Игорь Караулов — географ, никуда от этого не деться. Он оперирует ландшафтами, частями света, складками местности, движется по ним уверенно, свободно выбирает направление, не боится расстояний. «Задребезжит балаганчик-вагончик, / да и покатит во имя». «Отпетых товарищей ветер мотал, / трепала река-океан». И выше, выше — туда, где небо и звезды. «Сияние тьмы подгоняет корму, / полярного сполоха мех». Каждый по-своему понимает, как это — макрокосм равен микрокосму, кто-то в качестве модели мироздания воспевает школьный плакат по анатомии. Это понятно, мир крошится, не выпускай из рук, что удалось удержать, кому-то удобнее среди пылинок и крошек. У кого-то по-другому. Конечно, декорации — дело третье, и масштабность Игоря Караулова не ограничивается рамками пространства. Большие поэты с легкостью проникают и в другие миры. Слетать в другой мир и вернуться. «Не уходите в верхние слои / отравленной озоном атмосферы». Прошедший год был тот еще, и неизвестно, что готовят следующие. Но если что, мы вернемся, как бы это ни было кому-то неприятно.
Михаил Квадратов
Игорь Караулов родился в 1966 году в городе Москве, где проживает и по сей день. Окончил географический факультет МГУ. Женат, двое детей. Работает переводчиком. Автор пяти поэтических книг: «Перепад напряжения» (2003), «Продавцы пряностей» (2006), «Упорство маньяка» (2010), «Конец ночи» (2017), «Ау-ау» (2018). Публиковался в журналах «Знамя», «Новый мир», «Волга», «Арион», «ШО», «Воздух», «Бельские просторы», «Критическая масса» и др. Проза публиковалась в журнале «Новый берег». Лауреат Григорьевской поэтической премии (2011), победитель Волошинского конкурса (поэзия) (2017). В последние годы выступал в качестве публициста в газете «Известия», «Литературной газете», на сайтах «Свободная пресса», «Русская iдея» и АПН.
Игорь Караулов // Река-океан
***
Не покидайте, милые мои,
родных краёв питейные галеры.
Не уходите в верхние слои
отравленной озоном атмосферы.
А всё равно не слушают: ушли,
не дождались лицейской годовщины
клеймёные губители земли,
цисгендерные белые мужчины.
Повсюду воцарилась благодать,
вернулся мир и стало вечным детство.
Да, надо было выучиться ждать,
и вот оно случилось наконец-то.
Но будет день, когда из темноты
в заброшенные явятся таверны
цисгендерные белые скоты
с тетрадками своих стихотворений.
И с криками «да здравствует Лицей»
стаканы дружно сдвинут обормоты.
Спустись в овраг, поройся в багреце:
там паспорта и свежие банкноты.
***
Рыба смеётся пронзённой губищей:
я никому не достанусь.
Чтобы ничьею не сделаться пищей,
я в этом сне не останусь.
Поезд отходит, звенит колокольчик,
время проститься с родными.
Задребезжит балаганчик-вагончик,
да и покатит во имя.
Слева в купе бородатые змеи,
справа сидят броненосцы.
Красные волки уныло-семейны,
а поросята несносны.
Соечка, вы успокоили б нервы,
мне за вас, право, неловко.
Вон Покрова показалась на Нéрли
спичечной серой головкой.
Значит, совместная наша дорога
сладкою будет халвою.
Сердцу до сердца всегда недалёко,
было бы сердце живое.
Тает вагончик в густом океане,
солнца качается гульден.
Где же вы, снасти, которые ранят?
Снасти, которые губят?
***
Шериф разворошил наш сонный улей —
порядочная сука, без обид.
И мистер Донован убит шальною пулей.
И мистер Донован убит.
Да кто б его приметил накануне?
Все звали его запросто: «малыш»,
когда он виски разносил в салуне —
и вдруг он «мистер Донован», поди ж.
Прочла толстуха Сара на браслете
фамилию, куда писать родне,
покуда он, единственный на свете,
лежал в крови и рыжей волосне.
И двух ослов в телегу запрягая,
и сзади ящик громоздя,
мы так смеялись: мама дорогая,
хороним, как индейского вождя.
И пастор, отыскав вино в сосуде,
нам проповедовал, входя в азарт,
про то, как губы резала Иуде
медь Божьих бакенбард.
***
В резиновой лодке возили металл,
бензин, и пропан, и бутан.
Отпетых товарищей ветер мотал,
трепала река-океан.
Сияние тьмы, полыхание звёзд,
расплющенный глаз маяка.
Небритый Костаки Малевича вёз
всего — от мазка до мазка.
Сияние тьмы подгоняет корму,
полярного сполоха мех.
Как только товары уходят ко дну,
душа устремляется вверх.
Земля не возникнет до крика «земля»,
солёного чрева киста.
Божественный Фёдор с главой кобеля
уже запрягает кита.
Зверей, аквилон, небосвод, роговей,
резину в сурьму окунай.
Подумаешь: что там болит в рукаве?
А это река-океан.
***
Когда у тыквы вырастают ноги,
она смиренно ходит по домам
и собирает скромные налоги
из нежности, уже не нужной нам.
Она идёт по базе адресатов
весенних ласк и летнего тепла.
Откройте ей! Обоев полосатых
не застесняйтесь, жизнь-то уж прошла.
Сгущается под этой рыжей чёлкой
небывшее — и просится вовне.
Она расскажет, как была училкой,
девятый «б» гоняла на физре.
Между двумя провинциями света
забавен этот зыбкий переход,
где патиссон, солёная комета,
на всех эстрадах тенором поёт,
мерцает солнце орденом в стакане,
маня юнцов сквозь воздух спиртовой,
и тыква тоже делается пани —
не ягода, не овощ никакой.
***
Я хочу содержательно выпить с тобой,
мой далёкий страдающий брат,
чтобы космос раскрылся в беседе хмельной,
прекратил этот свой маскарад.
Или нет, не страдающий — что я несу? —
просто так же живущий, как я,
наблюдающий белок в осеннем лесу,
а в весеннем лесу соловья.
Одинаково день свой проводим и час:
то работа, то купля еды.
А ведь где-то стоячка пустует без нас,
безнадёжно вмерзает во льды.
И гуляют столы по её потолку,
паутиной углы оплели.
А всего-то — приди и со мной потолкуй,
и прохожего опохмели.
Я сквозь зеркало вижу, как ты на Луне
ковыряешь чужой огород.
А вопросов всё больше, и ночи длинней,
и спиртного душа не берёт.
