Нет ничего более зыбкого, чем реальность. Белоусенко показывает нам двух одиноких людей, их встречу, их разговор — и каждое движение, каждое чувство уловлено точно, тонко и правдиво. Это автор, который умеет создать художественный мир из самых простых ситуаций, умело держа нас на грани невыразимого, но каким-то образом высказанного. Люди появляются из дорожной пыли, а потом исчезают с линии нашего взгляда. А мы остаёмся с ощущением теплоты и горечи за то, что мир так странно устроен. И принимаем его таким зыбким, какой он на самом деле есть.
Андрей Тимофеев
Алёна Анатольевна Белоусенко родилась в 1992 году. Окончила экономический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова, Литературный институт им. А.М. Горького. Публиковалась в журналах «Наш современник», «Роман-газета», «Традиции & Авангард», «Лиterraтура», «День и Ночь» и др. Лауреат нескольких литературных конкурсов. Участник Форума молодых писателей России и Китая в Шанхае. Член Союза писателей России. Живёт в г. Одинцово.
Алёна Белоусенко // Облепиха officinale
Мягкий август. Пока утро свежее, лёгкое, дачники оставляют город и разъезжаются по деревням. Их машины, не снижая скорости, бряцают подвеской на неровном асфальте и пролетают мимо заброшенных лугов. В этом шуме не слышно, как по краю дороги стрекочет старый велосипед. Вдруг тормозит. С него слезает невысокая и худенькая девушка. Подтягивает велосипед к обочине и оглядывается по сторонам. Никого. Перепрыгнув через канаву, приближается к придорожной облепихе. Листья у неё будто седые, но ягоды сидят плотно, как на початке кукурузы. Девушка обходит дерево и встаёт к нему с чистой, луговой стороны.
Она вынимает из рюкзака пустой контейнер и начинает бережно срывать ягоды. Осторожно, одну за другой, будто швея прошивает ткань аккуратными стёжками. Облепиха не любит суету. Нельзя сорвать две ягоды разом и ни одну из них не поранить. Тонкая кожица — не то что у рябины, например – лопается при малейшем давлении. В этом хитрость щедрой, но требовательной облепихи.
Проезжающие мимо водители с удивлением смотрят на неё. Какой-то шутник бросает пакет от чипсов прямо на велосипед. Высунув морду из окна, гавкает собака. Девушка старается не обращать на них внимания. Когда её поднятые руки начинают болеть, а запрокинутая голова кружиться, возле велосипеда останавливается машина. Из неё выходит мужчина и закуривает, смотря в направлении деревень и дач. Стоит странно, в мальчишеской позе — ноги вместе, носки врозь. Потушив сигарету, берёт телефон и фотографирует девушку. «Что ему нужно?» — с тревогой думает она и продолжает собирать ягоды обмякшими пальцами. Мужчина делает примирительный жест ладонью — сейчас всё объясню — и после заминки у канавы кое-как добирается до облепихи.
— Смотрите, вы похожи на пчелу, — говорит он, показывая фото. — Волосы пушистые светлые, как у мохнатой пчелы. А рюкзак за спиной — это сложенные крылышки. Ведь похоже, да? И дерево-то большое по сравнению с вами. Я удалю, если хотите.
Девушка мельком смотрит, но не видит, боясь то ли ближе подойти, то ли увидеть что-то другое.
— Удалите, пожалуйста, — говорит она и ждёт, что он наконец уйдет.
— Извините, если напугал.
И стоит также — ноги вместе, носки врозь. Похожий на принца из какой-нибудь Дюймовочки. Только постаревшего и побитого жизнью.
— Я просто на дачу ехал, смотрю — кто-то облепиху собирает. Она ведь до вас никому не нужна была. Меня Миша кстати зовут. А вас как, если не секрет-секрет?
— Наташа, — отвечает она, хотя не собиралась.
