в Сети), написанные в совершенно другой манере: по образному ряду и смысловому наполнению многие из них также близки к символизму, но устроены гораздо проще, чем представленные. В этих стихах присутствуют мотивы любви и смерти, романтического противостояния личности обществу, приятия Бога как пути и одиночества как выбора; также есть лирика, которую можно с условной натяжкой назвать гражданской. Я не буду приводить здесь эти тексты, поскольку сегодня мы обсуждаем только ту подборку стихов, которая была представлена автором. Но знакомство с другими стихами Ростислава дало мне уверенность, что в данной подборке сконцентрированы тексты, парадоксальным образом лишённые акцентов; это стихи, включающие в себя множество равнозначных по важности ключевых образов и смыслов. В других стихах Ростислав может и не преследовать такой цели, то есть мы имеем дело с автором, умеющим писать по-разному. Но сегодня автор захотел, чтобы мы увидели его именно таким.
В первом же стихотворении подборки мы сталкиваемся с попыткой автора в каждом катрене найти свой приём, который бы не повторялся в других катренах. Так, в первом четверостишии это звукопись, во втором – перенасыщенность метафорами («речкины сны» – «двух соловьёв поединок» – «…первая горькая весть / в одичалую тьму сквозь тебя проступивших сединах»), в третьем автор играет с цитатой из Парменида (бытие есть, а небытия нет), в четвёртом – оперирует обрывками слов, что, с одной стороны, создаёт иллюзию поспешной попытки досказать несказанное, с другой стороны, это отличный способ передать иронию. В целом получается очень мозаичная картина. Однако, несмотря на обилие приёмов, стихотворение не рассыпается на части. И его финал подводит смысловую черту под всем высказыванием: мы понимаем, что главным героем этого стихотворения является речь как таковая, и автор ещё раз подчёркивает это в двух последних строчках:
остаются слова. остальное сминает трава.
остальное сминает траву и сменяет названье.
Здесь мы имеем дело с освобождением от насилия смысла и выходом в чистую музыку, но, что любопытно, эта музыка у автора хорошо проверена математикой, и на данном этапе работы автор не маскирует эту математическую составляющую; в качестве примера я привела стихотворение, построенное по принципу «один приём – один катрен». Другое стихотворение («нашёлся мальчик для битья…») построено по принципу доведения до абсурда такого приёма, как анжамбеман: в третьем катрене анжамбеман появляется, в четвёртом он сливает два слова в одно и разрывает его переносом («ты всё услышал краем у-/ ходи амфетаминь»), в пятом четверостишии автор использует оба вида анжамбемана одновременно, а в шестом обрезает начало слова («творяй разверстую беду» («творяй» это форма глагола старославянского языка в соответствующем времени. – Прим. ред.) и в финале даёт оборванную по смыслу строку, которая может быть воспринята как продолжение использования данного приёма.
Говоря о стихах Ростислава Ярцева, мне также хочется заострить внимание на деталях. Детальность проработки образов завораживает: автор концентрируется на частностях, подробно прописывает элементы, которые столь многочисленны, сколь многообразен мир человека, обладающего поэтическим мировидением. «скворчущая память», «хворая скворешня», «тише шёпота, бесшелестней листвы», «ужас на встречной полосе», «певчая тревога», «ласковое безумие во рту» и т.д. Образы яркие, имеют разную привязку, разное отношение к чувственно-эмоциональной сфере, они могут проникать друг в друга, но тем не менее они разобщены, мультиплицированы, и каждый образ или оборот царствует на своём участке текста при общей ослабленности синтаксических и семантических связей. Куски текста у Ярцева могут быть формально связаны глаголами, причастиями и деепричастиями, но связь эта не смысловая, а чисто техническая. Эти связи между словами – симулякр, игра в смысл. Но в мире авторской поэтики, представленной в данной подборке, этот симулякр создаёт свою особую логику, логику сосуществования разобщённых явлений. Автор конструирует тип мышления, при котором такая логика возможна. Наиболее ярко она продемонстрирована в стихотворении «мудрость, обладающая вселенной…», где мудрость (а может, вселенная), оказывается родственна образу тумана (или «дымчатого покрова над землёю мёрзлой»), который, в свою очередь, соединён с лирическим героем, живущим «в хворой скворешне».
