Стихи Вадима Месяца почти всегда сюжетны. На самом деле, мало у кого из поэтов получается создавать столь яркие эпические баллады, а вот Вадиму — удается. Один из моих любимых его текстов — о красном камне сердолике — я даже детально разбирала на филологическом спецкурсе педагогического университета, надо сказать, весьма успешно. В свое время это стихотворение поразило меня: помнится, когда я прочла его в первый раз, воображение работало так, что я не только видела мысленно всю картину происходящего, но и слышала стук лошадиных копыт, крики нищих, возгласы верховых, кристально чистый колокольный звон, плывущий над христианским миром, в темных углах которого еще не до конца изжили себя первобытные языческие демоны… Иногда мне кажется, что этот антагонизм темных и светлых сил — исконно славянского древнего язычества и нового (в масштабе вечности) христианского самосознания русской души — и есть суть авторского поэтического замысла. Ну и конечно мощная лирическая составляющая.
Яна-Мария Курмангалина
Вадим Месяц (1964). Поэт, прозаик, руководитель издательского проекта «Русский Гулливер». Член союза Российских писателей, союза писателей Москвы, Международной федерации русских писателей (Мюнхен), Нью-Йоркского отделения ПЕН клуба «Писателей в эмиграции», «Международного ПЕН-центра» (Москва), председатель комиссии «Центра современной литературы» при научном совете РАН. Стихи и проза переведены на английский, немецкий, итальянский, французский, латышский, румынский, белорусский, польский и испанский языки.
.
Вадим Месяц // Я счастья не выбираю
НОВОГОДНЕЕ
Ни в огне, ни в земле,
ни в промерзлой воде,
ни в слежавшемся сене подвод.
Не ищи меня, милая,
больше нигде.
Я закончился так же, как год.
Я остался во тьме
на другой стороне,
за редутом бескрайних снегов.
И древесные тени слежу
как во сне,
и снаружи не слышу шагов.
Беспокойства изнанка
в бряцаньи ключей,
не обретших ни выход, ни вход.
Наше прошлое соткано из мелочей,
а грядущее — наоборот.
Ни в земле, ни в воде,
ни в погасшем огне —
робким светом,
скользнувшим под дверь,
этот прожитый год остается во мне,
ему не с кем остаться теперь.
ULULAE
Я корону носил три дня.
На четвертый — лишился сил.
В голубой водоем огня
свою голову уронил.
Сколько мрамора по углам,
под ногами скользит гранит.
Легкий обморок милых дам
им навеки испортит вид.
Не ходи, сестра, на балы.
И вина моего не пей.
Почему для царя милы
те, кто сильно его глупей?
Почему ты так много ешь,
а фигура твоя стройна,
что в бюджете заполнит брешь,
если завтра опять война?
В одуванчиках степь бела.
И в чертогах, где стих прибой,
совы смотрятся зеркала,
тайно восхищены собой.
ПРЕДАННОСТЬ
Я всегда, дорогая,
был себе на уме,
но не хотел делиться
с тобою этим умом.
Не потому, что я вижу
особенный свет во тьме —
мне как-то хватает
света в себе самом.
Мы поднялись, но тени
еще не встали с колен.
И наши заблудшие души
ищут в тепле уют.
Я счастья не выбираю,
и не назначаю цен
решениям и поступкам,
которые нас убьют.
Мы состоим из различных
бессмысленных мелочей,
насыпанных в оболочки
прочных мифологем.
Ты несомненно ничья.
И я как всегда ничей,
покорно и равнодушно
принадлежащий всем.
ЖЕРТВА
Ночь свяжет руки и сожмет глаза,
сходя с ума от межпланетной скуки.
По всем законам пыточной науки
нам взрослые покажет чудеса.
Беспомощность тебе недолго льстит,
когда в досаде набирая силу,
она к рассвету обретает вид,
способный хоть кого свести в могилу.
И взгляд ее приказывает ждать
в окне открытом отдаленный парус,
приподнимая божью благодать
движением одним на новый ярус.
Ты с ней сцепился узами родства.
И в драматизме сладости постельной
простые, солдафонские слова
звучат отныне песней колыбельной.
Последний клад разграблен и разрыт,
и вместе с ним исчез источник страха.
В ней жадность просыпается как стыд,
и лоно разверзается как плаха.
И я молю, чтоб ты меня спасла,
от святочной любви пойдя налево,
упав в объятья старого козла,
как чокнутая злая королева.
ЦЫГАНСКАЯ ПЕСНЯ
Девушку мою жандармы забрали,
обрезали косы, скрутили руки.
Карцеры сырые в Тимишваре,
ни собаки нет с ней, ни подруги.
Не придет она в платье красном
с ярмарки чужой с богатым уловом.
Не окинет милого взором ясным,
не одарит бравого добрым словом.
По-румынски спрашивал у румына,
а румын ответил мне по-цыгански.
На плече его яблок гнилых корзина,
на лице его круглые злые глазки.
Крест на шее жилистой серебрится
сплава мельхиорового дурного.
Даже неудачливая девица
никогда не позарится на такого.
Что за люди в этом глухом уезде?
Мне в толпе бесчисленной как в пустыне.
Девять лет дали моей невесте.
Нужно мне другую искать отныне.
Солнце катится вдоль косогора,
а я жду разбойницу у часовни.
Говорю о боге для разговора.
В бородатом дьяконе не вижу ровни.
УГЛИЧ
Прозрачный дым в старинном Угличе
идет из придорожных бань.
И пьяный снег бредет по улице,
и уползает в глухомань.
Не узнавая лика бледного,
луна глядится в водоем
в тоске покоя лазаретного,
где мы останемся вдвоем.
И под рукой столетья целые
сойдут с ума от тишины.
И храмы красные и белые
в ночи курганами темны.
Никто не вспомнит о царевиче,
мечтая о земной любви.
И слезы искренние девичьи
не льются в Церкви на крови.
Среди хвои горят фонарики.
И по дороге в небеса,
во тьме целуются очкарики,
закрыв ненужные глаза.
.