Миша рассказывает, как ещё мальчишкой собирал облепиху у бабушки на даче. Опыт у него в этом большой, хоть и давний. И он не против его сейчас повторить. К тому же он болеет — это не заразно, и ему просто необходимо посидеть на свежем воздухе в компании с хорошим человеком, желательно с незнакомым и чужим, пусть и молча.
Наташа отказывается от помощи и возвращается к сбору. Боли в шеи и руках она уже не чувствует — её занимает этот странный мужчина, который зачем-то привязался. В чём его странность? Он лежит на траве и смотрит на небо, рассматривая там что-то. Лежит расслабленно, спокойно, будто у себя дома. Словно это место принадлежит ему, а она зашла в гости и крадёт ягоды из его сада. Но он, конечно, человек благородный и щедрый, и собрал бы их для неё сам, положил в плетеную корзинку и подарил. И ей кажется, что она с удовольствием бы их приняла.
Миша понимает, что девушке некомфортно, что она ждёт, когда он уйдёт. Но он и вправду чувствует, что там, в конце дороги — с того или другого края, дома или на даче — конец, после которого ничего в его жизни не случится. А здесь есть что-то. Лично его – не нужная никому облепиха и наверно не нужная никому девушка — такая она запуганная.
Замечая, что Наташа то и дело поднимается на носочки, он запевает, подражая Винни-пуху:
Если б мишки были пчёлами,
То они бы не придумали
Так высóко строить дом
И тогда тра-та-та-та
Мишки не полезли б
На такие вышки!
Наташа бросает на него взгляд — он поёт, не смотря на неё, не выискивая на лице удивления и смеха. И она, наконец, смиряется с мыслью, что человек этот хоть и очень странный, но совершенно безобидный.
— Ла-адно, помогите, — предлагает она, понимая, что высокому мужчине будет проще совладать с деревом.
— Один момент, — поднимается Миша и направляется к машине. Наташа слышит, как в багажнике дребезжит стекло, и видит в руках Миши бутылку, наверно, с коньяком. Он обмывает алкоголем руки, показывает их, растопырив пальцы, кричит «Чисто!» и собирается уже вроде идти, но делает пару торопливых глотков и тогда уже возвращается к дереву.
— А что вы потом с облепихой готовите, если не секрет? — спрашивает он, выбирая более спелую гроздь.
— Осторожно, только не давите на неё. В чай просто добавляю. Я вон прошлый раз корни одуванчика здесь собирала. Знаете, как одуванчик на латинском? Taraxacum officinale. Что значит одуванчик лекарственный.
— Звучит внушительно. Любите наверно очень?
— Что?
— Облепиху. Раз приезжаете.
— Ну да, хорошая ягода.
— А что дерево у дороги растет, не боитесь?
— А я с чистой стороны собираю. Оттуда вон какой свежий воздух идёт.
Машины то и дело проезжают мимо них, вдыхают кислород — тот, что тянется из леса, и выдыхают свой газ. Выдоха много, но лето к полудню переполнено не им, а чем-то другим. Какой-то жизнью, которая своей полнотой обездвиживает. Жизни очень много, и потому долго она существовать не сможет. Вот уже — одно дерево слегка машет верхушкой, как будто прощается.
Миша наблюдает, как она достает из рюкзака литровую бутылку без этикетки, наверно бывшей бонаквы. Кажется, в неё много раз заливалась не успевшая остыть вода из чайника.
— Да-а, чувствую, суждено этому пластику разложиться прямо в рюкзаке, — подшучивает он.
— Не смешно, — почему-то обижается Наташа.
Собрав половину контейнера, они сиротливо садятся на клочок тени, прислонившись к дереву.
— Странно всё-таки, почему дерево плодоносит, если оно одно? – спрашивает Наташа. — У каждой облепихи свой пол есть. Плодоносят только девочки, если где-то рядом стоит дерево-мальчик.
Миша тут же встаёт и уходит на поиски. Сначала шагает в сторону леса, но лес подозрительно далеко, и он останавливается, смотрит назад. Может, мальчик прячется по ту сторону дороги, за лесополосой? И пыльца каким-то чудом перелетает, не рассеиваясь в потоке машин?