Вообще, понятие симулякра – одно из ключевых понятий постмодерна. С моей точки зрения, в данном случае мы имеем дело с элементами данного направления, но стихи Ярцева, как я уже говорила, при этом оказываются близки текстам Серебряного века – а именно символизму Бальмонта. Только автор приходит к такому построению текста по совсем другому пути. На то, что мы имеем дело с элементами постмодернизма, указывает неакцентированная структура стихотворений; а произведение, свободное от акцентов, но насыщенное ярким смысловым и образным рядом, становится полиакцентным. Происходит отказ от репрезентативной философии и поэтики – то есть отказ действовать в русле предписанной философии и отказ от действий в пределах границ ожидаемого, если говорить о поэтике, которую может детерминировать силлаботонический тип стихосложения. Отсутствие общей центральной мысли в каждом стихотворении и в подборке в целом позволяет говорить об элементах своеобразной ризомальной структуры образного ряда. Напомню, тем не менее, что в данной рецензии речь идёт только о той подборке, которая была представлена автором. Важно помнить и то, что автор умеет писать и выстраивать порядок текстов иначе.
В свете этих предположений совсем по-другому начинают играть рифмы, сами по себе слабые (например, рифма «друг-подруг» или «крыши-выше», «образах-глазах»), но в общей ткани подборки звучащие как некая передышка для устающего от изощрённых созвучий слуха.
На мой взгляд, сам факт того, что данная подборка состоялась благодаря умению автора вычленить данные тексты из общего массива, говорит о его умении смотреть на своё творчество отстранённо. Мне импонирует такой подход, потому что в нём есть осознанность и выбор. Сама интонация подборки мне также импонирует; я с интересом буду наблюдать за дальнейшей работой автора; что-то подсказывает мне, что выбор поэт будет делать не единожды, потому что технически он оснащён прекрасно, а музыка, которая формирует его слух, способна существенно раздвигать границы возможностей.
Рецензия 2. Ася Аксёнова о подборке стихотворений Ростислава Ярцева
Первое же стихотворение отсылает к «Определению поэзии» Пастернака, причём весьма недвусмысленно, прямой цитатой – «…двух соловьёв поединок». Стихотворение сразу затягивает в фонетическую воронку, – так же, как стихотворение Пастернака затягивает в смысловую. Но у Пастернака весь мир сводится к поэтическому существованию, поэзия описывается посредством разнообразных мазков: «Это – сладкий заглохший горох, / Это – слёзы вселенной в лопатках». Пастернак использует сложную метонимию, горошины превращаются в слёзы вселенной, но и являются бытовой оппозицией: малая и обыденная горошина – и непостижимая, бесконечная огромная вселенная. Ростислав Ярцев пишет не о поэзии – а о человеческой жизни, поэзия же подразумевается – скрытой цитатой. Всё стихотворение пульсирует, танцует, меняя ритмическую и смысловую окраску. Оно построено на бинарных оппозициях: «это было дитя, это стало беспомощно быть». Стихотворение достаточно молодого человека, которому чуть больше 20 лет, написано с тоской человека, испытавшего ужас от увядания, умирания и надвигающейся смерти, что присуще поэтам гораздо более зрелого возраста. В то же время в стихотворении обыгрывается анекдот о червяках («Ползут по дороге два червяка, и происходит диалог: «Сейчас тебя раздавят» – «не раздавят» – «раздавят» – «не разда…»). У Ростислава: «в остывающей выси, с которой не можно сорва, / но скорее пове в нашу встре…».
Следующее стихотворение «мне никого не пристало нежить…» показывает, что автор сильно укоренён в поэзии Серебряного века, и если в первом стихотворении видно влияние Пастернака, то в этом – Цветаевой, с её ритмом и истерической афористичностью и даже с пунктуацией:
ненависть на: ненароком выцвесть
высеменить шаги
в голосе взвесить сурьму и известь
Господи
помоги
Кажется, что эти строки являются какой-то цитатой из ненайденной Цветаевой. С другой стороны, видно, что у автора есть своя собственная тропинка, по которой он очень уверенно идёт.
Стихотворение «пара смешных штрихов…» является миксом из Ахматовой и Есенина: «юный красивый пьяный» – это Есенин, но и – из его оппонента Маяковского: «иду красивый, двадцатидвухлетний». «что ты опять молчишь / выдохнув прячешь руки» – это Ахматова с её тихими описаниями эмоциональных состояний посредством жеста.
