Карен Тараян. Неделимое частное — М.: Воймега, 2020. — 84 c. (Читать книгу в библиотеке журнала)
Любитель поэзии, давно знакомый с книгами издательства «Воймега» — а иных любителей поэзии нынче осталось мало — знает один из фирменных вариантов составления этим издательством своих книг. В первых текстах автор будто размечает некое поле экспериментов, а дальше начинается интересное и разное: от игры на этом поле до изменения размеров поля, его геометрии, положения в пространстве, соотношения с иными полями и прочих вариантов. Читатель доволен.
Начало книги Карена Тараяна, кажется, обещает такой приём. В первом же стихотворении автор объявляет о своём нежелании бежать в атаку и о желании играть словами. Мол, «это всё, что я хочу». В последующих текстах появляются, однако, сочинение на тему «Как я провёл эту жизнь», сама жизнь, как образ довольно адской кочегарки для обогревания Рая, и, наконец, Бог. Он (Бог) пребудет на страницах «Неделимого частного» несколько десятков раз. Или даже не Он, а разные они появятся — и «бог» и «господь» написаны непременно со строчной.
Немедленно по разграничении авторского мира, а мир этот, как мы поняли, выходит за пределы Вселенной, осязаемой непосредственно, начинается взаимопроникновение действительностей. При том факте, что сущее поделено внятно: адская область своим унынием, грустным ожиданием и непрерывно-бессмысленным тревожным обучением напоминает миры, куда попадают испуганные персонажи Линор Горалик; ангелы есть ангелы, у них своя доля; в среднем слое, где обитаем условные мы, царит настроение, часто встречающееся в стихах Сергея Круглова. Только жители стихов Тараяна чуть более буйные — они вечно провоцируют огонь на себя. Небесный огонь или адский — там уж как придётся. Кроме того, всё это крутится на вполне буддийском колесе: «ступица объединяет спицы/центры окружены провинциями».
Границы, вроде, преодолимы. И это не безопасная ленивая трансгрессия, заполонившая большущую часть современной поэзии. Исследование сопредельных областей сопряжено с немалым риском. Хотя бы по причине неясности того, где исследователь, а где объект изучения. Тут делаются понятней эпатажные слова первого стихотворения о любви к игре словами. Игра та — особого рода. Об умении Тараяна обращаться с метафорами писала Ольга Балла в рецензии на сайте «Лиterraтура»[1]. Но метафорами дело не исчерпывается. Чаще игра идёт на уровне непрояснённого денотата — знаки, вроде, очевидны, а означаемое туманно, хотя на первый взгляд вполне предъявлено:
* * *
первое было слово
и слово было у бога
и слово было богово
и слово было бог
но слово съела корова
и не дождавшись второго
уползла в своё логово
легла на пятнистый бок…
Дразнилку про неверного обещалкина и корову человек выучивает обычно в средней группе детского сада. Только в том возрасте он, как правило, не знает ни о скандинавской первичной корове Аудумле, ни о египетской небесной Мехурт. А потом знает и думает. Ясным также становится и написание бога со строчной. Разные методы исследования приводят к разным познаниям разных богов — примерно так обстоит дело с положением частиц в квантовой физике. С маленьким богом один лирический герой стихов Тараяна может судиться за избавление от ада и радостно выиграть суд. Не прекратив, разумеется, при этом собственного нытья.
Или, к примеру, существует определение, уважаемое даже многими атеистами: «Бог есть любовь». Пожалуйста: в рецензируемой книге искусственный интеллект Миша полюбил искусственного интеллекта Алису. Мобилизовал людей, населяющих Землю. Часть людей отправил в спячку, часть употребил на строительство некоего аналога Вавилонской башни. Добыл своей возлюбленной желаемое ею. Это любовь? Любовь. Для людей он бог? Бог. Но что-то логически противоречивое в данной лавстори есть.
Впрочем, чего там о глобальном? Мы не способны понять божьего замысла даже в отношении столь простого и нелепого создания, как фламинго. Господь в книге Тараяна поясняет, песенку поёт, а нам всё равно неясно.
