Я включил в подборку стихи небольшой группы современных поэтов, которым давно думал выразить благодарность за влияние их творчества на некоторые мои тексты. Поэтому был совершенно свободен от конъюнктуры текущего дня.
Мне бы искренне хотелось собрать этих людей в моём городе, за одним столом, с напитками и закусками, чтобы каждый прочитал свои лучшие стихи, не рискуя быть непонятым и без желания кого-то поразить исключительным мастерством.
Только естественные ирония, горечь и любовь настоящего существования в наше неописуемое время.
Пусть каждый, кого коснутся эти строки, найдёт в них что-то исцеляющее, позволяющее смотреть вперёд с надеждой и верой в начертание свыше извивов судьбы нашей огромной и доброй страны.
Алексей Остудин
Зеленой рябью щерится трава // Стихи
Ирина Евса
***
Она сама ещё не решила: стара или молода,
подножье это или вершина, оттуда или туда.
Не знает: вiдповiдь или запит, цветенье или жнивьё.
Ещё ей мнится: Восток и Запад сражаются за неё.
Восток назойлив и неопрятен: обидчивый, острый, злой.
На кой ему этих впадин, вмятин, отметин культурный слой?
Грозит: в объятьях слегка придавим, намнём невзначай бока.
А Запад хочет её с приданым, которого нет пока.
Кося под розовую овечку, тугим завитком тряся,
она стоит, колупая печку, вздыхая, такая вся.
И вместо вдумчивого ответа играющим в поддавки
нестройно в ней дребезжат от ветра пугливые позвонки.
Несушка квохчет, ромашка вянет, вьюнок залепил окно.
Один залюбит, другой обманет, а третьего не дано.
То страшно ей, то смешно до колик. То людно, то пусто вдруг.
Где Север — въедливый трудоголик? И где прощелыга Юг?
С носка на пятку, с носка на пятку покачиваясь, дрожа,
она уже представляет схватку, сверкнувший рывок ножа,
победный стяг боевого братства, ликующее лицо.
Но видит жёлтые пятна рапса, невзрачное озерцо,
машину, облаком серой пыли сползающую с холма.
Слиняли все, а её забыли: мол, дальше сама-сама —
батрачкой, выскочкой, одиночкой, сквозь высохшую листву
белея выгоревшей сорочкой с барвинком по рукаву.
Дмитрий Артис
***
Открыта дверь
на лестничную клетку,
похожая на скомканную кепку,
которую разнашивал когда-то
вождь мирового пролетариата.
За дверью той,
как будто на перинах,
облокотясь на мрачные перила,
сижу с лицом тупого недомерка,
со мной сидит революционерка.
Я полон дум,
она – полна не меньше,
и таракан, казавшийся умершим,
является пред нами непременным
прообразом грядущей перемены.
Он к нам ползёт,
над ним кудлатый ворон
другой эпохи, пыхает Аврора,
и мы ещё глазам своим не верим,
но исторически благоговеем.
И ночь в окне
сдвигается по фазе,
и сообщают по мобильной связи,
что Зимний взят, восходом опалило
и лестничную клетку, и перила…
Прикроем дверь,
оставим без присмотра
обитель нерушимого комфорта,
где я сижу, и лампочка не меркнет,
и хорошо революционерке.
Станислав Минаков
***
Я ворую тебя у него, ты воруешь меня у нее,
Как ворует, упав на погост, поминальную снедь воронье.
Мы с тобою — родные на треть или, может быть, даже на две.
И мечтаем вдвоем умереть, прислонясь — голова к голове.
Только вряд ли мы вместе умрем, ведь, скорее, подохнем поврозь,
Потому что пугливым ворьем в этом мире нам быть привелось.
Потому что глотаем взахлеб, как жулье озирая жилье,
Перепутав полову и хлеб, а чужое беря как свое.
Не простит Судия, не простит, ибо ведаем то, что творим.
Слышишь, плеть вестовая свистит, скоро вдарит по нам,
по двоим.
Страшно жить под уздою у лжи, ход неверный ведя по песку…
Любишь, любишь, кохаешь? скажи! — Отлучи каменюку-тоску!
Крив ли умысел, зол, невысок, все равно — не молчи, отвечай!
А то клюну со страху в висок или в черный зрачок — невзначай.
Марина Кудимова
***
Желтый Шкода рапид,
Ей, гряди!
Что это так хрипит
У меня в груди?
Галки словно гавот
Водят вприсяд в траве.