В стихотворении «оставайся вечно неприкаян…» автора отбрасывает ещё на сто лет назад – к Лермонтову с его «Выхожу один я на дорогу», но при этом – к той грани Лермонтова, из которой позднее выросли Анненский и акмеисты. В стихотворении «мудрость, обладающая вселенной…» пробуждаются интонации Михаила Кузмина с его «Александрийскими песнями», из которых впоследствии потянулись лучики в сторону Бродского. Можно сказать, что автор иллюстрирует слова Мандельштама о том, что есть акмеизм, – «тоска по мировой культуре». Он очень отзывчиво, как губка, впитывает в себя чужое поэтическое слово, играет с ним, трансформирует, вступая в диалог, и на выходе выдаёт довольно связный и толковый продукт. Стихи его не являются вторичными или подражательными, они являются именно диалогичными, причем в двойном диалоге: автор – умерший поэт и автор – читатель. Автор играет с читателем: угадает? не угадает? Читатель с филологическим образованием (и видно, что у автора – такое же) – как правило, угадывает. Далее предполагается выстроить контекст тех стихотворений, на которые намекает автор, и тогда стихотворения Ростислава обрастают новым, дополнительным «мясом».
Можно ещё сказать, что поэту удаются тексты о переживаниях, связанные с конечностью жизни, богооставленностью, чувством одиночества человека перед лицом Всевышнего, – всё это, как я уже говорила, свойственно поэтам гораздо более взрослого возраста. Потом я поняла, в чём дело: автору 22 года – и эти его переживания, страдания и страхи связаны не со зрелой опустошённостью и грустью, а со страданиями подросткового периода. Проблема в том, что в 50-60 лет гораздо легче и лучше написать хороший поэтический текст, нежели в 15, и потому такие тексты и пишут авторы, готовящиеся уходить из мира, а не приходить в него. Не знаю, во сколько лет начал писать стихи Ростислав, но в его 20-22 ему вполне удаётся это действие. Автор сам пишет об этом:
я прислушиваюсь вслушиваюсь вдруг
упущу в сгущённом вихре перемен
самый главный самый незаметный звук
на зияющую музыку взамен
Ростислав эту музыку прекрасно слышит, и думаю, со временем его мастерство будет расти. Старт получился прекрасным.
Единственное – на мой взгляд, муссирование актуальной сейчас наркоманской тематики («у – / ходи амфетаминь», «верно дурит приход») я считаю уже и слишком замыленным (на эту тему достаточно много стихов у Александра Дельфинова, например), и не совсем душеполезным. В качестве описания личного опыта это недостаточно убедительно (не «Морфий» Булгакова), а в качестве модной темы – уже неактуально.
Рецензия 3. Евгения Риц о подборке стихотворений Ростислава Ярцева
Первое, что бросается в глаза (правильнее было бы сказать: в уши, в метафорические уши немого про себя чтения), – тщательно проработанная, изысканная звукопись. Аллитерации наряду с рифмами оказываются в стихах Ростислава Ярцева основным формообразующим приёмом.
В подборке прослеживается эволюция автора. Если стихи 2015-2017-го года явно ориентируются на некий, условно говоря, народный, фольклорный стиль в духе раннего Сергея Есенина и Николая Рубцова с присущим им спектром эмоций, эстетических критериев, то стихи 2018 -2019-го самостоятельнее, в них видна индивидуальность автора больше, чем его художественные ориентиры. Индивидуальность эта проявляется в особой трезвости и даже, пожалуй, некотором цинизме взгляда, в данном случае это – позитивная оценка. Проявляется это не только на уровне содержания, но и в плане более резких, рискованных приёмов, которые теперь использует автор.
Наиболее ярко эта тенденция прослеживается в стихотворении «нашёлся мальчик для битья…». Отсутствие знаков препинания, вообще характерное для многих стихов Ростислава Ярцева, здесь порождает смысловую игру, смещение синтаксиса:
как ты отчаялся так он
найдёт себе подруг
Это цитата из второго четверостишия стихотворения, и во втором же четверостишии появляется оксюморон – «кулачный нежный друг».
Очень интересна игра со словом «аминь», которое в русском языке является частицей. Здесь служебная часть речи опредмечивается, частица выступает как существительное. Причём полученный таким образом окказионализм выступает в двух значениях, и разница эта создаётся исключительно изменением падежной формы одного и того же словосочетания: если в выражении «аминь глагола твоего» мы прочитываем аминь как некую силу, энергию, качество, то в возникшем позже сочетании «аминь глагола твоего» «аминь» выступает в значении «конец, финал, завершение».
Рецензия 4. Ольга Балла о подборке стихотворений Ростислава Ярцева
Ростислав Ярцев, пожалуй, в чём-то сильнее (может быть, мастеровитее) Александры Герасимовой, – которая безусловно индивидуальна, с собственным узнаваемым лицом, но, кажется, пока ещё сыровата, каждый (почти) текст торчит в разные стороны, растягиваемый разными противоборствующими в нём силами.
