Филипп Дзядко. Радио Мартын: роман. — М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2023. — 480 с. — (Классное чтение)
В самом конце минувшего года обрёл наконец бумажный облик, после многих месяцев существования в свободном доступе в интернете, первый роман журналиста и прозаика — это если представлять его совсем коротко — Филиппа Дзядко, ломающий жанровые рамки и читательские ожидания. Инерции культурного восприятия автор ломает уже не в первый раз (он и сам-то не слишком в них укладывается, будучи, с одной стороны, филологом, и не только по образованию, но и, так сказать, практикующим, — автором научных статей о литературе XIX и XX веков и о поэзии второй половины XX — начале XXI века, с другой — просветитель, создатель, в частности, проекта «Арзамас» и его приложения для детей — «Гусьгусь», с третьей — журналистом, в частности, радиожурналистом, и это ещё далеко не всё, и, похоже, все эти, несомненно между собою связанные, опыты ему при работе над романом пригодились), — одной из самых заметных, по моему разумению, книг позапрошлого, 2021 года стал его написанный поверх всяческих барьеров дневник чтения «несуществующей книги» Михаила Айзенберга, персональная история понимания, феноменология становления читательских смыслов — «Глазами ящерицы».
Новый роман Дзядко, повествующий, очень-очень грубо говоря, — о судьбе человека в некотором очень узнаваемом тоталитарном государстве и способах противостояния этому последнему, отражает нынешнюю социальную (и сопутствующую ей эмоциональную, а по большому счёту и антропологическую) ситуацию настолько точно, — с точностью гиперболизированной, доводящей до предела, переходящей за этот предел, — что способен показаться публицистическим высказыванием. Большой ошибки в этом, совсем строго говоря, не будет, — прочитать можно и так, особенно когда в таком прочтении есть потребность и сама реальность, превосходя, по своим обыкновениям, самое смелое воображение, фокусирует взгляд именно таким образом, и вообще — публицистическая, даже сатирическая компонента там несомненно присутствует, и выпуклая радость узнаванья при виде некоторых персонажей читателю гарантирована. (Собственно, так книгу уже и читают: «Герой романа, как это часто бывает в антиутопиях, — гласит предисловие к одному из интервью с автором, — больше не может служить винтиком тоталитарной машины и бросает ей вызов1».) Там действительно говорится о противостоянии неправедной власти как одному из обликов зла: «…зло, что сейчас есть в мире, должно закончиться на нас. Радио — наш способ. Точка». (Заметим, кстати, что говорится это только на 231-й странице из 408-ми.) Но если сконцентрироваться на одном только этом, сильного огрубления не миновать; и есть ещё одна опасность: поддавшись соблазну прямого публицистического прочтения, легко упустить из виду собственно литературную, эстетическую природу этого сложного, разнонаправленного, своевольного, а в конечном счёте и таинственного текста.
В пользу того, что всё существенно сложнее публицистических деклараций, свидетельствует по крайней мере один только тот факт, что роман вызревал медленно, постепенно — в течение одиннадцати лет: 2010–2021. Не говоря уже о том, что за рамки сиюминутного суждения о насущном роман выводит сама ткань его, пронизанного множеством отсылок, построенного в значительной степени на цитатах из текстов, важных для автора — и людей его культурного круга, с которыми он таким образом перекликается во мраке. В жанровых рамках роману тесно. Как только рука пытается тянуться к какому бы то ни было из ярлыков, хоть бы и к нескольким: антиутопия… а что в таком случае делать с изрядной утопической компонентой? (есть она там, есть!) альтернативная история? а так ли сильно она альтернативна?.. — так немедленно понимаешь недостаточность каждого из них и всех их в совокупности. Но каждый же в определённой степени и подходит. Авантюрный роман? — не без этого. Триллер? — почему же нет. История любви? — ну конечно же! Трагедия? — безусловно. А, например, Александр Марков в своей рецензии на роман счёл его «журналистским расследованием о жизни России после зимних протестов 2011–2012 года2», а также уподобил его «настольной игре или квесту2*», и в общем-то тоже не ошибся (правда, назвал это журналистское расследование сутью романа, что всё-таки чересчур). Кстати, и от классической научной фантастики кое-что есть: приборчик в ухе главного героя, настраивающий ему слух правильным образом. К жанровым определениям романа хочется причислить и культурную, эмоциональную историю взросления людей того поколения, к которому принадлежит и сам автор, — родившихся на рубеже 1970–1980-х; Мартын — его ровесник, автор и Мартын в детстве читали одни и те же книжки, слушали одни пластинки, вообще у них во многом общая память. Попытка уловить и сохранить то, что обречено на исчезновение? — вот, это, пожалуй, вернее всего…
Собственно, сам автор так однажды и сказал: «Моя книжка — про летучее, исчезающее1*».