— Куда, куда? — кричит Наташа.
Он идёт за своей догадкой и молчит, пока, действительно, не находит дерево по ту сторону дороги. Наташа бежит на его голос, проходит через лесополосу и видит похлопывающего по облепихе Мишу.
— Мужик! Вот это я понимаю! Через такое расстояние опылил! Я вот что думаю – надо их женить. Нехорошо это. Столько лет любят друг друга, а всё не как у людей.
Миша идёт на дорогу и встаёт по центру.
— Дурак, — еле слышно говорит испуганная Наташа, оставшаяся у обочины.
Он раскидывает руки как на распятии и, недолго думая, начинает церемонию:
— Душа есть у каждого существа. У человека, у божьей коровки и у дерева, конечно, тоже. Иначе не росли бы на нём ягоды. А душе нехорошо жить в грехе.
— Машина! — кричит Наташа, но Миша не двигается.
— Эй! Жить надоело? — злится машина и проносится мимо.
— И чтобы плоды вашей любви были вкусными и полезными, то есть угодными человеку, объявляю вас мужем и женой. Можете опылиться.
Наташа не может точно ощутить, относятся ли хоть как-то его слова к ней. Не для деревьев же, в самом деле, эта церемония? Или они относятся к любой — незнакомой и первой попавшейся девушке. Она просит ещё раз посмотреть свою фотографию. Миша показывает, и она видит и мех, и крылья, и свою маленькость.
— Как хорошо ты меня пчёлкой заснял, – сказала она и покраснела от своего внезапного «ты».
— Я художником хотел стать. Но не стал. Поздно уже.
Она хмыкнула.
— Смешно, да? Ну да, мне самому смешно.
— Нет, просто, это то же самое, что быть поэтом. Из прошлого века что ли. Нет таких профессий. А если серьёзно, то как же поздно, тебе наверно и сорока нет.
— Нету. Но может и не будет.
Она трижды делает «тьфу» через левое плечо всерьёз и как следует.
«Бззз», — говорит она ему строго в самое ухо, чтобы прекратил говорить печальную ерунду. Он улыбается, кладет контейнер на траву и, играно нахмурившись, оглядывается, отыскивая пчелу и хлопая то тут, то там ладошами. Хлопает у носа Наташи, она взвизгивает и мчится в сторону леса, крича во всё горло.
— Я медведь! Догоню-юууу, — завывает Миша, нагоняя пчелу. Пчела, понимая, что медведь уступает ей в скорости, а улететь и остаться в одиночестве не хочется, замедляет бег и даже тяжело дышит. Медведю удаётся сделать широкий прыжок и оказаться перед лицом пчелы.
— Бу! — поднимает вверх он когтистые лапы.
— Я кусачая пчела, — кричит пчела и замирает.
— Ну, кусай, раз кусачая, — смеётся медведь.
Пчела в нерешительности смотрит на него, ища место, куда можно куснуть, но опускает глаза и говорит:
— Мне мёд пора собирать, не до тебя, — разводит руками, поворачивается и возвращается к облепихе. Он закуривает и идёт следом.
Миша смотрит на неё, на небо и думает, что умел бы он хорошо рисовать, то нарисовал бы эту придорожную облепиху. Мольберт поставил бы с той стороны дороги, где растёт дерево-мальчик. На первом плане изобразил машины, но маленькие, будто игрушечные, однако немного скрывающие эту поляну. Пусть она будет вся в жёлтых одуванчиках. А облепиха в оранжевых крапинках ягод и, наоборот, большая, по центру картины. И прислонившись к ней, сидит Наташа.
Он говорит ей об этом. Наташа просит нарисовать и его рядом с ней. Миша отвечает, что не может, он ведь художник и стоит по ту сторону с полотном. «Но ты голову поворачиваешь и обязательно смотришь на меня», — предлагает Миша и дотрагивается до её плеча.
