Стихи Бориса Кутенкова всегда нежны и многословны. Эдакое заговаривание. И себя, и мира. Читаешь и – о, счастье! – истончаешься, убываешь из действительности.
Конечно, почти весь Кутенков – о том, чтобы спастись отсюда, чтобы спастись и ясно слышать лирический гул чуда. И (что, безусловно, главное) всё-таки переводить его на человеческий (хотя бы – околочеловеческий) язык. Из темно́т полуобморочных снов появляется у поэта – музыка.
Василий Нацентов
Борис Кутенков – поэт, литературный критик, литературтрегер – родился и живёт в Москве. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького (2011), учился в аспирантуре. Редактор отдела культуры и науки «Учительской газеты» (с 2019 г.), отдела критики и эссеистики портала «Textura» (с 2018 г.). Автор четырёх стихотворных сборников (последний – «решето. тишина. решено», изд-во «ЛитГОСТ», 2018), публикаций стихов в журналах «Интерпоэзия», «Волга», «Урал», «Homo Legens», «Юность», «Новая Юность» и др., а также многочисленных статей и рецензий в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Вопросы литературы», «Дружба народов», газете «НГ-Ex Libris» и мн. др. Ведущий рубрики «Книжная полка» в журнале «Homo Legens». Колумнист портала «Год Литературы.ру». Стихи вошли в лонг-лист «Илья-премии» (2009), лонг-лист премии «Дебют» (2012), критика – в шорт-лист Волошинского конкурса (2011), премии «Дебют» (2014). Автор и ведущий дискуссионного литературно-критического проекта «Полёт разборов», ежемесячно действующего на разных литературных площадках с сентября 2014 г. Организатор Литературных чтений «Они ушли. Они остались» (проводимых на разных литературных площадках с 2012 года), посвящённых поэтам, ушедшим молодыми в постсоветское время, и редактор-составитель изданной по итогам чтений антологии «Уйти. Остаться. Жить» (М.: ЛитГост, 2016, ч. I; 2019, ч. II).
Борис Кутенков // Не води меня в завтра
***
I.
отец домоет рамы все и смотрит, в прошлое влеком,
как сбита саша на шоссе ночным грузовиком,
и, рассчитаться не успел, – уйти, остаться ли на кой, –
молчит, осенний самострел, и говорящ его покой:
– лети, лети, моя звезда, в большое “никогда”,
проходят лучшие года под дёготь чёрного труда,
и каплет времени вода в большое “никогда”,
не надо жить, не надо жить, не надо жить сюда.
а саша, ставшая зерном, уже проросшая внутри,
зовёт: на ад и волнолом смотри, отец, смотри,
на этот луч из ясных глаз, бегущий на кровавый лёд;
земля, отторгнувшая нас, в ночном беспамятстве цветёт;
не помешай жиреть и петь, цвести со мной вдвоём,
так плодоносна эта смерть и чёрен чернозём;
простим забывших, будем стыть в пальтишке с ветреной губой;
не надо быть, не надо быть, не надо быть собой.
я в новом побывала всем, не знавшая конца;
сама и мёртвый, и брезент, корица и пыльца,
сама себе и мать, и дом, их разделившее “равно”;
а ты, не знающий о том, лети ко мне в окно;
там станем словом, полным тайн, – а не познаем тайн,
утешен верящий в дедлайн – и нерушим дедлайн;
я за ночь мир перекрою, я вся иврит, я перевод,
мне павший в утреннем бою встаёт и руку подаёт;
мы бога вынянчим в руках,
я буду жизнь, он будет прах,
я сад, он – звон кольца,
как ум в декартовских кругах – и ламца-дрица-ца,
как надвигающийся страх
бесстрашного лица
II.
Колыбельная для Саши
спи моя радость не будем как все
сбитое дерево спит на шоссе
знаменем красным горит полоса
синие спит поднимавший глаза
словно и не было глаз
словно и не было нас
спи моё солнце без верхнего “ля”
сдавшая нас отдыхает земля
пусть пожирнее цветёт не буди
адским зерном в материнской груди
чтобы забвенья пожрал чернозём
мысли дневные о нём
спи а с утра догорит фитилёк
памяти памяти кто б ни стерёг
вспыхнет четырежды перед концом
высветит детским тирана лицо
в смертном парадном тиви
в краткой мольбе о любви
и возвратимо как давнее “нет”
бог позабывший про взорванный свет
павший в поту не дозвавшись вон ту
в новую спит темноту
***
зренье в завтра – бедой родовой прошито;
слух вчерашний сбился – и был таков;
непреложны лишь музыка и ошибка –
производные крейцеровых оков.
и одна другую ведёт до дрожи,
где над вывеской буквы не разобрать;
не води меня в завтра, смертельный боже,
там написано страшное слово “мать”,
там у тёти халатной на лбу упрямом
борозда – белый путь на чумном ветру;
не води меня в завтра, чудная мама, –
там звучит непонятное “я умру”;
– что там, сыне? лишь стук по лопатке гулкий,
а качнёшься – раздастся, лишь тронешь ктулху,
а оглянешься – в танец пойдёт гроза;
тёмный путин. страна в молодой шкатулке.
на верёвочке небеса.
***
о юном – тусовочный ярок подкол
взгляни ашенбаховски жадно
как ходит – как будто скрижали обрёл
и речь за семью рубежами
кометой в своём вопрошанье ночном
монеткой в ребре неизъятом
а взглянешь – стремится в раздробленный дом
а вздрогнешь – безудержный атом
тебя переросший до жизни твоей
очерчен темно и прицельно
и что ему липки дебют и лицей
и нет никакого лицея
и что твой ответ ему лайк золотой
взгляни же без примеси местной
какой он просторный над юной бедой
взошедший над собственной бездной
чтоб небо чертить не себе-никому
не эху слова мандельштамьи нести
а женщине сыну и другу
а ты не п..ди в озарённом дому
а ты не п..ди в полугрозье сети
а ты никому не наука
лишь книжного черепа стук продувной
до старости новость и первость
и песни и песни довольно одной
чтоб только о слове в ней пелось
***
ночь темна словно речь айзенберга как пойманный вдох
дважды в сутки за правдой ныряй но не чаще не чаще
видишь дно
это в прежнюю тьму возвращается бог
вновь не выдержав нас и засвеченный ад шелестящий
слышишь хруст
это медный господь пустырей и промзон
за обол полуострова рвётся распяться и длиться
мне лежать бы в ташкентском тумане что твой аронзон
чтобы лёгкое сердце на ужин клевала синица
чтоб дорогу в бессмертье топтали с утра муравьи
и безумье стелила к обеду небесная рита
мне бы выстрел в горах
только чтоб не свои не свои
мне бы время моё же
но рана светла и открыта
чтобы стал я подводное знанье всеслышащий слой
ах какая мы рыба от смерти скользящая сами
видишь тело моё так прочерчено пулей незлой
что уже я певучая сила с тремя адресами
видишь тело моё как жильё
Ты пришёл и возник
репетировать музыку так и не данного рая
что мне Твой айзенберг если сам я и хвост и плавник
что мне путин и крым если весь я дыра временная
поселись и живи
на границе познанья и чуда
а за скрипкою тела всё то же – светло и старо
и с плавильною музыкой речи талдычит иуда
– серебро, – говорит, – серебро