Ярцев и лучше справляется с различными текстообразующими смысловыми потоками, умеет направлять их в общее русло, заставлять работать на общую тягу стихотворения – и – вследствие ли этого? – более цельный, и более, чем она (уместно ли сравнивать? – не уверена, что это вообще нужно, просто надо от чего-то оттолкнуться), насыщен культурной памятью, её гулом, отголосками, внутренними цитатами («двух соловьёв поединок»). При этом он – в котором узнаётся верный ученик прежде всего, пожалуй, Мандельштама, – не вторичен (что свидетельствует о том, что культурная память у него тщательно прорефлектирована), чувствует собственные смысловые пути. (А.Г. же начинает чуть ли не с чистого листа, эдакой дикописью, – но в этом и её преимущество – открытость росту: ещё диковатый, не вполне укрощённый талант, который ещё предстоит укрощать и выращивать).
Отдельное достоинство Р.Я. – заметное ритмическое, интонационное разнообразие в пределах одной, совсем небольшой подборки.
Какое хорошее, цельное и при этом сложное (динамически сбалансированная сложность!), интонационно выверенное стихотворение «мудрость, обладающая вселенной…» (пожалуй, это – лучшее стихотворение подборки); с точным подбором звуков, образующих фактуру текста: «в хворой скворешне» – тут сразу слышатся и прорехи (и даже мохнатая растрёпанность материи бытия по краям этих дыр), и сквозняк, и незащищённость говорящего, и птичьи его права в мире – надёжно уравновешиваемые, однако, заявленным строчкой ранее теплом: «знают, как тепло мне с тобой бывает» (упоминание «знания» добавляет именно надёжности). «Скворчущая» – с одной стороны вроде бы неправильность (правильно-то ведь «скворчащая»), – с другой, тут пробивается в слово, подчиняя его себе, образ «скворца»: «скворчущая» – не столько скворчащая, сколько живущая, как скворец; расталкивающая и вытесняющая все смыслы, которые тащит в текст за собой (и, в общем, не втаскивает их) слово «сковородка», нужное здесь большею частью для звукописи (да ещё, может быть, для образа чего-то большого, плоского, круглого. Что на этой сковородке скворца не поджаривают – даёт понять снег, упомянутый в следующей строке: она спасительно-холодная). Вообще, это стихотворение, явная ритмическая цитата из Дашевского («Тот храбрей Сильвестра Сталлоне или / его фотокарточки над подушкой…»), на уровне более глубоком кажется родственным мандельштамову «Мы с тобой на кухне посидим, / сладко пахнет белый керосин…» – которое точно так же пронизано и тревогой, и хрупким птичьим уютом, и приходит в конце к осознанию необходимости уехать на вокзал, где бы нас никто не отыскал. Ярцев проговаривает хоть и иначе, но точно ту же ситуацию: «значит, надо снова куда-то ехать, / раскурочив быт простынёй дорожной — / простотою птичьей да тьмой тревожной, / сложной, как память».
= «это было дитя, это стало беспомощно быть» и далее до конца – нарочитой (не сомневаюсь, что нарочитой) неловкостью слов, как бы впервые собираемых, не вполне гнущихся, – точно передана растерянность речи (возвращение её, в некотором смысле, в состояние перворечи) перед тем, что изумляет и потрясает говорящего. И далее – срывающаяся речь, едва дотягивающая слова до середины, как бы не отваживающаяся (может быть, из суеверия: не спугнуть бы то, что важнее слов) произнести их в их полноте: «сорва», «пове в нашу встре». (Правда, последние две строки стихотворения на этом фоне слишком правильны и упорядоченны (даже умиротворены), и непонятно, откуда у них после таких замираний и задыханий это взялось).
С другой стороны:
= «и первая горькая весть / в одичалую тьму сквозь тебя проступившИХ сединАХ» – с чем согласован этот таинственный падеж проступивших седин?
= «тревогу» и «дорогу» рифмовать не стоило бы;
= «Зловещая пустота» («над зловещей пустотой колючих снов») – увы, банальность, таких очевидных ходов стоит избегать. «В вихре перемен» – в сущности, тоже;
= «усталая тоска», «тусклая беспомощность» – избыточно, почти тавтологично;
= «и его не дрогнет мёртвая рука» – несколько неловкая строка (не говоря уже о том, что избыточно пафосная), придающая тексту оттенок наивности; нарушенность «нормального» порядка слов в данном случае ни на какие задачи не работает и оказывается просто свидетельством того, что автор тут со словами не справился. Впрочем, стихотворение, как видим, раннее и написано четыре года назад. Оно вообще довольно ученическое, и на «Полёт разборов» его выставлять, пожалуй, не стоило. Но автор уже тогда умел чутко подбирать звуки – тревожные, горячие, плотные: «вернее рокового говорка».
