Валерия Владимировна Гречина. Родилась в Москве, окончила Институт журналистики и литературного творчества, в качестве диплома защищала книгу рассказов «От кокона к бабочке». В институте посещала мастерские прозы под руководством писателей Бориса Евсеева, Леонида Бежина, литературного критика Льва Аннинского, поэта и прозаика Екатерины Шевченко. Становилась дипломантом литературного форума «Осиянное слово», посещала семинары писателя, члена жюри премии «Дебют» Леонида Костюкова. Печаталась в альманахе «Этажерка», журнале «Осиянное слово», а также в толстых журналах: «Знамя» и «Новая Юность». Вошла в шорт-лист фестиваля короткого рассказа «Кора» (2021 год).
 

Валерия Гречина // Букеты крапивы

 

Валерия Гречина // Формаслов
Валерия Гречина // Формаслов

Вьюн

Плащ твой шуршит совсем рядом. Я раскладываю карты на мокром сетчатом гамаке. Голову стягивает косынка, такая, как по грибы, только кисточка хвоста виднеется из-под косыночного спада. Делаю вид, что не слышу твоего запыханного дыхания. Знаю, что пришел не ко мне, прячешься от дедушки, в прошлый раз он пытался тебя огреть лопатой, когда увидел, как ты обвил Юлькину талию. Обвил талию, как вьюн, который обвивает смородину, белый такой, с цветками-колокольчиками. Ты увернулся от лопаты и целую неделю к нам не приходил. И целую неделю я ждала, когда придешь. Снова выпал бубновый валет в красном своем берете. А у тебя кепка с замусоленным козырьком, а под ней челка стриженная.

Шмыгнул в кусты малины.

— Эй ты, Юльку позови, — услышала за спиной.

— Ага, побежала, — огрызнулась я, но все-таки слезла с гамака.

Вечером сидели в шалаше. Доски были влажные после дождя. Колышки не горели. Ты чиркал спичкой, она быстро прогорала и гасла. А я сыпала крупную соль на сырой кусок черного, просыпала ее на сарафан, зеленый и длинный, до самых пят, которого в темноте не видно. Внизу живота стягивало и начинало печь, как бывает у печки, когда дедушка жарит голые кругляшки картофелин, или у костра, когда яблоки, запущенные в огонь, начинают темнеть, пузыриться и свистеть как мины. 

А потом пришел Андрюшка и принес сухие поленья из дома. Мы играли в пантомиму. Ты долго кривлялся перед костром, ходил на цыпочках, держался кончиками пальцев за невидимый подол, часто моргал и так неестественно-громко смеялся, что я ничего не поняла, когда все начали смотреть на меня и мой сарафан.

Весь вечер я не поднимала глаз, смотрела, как обгорают картофелины, как превращаются в черные комья. А потом мы шли по плотине, ты с Юлькой впереди, я сзади. Я смотрела на твои узкие плечи, на которых болталась ветровка с пустыми рукавами. И мне хотелось схватить этот рукав и сжать так сильно, как только могу.

Когда пришли домой, бабушкин храп уже заполнял террасу и принялся за сад, дверь в сад была приоткрыта. Юлька толкнула меня вперед, мол, иди.

Я лежала на кровати и слышала, как вы шушукаетесь в саду. А быть может, это был ветер, и шелестели яблони. И мне так невыразимо сильно захотелось стать яблоней, или смородиной, чтобы ты обвивал меня.

 

Красная косынка

У нее волос была пушнина. Как одуванчиковый шар, который можно задувать. И тут волосы стали опадать. Она находила их на подушке и в раковине. Она засовывала их в карманы и в ящики комода, прятала под чашечки лифчиков, которые ей отдавала сестра. Дора ждала, когда у нее вырастет то, на что эти чашечки можно надевать. Но оно все никак не вырастало. Она заглядывала себе под футболку, и никаких бугорков не было. Была только плоская равнина.

Она теряла волосы каждый день и вскоре вся квартира была в запрятанных Дориных волосах. Они были в шкафу под стопкой свитеров, в горшках с маминым каланхоэ, в коробках из-под конфет и ванильного зефира, в которых она хранила бумажных кукол. Некоторые пряди она смыла в унитазе, и они теперь хранились в кишечнике канализации.

Мама говорила, что все это от «химии». Дора ходила в больницу и сидела там подолгу. Было скучно, и голова куда-то ехала.

Как-то утром мама сказала:

— Придется брить.      

— А как я в школу пойду?

— Можно в парике, — ответила маме. — Купим тебе красивый.

Парик был вправду красивый — черное каре со стриженной челкой и волосы такие блестящие. Но в нем было жарко, как в бане. И голова чесалась. Пришлось надевать косынку. Дора надела красную с белыми узорами. Завязала на затылке.

— Как пират, — подумала она и улыбнулась.

Она зашла в класс и села за парту, достала пенал и уставилась на него. Она видела, что все впились в нее глазами, как пиявки.

— А что у тебя под платком, а, какао? — спросил Стас Красавин. Он никогда раньше с ней не заговаривал.

Ее называли в классе «какао» из-за цвета кожи.

Дора не ответила. Она стала зреть, как зреет помидор. И вскоре лицо стало не отличить от ее косынки.

— А может у нее там ничего? — крикнул с последней парты Эдик Картавин. Он был такой обширный, что занимал почти целиком всю парту. И зубы у него были коричнево-ржавые. Когда он раскрывал рот, пахло кислой рыбой. Поэтому рядом с ним никто не садился.

В этот момент послышалось:

— Всем встать.

Значит, пришел генерал. Все так звали учителя ОБЖ. Василий Петрович входил так, как входят генералы. Хорошо не заставлял отдавать честь и отжиматься.

