Когда знакомишься с тем, что делает в поэзии Сергей Пагын, возникает целый хоровод оптических иллюзий: малое становится значимым, призрачное – осязаемым, реальность растворяется, как сахар в блюдечке кипятка. Надмирные ножницы щелкают, лампочки порхают, события скользят водомерками по дикой воде существования… Жизнь боярышника или осы становится нужнее твоей собственной. Завороженно наблюдаешь – и очаровываешься. Светло, прозрачно, неизбежно. Золотой сон в жаркий полдень, неотвратимо завершающийся кроличьей норой.
Евгения Джен Баранова
Сергей Пагын родился в 1969 году в Молдове, в городе Единцы. Окончил филфак Бельцкого пединститута. С 2000 года – главный редактор регионального издания «Норд-инфо». Автор пяти книг стихов. Дипломант Международного поэтического конкурса имени Н.С.Гумилёва «Заблудившийся трамвай» (2010). Лауреат премии «Молодой Петербург» (2011). Победитель Международного поэтического интернет-конкурса «Эмигрантская лира» в номинации «Неоставленная страна» (Бельгия, 2012/2013). Член Ассоциации русских писателей Республики Молдова.
Сергей Пагын // Телесное теряя вещество
Голем
…А на лбу у него светится слово «ЖИЗНЬ»,
в голове – стекляшка, в груди – лоза.
– Вот слеплю, и будет он нам служить, –
говорит мне сын, тревожны его глаза.
– Будет нас спасать от любой войны,
будет гнать подальше от нас беду.
– Саша, сколько света и тишины
вон в апрельском облаке и в саду.
Дался тебе этот глиняный истукан!
Вон перо спускается по лучу…
Ухожу.
Наливаю вина в стакан.
И курю, и думаю, и молчу.
***
В самих себе мы – дикая вода,
не знающая музыки и слова.
Над нею жизнь проходит без следа,
без всякого прибытка и улова.
Она нема, она глуха, как сон,
по ней скользят событья-водомерки.
И если мир в ней как-то отражён,
то это просто судорога ветки,
и всплеск огня, и детский влажный рот,
скользнувший над, смеющийся, и снова
приходит смерть – и тут вода встаёт,
перетекая в музыку и слово.
***
Приходит час и страху увядать
иль рваться пряжей в темноте сердечной,
и скрипке сипло за окном играть
в глухом дворе о временном и вечном,
где плакальщиц воронья суета
у красного раскрытого футляра.
И станет вдруг доступна простота
твоим стихом зашептанного дара
неспешно жить,
смотреть в свое окно,
лущить фасоль,
тянуть за словом слово
и наблюдать как светится вино
меж пальцами в стакане стограммовом.
Все хорошо…
Еще хранит тепло,
сиротское, беспамятное, птичье,
карман глубокий старого пальто,
в котором ты найдешь лишь пару спичек
да медный грош с табачинкой сырой,
прилипшей крепко к полустертой решке.
Все хорошо…
Над бездною с тобой
чертополох,
боярышник,
орешник.
Спящий
Призрачны воды,
объявшие спящего пьяницу
Из японской поэзии
Прозрачны воды, призрачны, прозрачны.
Объяли душу, хлынули вовне,
неся в пространство водочно-табачный
печальный дух,
плывущий в тишине.
Он спит на лавке. Локоть под щекою.
Прижат пакет потёртый к животу.
Стоит амур с отбитой головою
и целится стрелою в пустоту.
Куда стрелять, в кого стрелять? Мы тоже –
часть пустоты, лоскутья сна его…
Зудит оса.
Идёт домой прохожий,
телесное теряя вещество.
Человек-ветряк
Загребая воздух за горстью горсть,
он стоит у рынка, как в горле кость.
Вертит всё рукою, спугнув собак.
– Я ветряк, – бормочет он, – я ветряк.
Я даю вам свет, я даю вам свет…
Люд идёт с базара варить обед
и смеется, смотрит: да кто таков?!
Только чует ход он иных ветров,
и стоит, и машет, и дела нет
до смешков прохожих,
и тонок свет,
и порхают лампочки, высоки,
за предел летя обжитой тоски.
Побег
Мне снился затянувшийся побег
из глиняного сумрачного дома.
И я бежал сквозь тёплый нежный снег
легко-легко, почти что невесомо
к невидимому морю на краю
живущего вне времени селенья.
И снег кончался, и тогда вовсю
в пути цвели ветвистые растенья.
Была вода прозрачна и суха,
как тонкое не жгущееся пламя,
как сосен многошумных шелуха,
кружащая воздушными волнами.
И я бросался в эту круговерть,
не чуя тела… А когда проснулся,
мне было ощущенье – словно смерть
я прогулял
и больше не вернулся.
***
Легчает жизни вещество
и переходит в свет.
И кроме света ничего,
пожалуй, что и нет.
Ну, разве только – смерть травы,
прозрачна и чиста.
Слетает с тёплой синевы
не лист, а тень листа.
Вот и твоя бесплотна нить –
кружится на ветрах.
Её уже не уловить
рукам небесных прях.
И слышишь ты в пространствах сих
как звонки и тонки
надмирных ножниц золотых
напрасные щелчки.
