На днях я прочла у кого-то в ленте фейсбука, что человек отличается от прочей фауны тем, что он – единственное существо, полноценно живущее сразу в двух мирах, внутреннем и внешнем. Не знаю, можно ли отнести данную мысль к человечеству в целом, но то, что поэты существуют именно так, неоспоримо. Когда я читаю стихи Татьяны Вольтской меня не покидает это ощущение некоего пограничья, когда, при, в общем-то, узнаваемых приметах реального места и времени, ты проваливаешься в метафизические кроличьи норы, как керолловская Алиса. Летишь, приземляешься, открываешь ключиком дверцу, и вот перед тобой совершенно иной мир, до этого прикрытый лишь зыбкой тканью реальности. Стоило лишь вглядеться, вслушаться, и на тебя нет, не обрушивается, в тебе струится музыка тончайшей лирики, распускаются цветы истинной – без новомодных выкрутасов – поэзии, где традиция всего лишь прием, где важнее, то, что обычным взглядом человека, зрящего только из мира вещей, не увидеть.
Яна-Мария Курмангалина
Татьяна Вольтская родилась и живет в Петербурге. Поэт, эссеист, автор 11 сборников стихов. Крайний – «Крылатый санитар» («Воймега», 2019). В 1990-е годы выступала как критик и публицист, вместе с Владимиром Аллоем и Самуилом Лурье была соредактором петербургского литературного журнала «Постскриптум». Стихи переводились на английский, немецкий, шведский, голландский, финский, итальянский, литовский языки. Лауреат Пушкинской стипендии (Германия, 1999), премий журнала “Звезда” (2003) и журнала «Интерпоэзия» (2016). Победитель Волошинского конкурса (2018). Печатается в литературных журналах “Звезда”, “Новый мир”, “Знамя”, “Дружба народов”, “Интерпоэзия”, “Этажи”, «Новый берег», «Крещатик», «ШО» и др. Работает корреспондентом радио «Свобода/Свободная Европа»
Татьяна Вольтская // На языке воды
* * *
Будем любить друг друга — и сейчас, и потом, без тел,
Будем любить друг друга, как нам Катулл велел.
Это ведь репетиция — периодами Уитмена,
Перелётными птицами будешь любить меня.
Это ведь черновик — строчкою Веневитинова,
Скорописью кривых веток буду любить тебя.
Будем влетать друг в друга ласточкою, стрижом,
Вологдою, Калугой, двенадцатым этажом,
То холодком по спинам, то солнечным куражом,
Расклёванною рябиной в сквере за гаражом,
Грозы шелковистой кожей, бледным узором её.
Воздух висит в прихожей, поблескивая, как ружьё.
* * *
А я всегда хотела – замужем
По тихой улице идти,
При детях и в костюме замшевом,
Цепочка шею холодит.
Она, цепочка-то, холодная,
Стекает с шеи ручеек,
Да вот любовь-то подколодная
Стучится в ребра – чок-чок-чок.
Я не хотела это яблоко,
К тому же, кислое оно –
Да по Неве плывут кораблики,
Течет по палубе вино.
Живем от пристани до пристани,
За нами дверка – щелк да щелк,
Встает рассвет бессонный, пристальный,
И катится Нева со щек.
* * *
Еще одно заброшенное поле,
Блуждают иван-чая огоньки.
Как человек, уставший быть собою, –
Ни снов, ни сожаленья, ни тоски.
Над ним летают медленные осы,
И вереницами издалека,
Как женщины, темны, простоволосы,
Проходят дождевые облака.
И сразу же, с туманом перемешаны,
Сквозь влажную густую лебеду
Идут рядами конные и пешие,
И красные, и белые идут.
Идут лишенцы, спецпереселенцы,
На сгорбленных подводах кулаки,
В сырых кульках беззвучные младенцы,
Плывут в шинелях русские и немцы,
В сквозных лучах угрюмые полки –
Наискосок от Гатчины до Луги,
К невидимому глазом рубежу.
В задымленное стеклышко разлуки
Я, как на солнце, на тебя гляжу.
Но сквозь тебя плывут, как через поле,
То беженцы, скользящие из рук,
То детский плач, то отголоски боя,
То три солдатки, впрягшиеся в плуг,
И корка хлеба, и головка лука,
На поздний ужин – кипяток и жмых.
Сквозь поле незасеянное
руки
Тяну к тебе, но обнимаю – их.
* * *
Надо же, старая перечница, смотри-ка,
Ты еще хочешь жить, любить,
Продаешь квартиру, полную окостенелых криков
Страсти, горя, ненависти – любых.
Вот она, жизнь, откалывается кусками
Ладожского льда, уплывая с шорохом по Неве,
Крутясь под мостами, обещая вернуться – песенка городская,
Застрявшая в ухе, горло царапающая. Не верь!
Ах, ты не хочешь сидеть, перебирая прошлое,
В мамином кресле, сливаясь с обоями, но пока
Ты спишь, будущее – железной горошиной
Под дырявой периной толкает тебя в бока.
Неужели ты думаешь заклясть это каменное болото,
Обойти со спины извивающуюся страну,
Все ее скользкие шеи, ядовитые зубы, вышедший из моды
Пыточный реквизит? Ну-ну.
Ты думаешь, новые стены не будут к тебе суровы,
Из соседних окон на тебя не нахлынет мгла?
Здесь на каждой стене – непросохшие пятна крови,
Запомни, куда бы ты ни пришла.
Этот город пропитан смертью – не до идиллий,
А сестренка любовь – попрошайка, дворничиха, швея:
Разрывая объятья, из каждой комнаты кого-нибудь уводили.
Кто знает, чья теперь очередь. Может быть, и твоя.
* * *
Бог появляется между сном и явью.
Ни сотрясенья телесного, ни сиянья,
Просто внутри души возникает полость,
В полости – эхо. Бог – это просто голос.
Раннее утро, шорох в кустах малины,
Влажное слово. Это и есть молитва.
На языке воды говорящий слитно
Тополь. Калина. Звякнувшая калитка.
Красный огонь печной, и тропа лесная,
Вьющаяся в душе. Никогда не знаешь,
Где отделяется – каплей от мокрой ветки –
Слово от музыки – тьма от света.