На самом-то деле «Радио Мартын» родствен куда более (во всяком случае — не менее) поэзии, чем прозе. Тем более, что из её вещества он в значительной степени и состоит: он гудит русской поэзией, а вот не скажу, кем именно, — сами узнавайте. Радость узнавания — и куда более глубокая, чем в социальной сатире — ждёт читателя и здесь.
…но мы ещё не исчерпали перечня прокрустовых жанровых лож, в которые он не укладывается. Поверите ли? — среди них окажется и роман документальный. Об этом чуть ниже.
Что касается прозаических родственников романа, филологические умы уже наметили черты его многораскидистого генеалогического древа, выявив среди его предков Юлия Даниэля, Зиновия Зиника, Бориса Виана (Александр Марков, припоминающий и Германа Гессе, и русскую словесность осьмнадцатого столетия: Андрея Болотова, Александра Радищева и даже Александра Суворова2*. Ну да, «Радио Мартын», конечно, тоже в известном смысле «Наука побеждать»…); Евгения Замятина, Франца Кафку, Джорджа Оруэлла, Владимиров Набокова, Войновича и Сорокина, а также Вильгельма Гауфа со сказкой «Карлик Нос» (Артём Роганов3); того же Замятина да ещё Сашу Соколова поминал Дмитрий Волчек1*. Сам автор в интервью Волчеку ещё расширил этот список, добавив в него Гайто Газданова, Михаила Айзенберга, Бориса Житкова, Ивлина Во, Томаса Мэлори («Смерть Артура»), и своего дедушку Феликса Светова, «и других»1*. Предков и родственников оказывается так много (ну недаром же автор и сам профессиональный филолог), что хочется уже взбунтоваться и задуматься, а что же такое этот роман, стремительно разрастающийся на наших глазах до энциклопедии мировой культуры, — сам по себе, помимо семейных сходств.
Если бы вдруг кто-то спросил меня, какое качество этого текста видится мне наиболее ярко выраженным или первым бросающимся в глаза, я бы сказала — многоголосость — притом многоуровневая, фонетическая, акустическая объёмность. (Кстати, обилие внутренних, вросших в авторскую речь, продолжающих её и продолжаемых ею цитат — это только один из её уровней.) Если искать броских определений, «Радио Мартын» можно назвать акустическим романом. У главного его героя, Мартына, со слухом собственные прихотливые отношения: его проблемы со слышанием — антиглухота. Он гиперчувствителен, слышит неслышное для других: «Я тончайший инструмент, знающий о скорых изменениях, которые никому ещё не известны», и приборчик в ухе ему как раз затем, чтобы лишние звуки подавлять. Здесь вообще многое строится вокруг темы слуха, слышимости, возможности, умения и готовности слышать — в смысле как прямом, так и переносном — в значении чуткости, понимания. (Кстати, в отношении этого последнего здесь сказано много тонкого, например: «Не понимать важно, так становишься внимательным». Это как раз о выходе из инерций — работу такого выхода и совершает роман в целом).
Так вот, один из важнейших голосовых уровней в романе составляют письма — старые письма, не доставленные в своё время, целый контейнер с которыми находит Мартын и принимается разносить их если не по адресатам, которые в основном давно умерли, то хотя бы по их потомкам; а потом их читает в эфире, дерзя официозу, нарушая все навязанные приличия, «Радио NN». Диктор комментирует:
«Наши убеждения постоянно создают и меняют нашу реальность. Мы связаны со всей вселенной, а значит, всё возможно. Вот, например, вы потеряли кого-то много тысяч лет назад, а он вернётся. И послушайте, мой коллега для вас прочитал письмо. У каждого есть такая пропажа, значит, это письмо каждому».
И это, оказывается, настоящие письма — из собственной коллекции автора, собирающего старые документы и фотографии. Дзядко включает их в текст целиком, резко и непредвиденно расширяя его внутреннее пространство. Они и делают роман ещё и документальным: вводят в него живую, сырую, необработанную историю.
«Людям очень нужно, чтобы их слышали или хотя бы слушали». Даже если они уже давно умерли.
Это роман ещё и о непрерывности — поддерживаемых усилием — человеческих связей.
За многоголосым звучанием «Мартына», вне всяких сомнений, стоит целая антропология — не нуждающаяся, что важно, в прямых декларациях, — они обеднили и упростили бы её. Чтобы быть адекватно понятой, эта динамическая, звучащая антропология должна быть непосредственно пережитой — как личный чувственный (акустический!) опыт. Такой чувственный опыт и устраивает читателю автор.