Кто это там живет
В сердце, как в голове?
Кто его ест, как СПИД,
Всасывая в пандан?
С виду авто – рапид,
А приглядись – седан.
Если из уст – ложь,
То и в уста – бред.
Ждешь свой рапид, ждешь –
Нету его как нет.
Хрип изошел на вздох
И на пассат – борей.
Что если там – Бог?
Ну как пешком быстрей?
Екатерина Полянская
Доктор Боткин
— Вы, доктор, свободны и можете нынче уйти.
Здесь небезопасно – я добрый даю вам совет.
Солдаты озлоблены, знаете. Как ни крути,
А всякое может случиться…
Ну, что значит – нет?
Вам в этом семействе, простите, какая печаль?
Как будто вы не понимаете, в чём их вина…
Мальчишка, девицы… Поверьте, мне тоже их жаль.
И мальчик болеет, увы. Но ведь это – война!
На что вам они? Они к этому сами пришли.
Погибнуть зазря вместе с ними – да это же бред!
В конце концов, вы для них сделали всё, что могли,
Вам не в чем себя упрекнуть… Почему, доктор, – нет?
Не здесь, а в столице вы стольким сегодня нужны.
Но время идёт… Говорю вам: бегите же прочь!
Скажу откровенно: они тут все обречены.
Послушайте, доктор, кому вы хотите помочь?
Не делайте глупостей! Вы же ведь сами – отец!
Я не гарантирую… Я за вас, доктор, боюсь.
Там – жизнь и свобода. А здесь… Здесь один всем конец.
Вы разве не поняли?
– Понял.
– И что?
– Остаюсь.
Иван Шепета
Утро волшебное
Утро — волшебное. Тонкая, стильная, изумительная
моря полоска синяя,
неба!.. а между — прочерчена грифельная
береговая линия.
То ли Боги решили единогласно, что рано ещё,
то ли жизнь как подарок — всегда внепланова,
чувство — острое, колющее и ранящее,
как напоминание чего-то давно желанного.
Выйти к морю, и стать самому, как море, огромным.
Выдохнуть, выкрикнуть так, чтобы звук не карябал нёбо.
Стать — как нравится женщинам — любящим и нескромным,
но при этом — остаться чистым, как это небо.
Андрей Сизых
Кратко о природе бурятской поэзии
I.
В Улан-удэ, где из любого худого пегаса,
Не задумываясь, сделают горячие бурятские позы,
Проживает очень древняя поэтическая раса,
Не признающая скучной и серой промозглой прозы.
Нет, не подумай чего – специально буряты поэм не пишут.
Они живут и говорят по-бурятски – одними стихами
С тем, кто диктует им легкие рифмы с небесной крыши.
И, значительно реже и скупо, делятся этим с нами.
С другими, кто не рожден, как они, из околоплодных вод Байкала –
Людьми, сохранившими память о многочисленных предках.
С теми, кто никогда не поймет значенья бараньего сала
Для возникновения вдохновенья в нейронах и прочих клетках.
II.
Лишь тот, кто с ними, за ужином, пил святое степное вино тарасун
(по-нашему, это яство зовется забродивший коровий обрат),
Будет для пожилой и замужней бурятки, как нареченный сын.
Деве, возможно, – законным мужем, а остальной орде – кисло-молочный брат.
Сергей Попов
***
Осень пошла и поехала.
Девочки вышли в тираж.
Вспомнилось «Около эколо»,
давешний лидер продаж.
Лавки тверского безумия,
Пушкинской бред и разброд,
где как огонь из Везувия,
лез из подземки народ.
И до «Макдональдса» кубарем,
с горки по Бронной в разгон
к тем коридорам прокуренным,
что холодны испокон.
Кресел продавленных кожица,
импортных банок бычки…
Странное время итожится
и набирает очки.
Чтоб соквартирники бравые
Герцена были добры
петь и браниться оравою
вплоть до ненастной поры.
И огребая на честности,
и отвечая за страх,
строфами тешить окрестности
где-то на задних дворах.
И на портвейной гадаючи
гуще вчерашнего дня,
не удивляться, что та ещё
в ней первачу западня –
за полночь рваться названивать
девочкам в лютую мгу,
чтоб уточнили название
книжки, где гонят пургу.
Автора, город, издательство –
хоть ни душе, ни уму…
Так ли важны обстоятельства
переселенья во тьму?
Стерпится, слюбится, скажется
сказ про любовь да беду.