Они снова возвращаются к сбору. Наташа толкает его под тень ветвей.
— А то случится солнечный удар, а мы ещё не всё собрали.
— Чтобы Наташа весь год чаи с облепихой пила, я готов и солнечный удар получить.
— Ты можешь в гости прийти, чай попробовать.
Миша отвечает не сразу и вкрадчиво:
— Спасибо.
Он думает, что можно предложить ещё раз встретиться пособирать облепиху, но совершенно ясно, что следующая встреча испортит сегодняшний день, а дня лучше у него наверно не будет.
— Где ты работаешь? Я тебя, кажется, не видел в городе, — спрашивает Миша.
— А, таких, как я, не видно. В больнице санитаркой. Сначала маме помогала, а потом мама умерла, и мне уже ничего не хотелось.
— Ты заканчивай это — нельзя так о себе говорить. Красивая, умная девушка. И на тебе. Нехорошо.
— Ладно-ладно.
— Мама давно умерла?
— Семь лет назад.
— У-ух. И тебе до сих пор её не хватает?
Она кивает. Миша, склонив голову на бок, внимательно смотрит на Наташу. Она ощущает, как он сочувственно касается каждой пушинки её пчелиной души. Но не понимает, почему не находит для неё ни единого слова.
Они молча заполняют оставшееся в контейнере место. И вдруг замечают, что стало прохладно. Со стороны леса набежал ветер и кружится теперь рядом. Поднимая пыльцу, он бездумно растрачивает её по лугу, хотя она нужна здесь – им и облепихе.
— Парам-парам-пам, всё! — смотря на дорогу, вдруг протягивает Миша концовку из Ералаша.
Наташа следует за Мишиным взглядом и понимает, что он имеет в виду не ветер — у его машины останавливается такси. Из него выбегает женщина, кидается на подходящего к ней Мишу и о чём-то рыдает. Она хлопает его, как будто проверяет, в целостности он или нет. Такси уезжает, и они подходят к дереву.
— Прошу знакомиться. Эта хорошая девушка с облепихой — Наташа. А это Лера, моя верная супруга.
Все трое понимают, что нужно возвращаться в город. Ягоды собраны, контейнер полон. Наташу уговаривают ехать вместе, крепят велик на крышу, хлопают дверями автомобиля и… Никому не нужное дерево облепихи исчезает, а они вливаются в жиденький поток машин, становясь частью чего-то общего и обыденного.
Жена ругает Мишу, забываясь, не обращая внимания на девушку. Ругает как блудного сына — с радостью от его возвращения.
— Звоню, значит, соседке, прошу крикнуть тебя, а она – кричу, говорит, у калитки — не отвечают, стучу в дверь — тихо. А ты здесь! Ягоды, блин, собираешь! Хоть бы трубку взял, я ведь думаю — всё. Мне ведь тоже тяжело! Думала, спиваться поехал.
Миша поднимает вверх палец и многозначительно смотрит на жену. Она машет на него рукой и вздыхает. Он вдруг замечает, что упаковка «Энзалутамида» лежит на виду, в подстаканнике, тут же убирает её и бросает под сиденье. После оборачивается и показывает Наташе гримасу.
— Шут гороховый. На дорогу смотри, — говорит жена. И Наташа не понимает, почему Лера не ревнует и даже рада видеть её здесь, рядом со своим мужем.
Они подъезжают к городу. Миша догадывается, что девушка живёт в так называемом хуторе — районе на окраине, со старыми домами и маленькими комнатами. Ему приходит в голову мысль оставить ей что-нибудь в завещании. Но он тут же её отгоняет как что-то наивное и глупое. Наташа выходит, куда-то в сторону тихо говорит «бзз», и машина уезжает. Она заходит в квартиру, похожую на маленькую пчелиную соту, и вдруг понимает — а ведь не может быть так, как на Мишиной картине. Чтобы жёлтые одуванчики и оранжевая облепиха. Одуванчики в мае цветут. А облепиха — вот она, сейчас. В августе.