Подборка стихотворений Ростислава Ярцева, предложенных к обсуждению
Родился в 1997 году в Троицке Челябинской области. Выпускник филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова (2019; кафедра теории литературы, дипломная работа посвящена взаимодействию искусств в поэзии О. Э. Мандельштама). Продолжает обучение на филфаке МГУ на кафедре теории дискурса и коммуникации, изучает становление и взаимодействие в современной русской поэзии различных поэтических практик. Живёт в Москве.
* * *
если речи крепчали, непрочное проча сберечь,
значит, было подножие нежного света вначале.
понапрасну не плачь, обречённое не безупречь,
не жалей для живой тишины соловьиной печали.
несговорчивый мир и успеть это всё только здесь,
это — речкины сны или двух соловьёв поединок.
обгорелые перья и первая горькая весть
в одичалую тьму сквозь тебя проступивших сединах.
это было дитя, это стало беспомощно быть —
стало быть, исчезать это быть, а не-быть не бывает.
не бывает не-быть, но бывает немного забыть,
что такое не-быть, но и этого быть не бывает.
в остывающей выси, с которой не можно сорва,
но скорее пове в нашу встре, чем считать расставанья,
остаются слова. остальное сминает трава.
остальное сминает траву и сменяет названье.
2017
* * *
мне никого не пристало нежить
даже тебя дружок
перемежается жисть на нежить
пажитник
на рожок
ненависть на: ненароком выцвесть
высеменить шаги
в голосе взвесить сурьму и известь
Господи
помоги
пальмою лавром кипреем вербой
с прочими наряду
заповедь старую новой верой
сбрызни
и я приду
2019
* * *
нашёлся мальчик для битья
остался в пустоте
на всё отдельная статья
и все статьи не те
ни тени жалости вдогон
кулачный нежный друг
как ты отчаялся так он
найдёт себе подруг
сегодня таяло сего
не высказать вполне
аминь глагола твоего
вино вослед вине
аминь глаголу твоему
и имени аминь
ты всё услышал краем у-
ходи амфетаминь
на первой скорости косми-
честной господь горит
ложится маленький костьми
за свой метеорит
он просит милого в аду
гори гори везде
творяй разверстую беду
два ангела в узде
2019
* * *
пара смешных штрихов
юный красивый пьяный
нежных твоих грехов
жертвенник окаянный
что ты опять молчишь
выдохнув прячешь руки
или мальчиш-плохиш
так ухайдокал звуки
или твоя тоска
вдруг разожгла мыслишки
красная бдит Москва
плавит свои излишки
мы по пути кап-кап
тихое ловим с крыши
этой груди капкан
может больней и выше
этой башке капут
или у горла заросль
ты оказался тут
или мне показалось
верно дурит приход
просится спать без задних
наших святых грехов
нерасторопный праздник
2018
* * *
оставайся вечно неприкаян
и живи беспомощно как все
богом неиспробованных тайн
ужасом на встречной полосе
заливая певчую тревогу
ласковым безумием во рту
пустота выходит на дорогу
человек уходит в пустоту
музыка стихает растекаясь
мыслию по древнему пути
я Тебя расслышать не пытаюсь
Ты меня заранее прости
но ещё успей во мне разлиться
кроткий свет на тёмных образах
небеса оплакивают лица
и дороги тают на глазах
2019
* * *
мудрость, обладающая вселенной,
дымчатый покров над землёю мёрзлой —
знают, как тепло мне с тобой бывает
в хворой скворешне…
скворчущая память — на сковородке
медленной Москвы в занавесках снега.
сомкнутые губы в тоске щемящей
пьют сигарету.
ты одна мне кажешься равной веку,
ибо вечность в Боге, а ты в печали,
и в своём конце, и в своём начале —
большей, чем время.
значит, надо снова куда-то ехать,
раскурочив быт простынёй дорожной —
простотою птичьей да тьмой тревожной,
сложной, как память.
2017
* * *
начинается однажды навсегда
и наверное случайно как во сне
утомительная музыка труда
непонятная и дорогая мне
я прислушиваюсь вслушиваюсь вдруг
упущу в сгущённом вихре перемен
самый главный самый незаметный звук
на зияющую музыку взамен
льются отклики сливаются и льнут
к сердцу намертво печальные гудки
я вгрызаюсь в приближающийся труд
не беда что зовы звуков далеки
но сгущается усталая тоска
над зловещей пустотой колючих снов
если тусклая беспомощность близка
я просунулся в ушко и был таков
тише шёпота бесшелестней листвы
но вернее рокового говорка
неизбежное накладывает швы
и его не дрогнет мёртвая рука
2015