Трубки бессонная скважина
всё выдает ерунду.
Длинные, длинные, длинные –
и канитель недолга…
За повреждением линии –
сразу сплошные снега.
Виталий Молчанов
Коктебельское
На крыльях чайки зной качают зыбкий.
Под страхом раскаленной булавы
Мне штиль вернул зеленые улыбки
Морской, никем не скошенной травы,
В чьих дебрях распускаются медузы,
В чью благодать плывут стада бычков,
Спеша спастись от солнечной обузы,
И мошкарой клубится рой рачков –
Как Млечный Путь, они всю ночь мерцали,
Но ярок день, качают чайки зной.
Затиненные сваи на причале,
Где спит с утра рыбак невыездной,
А вместе с ним и невод в изголовье,
Засваенные бунгала в песке –
Вкушают сны… Лишь я мешаю с кровью
Мускат Массандры в грусти и тоске.
Под булаву подставиться не жалко,
Пусть солнце бьет… Обратный свой билет
Зажму в руке и прокричу русалкам:
«Останусь жить с наядой средних лет
На зависть вам, рабыни Посейдона!»
…Зеленой рябью щерится трава.
На постаменте в позе управдома
Стоит Волошин и молчит слова.
Вадим Месяц
Хельвиг с яблоками
Внесли гору яблок, расцелованных твоей женой.
И теперь подсматривают в дверную щель,
Как ты одно за другим переносишь их в свою постель,
Из шаров собираешь закатные облака.
Ты увлечен их свечением, глубиной,
Хранящей внутри сжатого кулака
Дрозда поскрипывающую трель,
Сочный треск разрываемого силка.
Ты берешь их на руки, словно ты их отец,
Они ластятся, подставляют бока.
У кого-то из них должен быть брат-близнец,
Только близнецов ты не отыскал пока.
Их больше, чем покоренных тобою стран,
Но только одно сердце, только одно
Должно покатиться во вражий стан,
Но решать которому – тебе не дано.
Они растут на руках, меняют окрас.
Страданья пленницы переполняет их свинцом.
И вот просыпаются на пол. И в первый раз
Мы видим тебя с растерянным лицом.
Игорь Тюленев
Русская печаль
Сиротства русская печаль,
Тоска по волюшке и счастью.
Природа, побледнев, как сталь,
Готовится принять участье.
В твоей юдоли и судьбе,
Отдав тебе леса и Каму!
Природа, я вернусь к тебе,
Ну, разве ты заменишь маму?
Вдоль Камы до Лозы пески
Без малого три километра!
Скрипят ступени без доски,
Но не от сплавщиков – от ветра!
Слетают кубарем года
С холмов до океанов-речек.
В баркасе прорыбачишь вечер,
Вернёшься – борода седа!
Зюйд-вест пригрелся на корме,
Пока читал я телеграмму…
Природа, я вернусь к тебе,
Но разве ты заменишь маму!
Роман Рубанов
***
Эти улицы мне чужие,
Потому что тебя не помнят.
Мне сейчас как в юности жить бы
На Дзержинского в старом доме,
Чтобы шёл из кулинарии
Запах осени и корицы,
Чтобы мы с тобой говорили
Не могли бы наговориться.
Увезу тебя в этот город,
Где у рынка киоск газетный,
Где напротив рядов торговых
Плачет магнитофон кассетный,
Где из окон моей квартиры
Видно окна универмага,
Как старик продаёт картины,
Как студенты идут в общагу,
И в рулонах стоят обои
У хозяйственного ближайшего,
В этот город, где мы с тобой
стали ближе… а город дальше.
Яна Юшина
***
как странно за минуту до расстрела
упущенное время повзрослело
и тронулось серебряным умом
над тихой рощей в медном купоросе
утиный вождь прокладывает осень
почувствовав её в себе самом
сезон охоты пуще чем неволи
камыш обводит зеркало кривое
где плещется рябая высота
здесь не слышна заезженная трасса
а тишина похожая на здравствуй
рождается с упавшего листа
ещё сентябрь
пахнущий грибами
брусникой и сырыми погребами
так словно мы не вышли в города
так будто от земли не отрывались
корнями необузданно свиваясь
склоняясь к колыбелям по родам
за разнотравьем памяти – деревня
ещё разлука не заматерела
не надо
ничего не говори
вразрез с тоской
обманута собой же
нечаянная верность длится дольше
на поворот кудрявой головы