Можно ли обрести покой в собственном мире? Можно — иногда и почти:
<…>
печаль застоя радость бунта
в мелодии на раз-два-три
так невзначай касались будто
чего-то важного внутри
закат из красного стал медным
а город жил гремел дышал
и этот звук инопланетный
лишь только мне принадлежал
Однако в тексте, расположенном неподалеку от приведённого выше, случайный собеседник принимает лирического героя за некоего Аркадия и персонажи долго, интересно общаются. То есть, окружающий мир принадлежит персонажу, а сам он принадлежит собеседнику на правах Аркадия. Настоящий же Аркадий ничего о ситуации не знает. Получаются совершенно разные, непересекающиеся миры!
Для пояснения: возьмём всё население Земли. Вычтем несмышлёнышей, маразматиков, эффективных менеджеров, дайверов во время погружения и ещё категорий сто. Всё равно остаются миллиарды разных миров, почти недоступных взаимному познанию. Тут не солипсизм, тут грустнее. Пусть есть бог или даже Бог, объединяющий всё. Но это ничего не проясняет, это лишь вносит дополнительное измерение. Оттого финал следующего текста грустен до трагедии:
<…>
Мы танцуем пьяные на балконе.
Шум и крики, расколоченное окно.
Это не одобрит бог, нарисованный на иконе.
Настоящему всё равно.
Господне равнодушие тут («Н[2]астоящему всё равно») — не равнодушие удалившегося от мира Владыки в духе зороастризма, езидской веры, культа вуду, либо иных учений, допускающих дуализм. Нет, тут имеет место некая близкая непроницаемость. Кажется, барьер можно преодолеть средствами поэзии (в широком смысле термина), но скорее поэзия лишь добавляет ещё одно измерение, создавая персональное богословие. И в рамках этой персонализированности познание, наверно возможно. Гарантии, разумеется, нет. Да и шансов немного, прямо скажем. Но это ж не повод прекращать игру словами — она всерьёз ведётся, игра-то!
Аналог этой игры — занятие воздухом. Сергей Гандевский, вспоминая много лет назад об Александре Сопровском, рассказал о случае, когда водитель одной экспедиции, сочтя её работу бессмысленной, уволился, сказав: «Воздухом вы тут занимаетесь». Далее Гандлевский написал: «Так вот, Сопровский занимался главным образом воздухом. Пользу его жизни трудно потрогать руками»[3]. Подобный тип поэтики мы наблюдаем и в этой книге. Главное ускользает всегда, главное руками не потрогаешь. Для главного поэзия нужна.
Есть ли у рецензента принципиальные расхождения с автором прочитанной книги? Принципиальных нет, но существенные — возможно. Читаем:
Неужели у тебя не бывает такого чувства,
что уму нужен качественный скачок? —
Не бывает. Вот правда не бывает. Не в уме дело. Точнее, не в свойствах ума, измеряемых здешними цифрами. Но, кажется, автор и сам это знает. И вопросы задаёт с разными целями и разными интонациями, ненавязчиво.
Андрей Пермяков
Андрей Пермяков родился в 1972 году в городе Кунгуре Пермской области. Окончил Пермскую государственную медицинскую Академию. Кандидат медицинских наук. Жил в Перми и Подмосковье. В настоящее время проживает во Владимирской области, работает на фармацевтическом производстве. Стихи, проза, критические статьи публиковались в журналах и альманахах «Абзац», «АлконостЪ», «Арион», «Вещь», «Воздух», «Волга», «Вопросы литературы», «Знамя», «Графит», «День и ночь», «Дети Ра», «Новая реальность», «Новый мир», «Урал», «Экземпляр» и др. Выходили подборки стихов на литературных сайтах «Лиterraтура», «Мегалит», «На середине Мира», «Полутона», «Текстура», «Формаслов». Автор книг стихов «Сплошная облачность» (2013), «Белые тепловозы» (2018) и трёх книг прозы. Лауреат Григорьевской премии (2014).
[1] http://literratura.org/criticism/3900-olga-balla-prelomlyaya-tebya-kak-svet-liricheskoe-bogoslovie-karena-tarayana.html
[2] С прописной
[3] С. Гандлевский. «Чужой по языку и с виду…». с. 5— 10 в кн. «Поэтическая кухня», СПб.: Пушкинский фонд, 1998. — 110 с.