— Всем сесть, — скомандовал он.

Дора не слышала, что говорил учитель. Его голос был где-то далеко, она видела, как он открывал рот, но звука не было. В ушах шумело, как шумит водопад из крана.

И вдруг ее ткнули в спину. И передали свернутую бумажку. В ней было написано: «Ты не из нашей песочницы». Она не знала от кого эта записка. Внутри все похолодело. Как будто она уже не Дора, а ледяная глыба.

— Скорее бы все кончилось, — думала она. — Больше никогда не пойду в школу.

Когда прозвенел омерзительно громкий звонок, она сразу же встала, забросив за спину рюкзак. Ее остановил взгляд. Только Красавин мог так смотреть. Пристально и как бы свысока. Так, что внутри все сжималось.

— Слабо снять косынку? — сказал он и засмеялся.

Смеялся он так визгливо, как будто этот смех был вовсе не его смехом, а его только приклеили к нему на самый дешевый клей. И он вот-вот отвалится.

Дора дернула плечом, и разом стянула косынку, бросила ее на пол и наступила на нее каблуком. Каблук был невысокий, но она наступила так, чтобы ей было больно. Чтобы косынке было больно.

— Ну что, теперь дружба? — выпалила она.

Красавин стоял, глядя на косынку. И все стояли, глядя на косынку.

 

Жегала

В нашей деревне: одна корова, две козы, пара десятков кур и три петуха. А еще есть местные жители, которые разводят всю эту живность и «дачники-бездельники» (так их называют деревенские). Деревня называется «Липино». На железной табличке, воткнутой в землю, надпись — «Поместье графа семнадцатого века, строго охраняется». Это дядя Леша, наш сосед из кирпичного дома, сочинил. Напился, взял ведерко краски с кисточкой и написал. А все берут и верят. Ну и пусть верят, жалко, что ли. Хотя, честно сказать, мой дедушка называет нашу деревню — Гадюкино. Потому что у нас там змеи водятся.

Летом я приехала на дачу к бабушке с дедушкой. И сразу влюбилась. Вася был рыжим пятнадцатилетним красавцем, с сорок пятым размером ноги и карими глазами. Когда мы ходили на пруд, он взял с собой ласты и дал мне померить один свой большущий ласт, и я его чуть не утопила. У него была девушка, но она вскоре уехала в Москву, и Вася стал полностью моим. Ну, или почти моим. Он приглашал на свидание всего двух женщин: меня и бабу Клаву. Но я к ней совсем не ревновала, ей целых семьдесят, а мне благородных тринадцать, у нее мало зубов, а у меня много. Вася настойчиво зазывал бабу Клаву на свидание: «Ба-аб Клав, ну пойдемте! У амбара в восемь!» — упрашивал он. Но баба Клава капризничала и отказывалась. «Ноги уже не те, корову доить надо». А я не церемонилась. Согласилась сразу.

Нашла у бабушки в шкафу кубинскую соломенную шляпу с широкими полями и заостренной макушкой. Надела бабушкино синее платье. Оно было длинное, почти до пят. Поэтому пришлось поддерживать подол платья, чтобы не споткнуться и не упасть. Договорились встретиться у водокачки. Я нарочно опоздала на полчаса. Подхожу, а Васи нет. Посмотрела на аистиное гнездо на водокачке — мол, не видели Васю? И тут послышались смешки, раздался шелест и шорох. «Вот,  дура! Ха-ха! Как пугало огородное!» Выбежали ребята, а среди них — Вася. Он кривил лицо и показывал на меня пальцем. Я, конечно, разревелась и убежала домой.

А потом приехала Дашка, Васькина девушка. Они даже целовались на время. Мальчишки считали — один, два, три. Насчитали целых двадцать секунд! А я бы ни одной не смогла, это точно. Все сразу позабыли о том, что Вася был моим и стали величать Дашку его женой.

По вечерам ребята собирались в шалаше. Вася ходил за дровами, и из леса доносились крики: «Жегала! Ой-ой, жегала!». Он кричал громко, так, чтобы все слышали. Это он крапиву так называл за то, что она жжется.

А я перестала ходить в шалаш. Сидела дома, или собирала грибы на опушке леса, который начинался прямо за нашим забором. Подосиновики были такие же рыжие, как Вася. Им я радовалась больше всего, а один даже поцеловала. Прошла неделя, а я все не возвращалась к ребятам. И Васю мне видеть не хотелось. «Пусть целуется со своей Дашкой. И дарит ей букеты из крапивы», — думала я, лежа в гамаке. Мне вспоминалось, как раньше бабушка мыла мне голову крапивой. Помню пар, мочалку с белой мыльной пеной и травянистый, теплый аромат крапивы. А еще бабушка варила суп из крапивы. Он у нас шел на ура.

 

Виктория Татур — детский писатель, редактор отдела детской литературы в журнале «Формаслов». Родилась в Ташкенте в 1985 году. Окончила РГПУ им. А.И. Герцена, филологический факультет. Член Cоюза писателей России. Победительница литературных конкурсов «Хрустальный родник», «Первая книга», «Живой родник», «Стилисты добра». Специальный диплом литературной премии «Справедливая Россия». Вошла в шорт-лист премии Левитова. Участница различных литературных форумов в Химках, Липках и др. Публиковалась в журналах «Путеводная звезда», «Простокваша», «Лиterraтура», «День и ночь», «Кольчугинская осень», «Волга XXI век», «Соты», «Симбирскъ» и др. Автор книг для детей: «Нанозавры» «Смотри, как я могу», «На макушке лета».