Роман, вне всякого сомнения, в одном из важных своих аспектов социален. Но, на самом деле, не более, чем вообще существование человека, который некоторыми участками своей поверхности вынужден соприкасаться с социумом (а этот последний его ещё и губит). Тут речь и о предметах принципиально более глубоких: о споре сил жизни с силами смерти, о сопротивлении живого — мёртвому и мертвящему (в том числе и в их вариантах: о противостоянии настоящего и искусственного / фальшивого, истинного и ложного. — Вот за живое, настоящее, истинное представительствует в романе как, с одной стороны, неправильный, нескладный неудачник Мартын и его тоже весьма неформатные соратники по «Радио NN», так, с другой, и голоса отправителей писем, которые Мартын вопреки всем здравым смыслам разносит: голоса из первой половины XX века, из совсем другого исторического состояния. Представительствует за жизнь и подлинность, кстати, ещё и та мировая культура, до энциклопедии которой, как мы уже заметили, роман при ближайшем рассмотрении стремительно разрастается. Социальная несвобода тоску по ней, как давно замечено, обостряет особенно: самим фактом своего существования мировая, несводимая к одному знаменателю культура превращается в форму протеста. Так и здесь).
Это противоборство — одна из ведущих тем романа, но опять-таки не единственная. Есть и вторая: о внутренней свободе, её истоках. И, конечно, эти две темы глубоко связаны.
У каждого в жизни есть такая задача — на каком бы материале ни решалась. Значит, это письмо каждому.
В омертвелый, тщательно забетонированный мир альтернативно-исторической «России всегда» (это название носит главное официальное радио той страны, но так же с полным правом может назваться и страна в целом, исторически достигнутый облик которой, как это часто случается с государствами такого рода, простодушно принимает себя за вечность) врывается — размывая его в конечном счёте — не только альтернативное ему «Радио NN»: врываются вообще разные голоса, и ключевое слово тут — разные. Уже сама их разность — вызов стоячему официозу, который тот чувствует, принимает — и отвечает на него со всего размаху.
Да, силы неравны. Да, Мартын, что неудивительно, оказывается фатально слабее этого омертвелого мира. Но он всё равно побеждает.
Точнее говоря, побеждает не совсем Мартын — лично он как раз терпит катастрофу (и как ни жаль Мартына и его друзей-коллег по «Радио NN», как ни вызывает протест их судьба, — это лишь свидетельствует в пользу автора, честности его, не склонного давать читателю ни легковесных утешений, ни простых решений вообще). Побеждают силы, к которым он — по собственному выбору — имеет отношение. Побеждает — вопреки всему — жизнь, как это ей свойственно, неизвестным науке способом. Антиутопия, не переставая быть собой, оборачивается утопией: диктатура рассыпается на глазах, как морок, от одних только звуков живой речи.
И да, в некотором важном смысле этот текст действительно жгуче актуален: он — именно благодаря тому, что совсем не оптимистичен, но зато полон сильной, настоящей. непокорной жизни, — даёт надежду.
Ольга Балла
Ольга Анатольевна Балла (р. 1965) — журналист, книжный обозреватель. Окончила исторический факультет Московского педагогического университета (специальность «преподаватель истории и общественно-политических дисциплин»). Редактор отдела философии и культурологии журнала «Знание-Сила», редактор отдела критики и библиографии журнала «Знамя». Публиковалась в журналах «Новый мир», «Новое литературное обозрение», «Воздух», «Homo Legens», «Вопросы философии», «Дружба народов», «Неприкосновенный запас», «Огонёк», «Октябрь», «Техника — молодёжи» и др., на сайтах и в сетевых журналах: «Лиterraтура», «Гефтер», «Двоеточие», «Культурная инициатива», «Русский Журнал», «Частный корреспондент», «Textura» и др. Лауреат премии журнала «Новый мир» в номинации «Критика» (2010), лауреат премии «Неистовый Виссарион» (2019). Автор книг «Примечания к ненаписанному» (т. 1-3, USA: Franc-Tireur, 2010), «Упражнения в бытии» (М.: Совпадение, 2016), «Время сновидений» (М.: Совпадение, 2018), «Дикоросль» (М.: Ганновер, «Семь искусств», 2020). Живёт в Москве.
- https://www.svoboda.org/a/ischeznovenie-buduschego-filipp-dzyadko-o-romane-radio-martyn/31779414.html («Радио Свобода» признано Минюстом СМИ-иноагентом на территории РФ)
- https://znamlit.ru/publication.php?id=8403
- https://gorky.media/reviews/zvon-v-ushah-shum-v-golove-rossiya-vsegda/
