Пространство вокруг нас трепещет. Кажется, что плотину привычной жизни вот-вот прорвёт горькая вода насилия. Поэт действительно слышит чётче и реагирует жёстче, чем остальные. «Постою с тобой рядом / к жизни передом / в смерти — садом». За Юлией Шокол я наблюдаю давно и могу сказать, что надеюсь на неё — потому что «жизнь состоит из света и пустот / недосягаемых». Одарённость, чрезвычайная одарённость позволяет достаточно молодому поэту выныривать оттуда, куда иные и заглядывать боятся. Верю, что пока «гудит человек — насеком», для нашего времени не всё потеряно.
Евгения Джен Баранова
Юлия Шокол. Родилась в 1997 году, выросла в Украине, живёт в Вене. По первому образованию — филолог, сейчас учится на журналиста. Владеет английским, немецким и испанским языками. Публикуется в поэтических альманахах и на литературных интернет-порталах, таких как «Южное сияние», «Эмигрантская Лира», «Зарубежные задворки», «Берлин.Берега», «Интерпоэзия» и прочих. Неоднократно становилась лауреатом литературных конкурсов и фестивалей. В данный момент является редактором отдела «Обзор литературных журналов» в журнале «Эмигрантская Лира». Автор книги стихов «Зверотравы» (Ставролит, 2021).
Юлия Шокол // Траворастущими словами
держава
держали речь
держава с плеч
покатится как голова
о чём грохочет кровь твоя
солдатик оловя
так деревянно буква де
не на трубе а-бе-нигде-
в тебе рисует дом
я домовина я вина
я колокол джон донн
и бог не выдаст
просто съест
и с переменой мест
мой старший брат
мой страшный брат
воистину ли крест?
и кажется что говорю
но — стрекоза — и я горю!
переплавляю воздух в звук
и если смерть придёт как мать
чтоб ей не страшно умирать —
я за руку возьму
liebedich
Садок вишневий коло хати,
Хрущі над вишнями гудуть
Тарас Шевченко
над тобою
живая речь
неживая річ
я склоняюсь склоняя чтобы тебя постичь
поплывёт по воде лебединое liebedich —
это стих камыш
превратившись в стих
где вишнёвый де Сад
и хрущі над Шевченко кружат
и захочешь назад
/ну пожалуйста ну пожа/
но на все запятые уже не хватает ком
и гудит человек — насеком
в безъязычье своём мы язычники
Ы-ы-о-а
что тебе камышинка мышиная наша возня
надо мной — лебеда
в голове — золотой liebedich
и одна тишина на двоих
***
есть присутствие в темноте
тем и тело живёт во мне
что как будто его и нет
по ту сторону
сто-
нет
чем сегодня наполнен всклянь
человек-стакан?
опустошен бедой-лебедой
ненасытной её головой
но пока существую — не я —
но разверстая рана моя
лёгок легких оборванный пух
раз — горит
два — потух
***
так ложились мы спать:
головою прямёхонько в ад,
в стылый воздух его, голубые длинноты.
если бог – это бег,
то мне ноги свои не догнать
не отнять у дремоты.
если берег – беречь,
то куда заведёт эта речь:
за тридевять земель, чтобы в третьей палате прилечь
не костьми – но дыханием, взглядом…
постою с тобой рядом:
к жизни передом
в смерти — садом
чертовсполох
и ни души вокруг —
лишь заполошно
кричит моя душа чертополошья
и потому не слышно ни черта —
мой муравьиный брайль здесь
нечитаем
забрасываю невод в невозможность —
вытаскиваю нежность нежить нож но
мой проходящий — непереходим
и дым отечества не сладок —
несладим
и чем мертвеет и живёт живица
пока жуковскому несладко спится
внутри у птицы:
дрожит подкрылок пятисложный ямб —
чешуйчатая жажда бытия
где немота похожа на икоту
и тянется от якова к федоту
ко всякой прямоговорящей твари
с моим лицом
траворастущими словами
неприкаиново племя
С.Ш.
ползущий муравей… авей… авей
не авель —
эхо долгое в пустотах
разьятых стрекозиных тел
в момент полёта
где звероболь растёт во все края —
ещё не быль
но желтыми глазами
уже следит за мной из забытья
как смерть сквозная
похожая на дырочку в боку
у дудочки — и вот уже сочится:
не музыки азы —
изъяны языка
и аз воздам
и прочие частицы
и лес непререкаемый растёт
как неприкаиново племя
ты будешь этот-тот-не-тот-не-tot!
но если посмотреть наоборот
сквозь стрекозиное фасеточное пламя
жизнь состоит из света и пустот
недосягаемых
