Ирина Василькова — «поэт четко осязаемой лирической интонации», писала я еще в 2018 году, в рецензии, опубликованной в журнале «Просодия». И так как мои ощущения с тех пор не изменились, приведу оттуда несколько выдержек, которые характеризуют творческий метод автора. «В эти стихи надо вслушиваться. Они в меру строги. Они честны. Стихи, которые не кричат до разрыва аорты, никому ничего не доказывают, не менторствуют и не назидают. Они — рассказывают, и рассказывают очень многое». И: «Мир в стихах Ирины Васильковой — детализирован и, вследствие того, зрим и объёмен. От авторского взгляда не ускользает ни одна мелочь: всё работает на текст». Остается только добавить, что, по моему мнению, какую бы тему ни затрагивал автор, какие бы эмоции ни испытывал лирический субъект, основа этих стихов — стремление к внутреннему равновесию, балансу.
Яна-Мария Курмангалина
Автобиография:
Ирина Василькова. Жизнь оказалась длинной. Разнообразной и непредсказуемой. Сколько себя помню, меня вели две любви – к путешествиям и к текстам. Созерцание пейзажа как непременная составляющая личного счастья, желание зафиксировать ускользающую красоту хотя бы средствами литературы. Все остальное вторично.
По первому, МГУ-шному, образованию — геолог-геохимик, вторым был Литинститут, семинар Е. Винокурова, третья голова дракона — педагог-психолог. Это когда меня уже занесло работать в школу. Теперь путешествую вместе с детьми и учу их писать — не самое плохое занятие.
Москвичка. Публиковалась в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Современная драматургия» и др. Автор пяти поэтических книг и трех книг прозы.
Ирина Василькова // Квинтэссенция счастья
Полнолуние
1.
На зимний город, тихий и печальный,
течет луна – тяжелая вода.
Сомнительный полет трансперсональный
приму за аксиому – и тогда
сквозь лунный обод, чуточку овальный,
в пустые бездны проскользну — туда,
где зев ее зеленый, слюдяной,
как зеркало, охотится за мной.
2.
Луна блажит — неведомо о чем —
над миром ледяным. Но если сутью
считать развертку крыльев за плечом,
не белизной, а оловом и ртутью
мерцающих – давайте иссечем
каналы слуха, превратив в лоскутья.
В них лунная тоскует амальгама –
ей не дается солнечная гамма.
3.
Гудящим тембром вспарывает душу
ее фагот, сходя на инфразвук
и затухая между ребер глуше,
чем сердца отлетающего стук.
Сказать по правде, я немного трушу,
но нити ариадниной из рук
не выпускаю – и по злому льду
под перьями свинцовыми бреду.
4.
Твою обузу чую на спине,
Пегас, неумолимая лошадка –
свинец, и олово, и ртуть втройне
гнетут, вминая в плоскость без остатка.
Быть может, лунный диск доверит мне
неощутимый смысл миропорядка?
Как пренатальных страхов подоплека,
дрожит архетипическое око!
5.
Под этим фосфорическим прицелом
я распадусь на тысячу монад –
я звук и слух, я белое на белом,
и ледяной огонь, и звездный сад,
и парапет, где с видом обалделым
коты оцепеневшие сидят,
не зная, в слюдяной уставясь глаз,
что он и я – одно на этот раз.
6.
Луна поет. Ее раскрытый рот –
большое «О», серебряная глотка,
магнитный ход, свистящий световод,
нуль-перелет, спланированный четко.
. . . . . . . . . . . . . .
Рвануть бы ! … за спиной моей сомкнет
разрыв четырехмерная решетка
и, тяжким снегом падая за ворот,
свинец и ртуть укроют спящий город.
* * *
Вдоль дверей метро ночная лошадь процокала.
Кто на ней? – молодая спина и волосы воронова крыла.
Что ты мучишь меня, что ходишь вокруг да около –
обернись, покажи лицо – да и все дела,
чтобы, цель потеряв, не бежать за тобой по снежному
ледяному городу… а в земле вибрируют поезда,
набирает градус метель, и войска потешные
оттесняют меня, выталкивая – куда?
За жилыми кварталами голый ветер – там рощи Ясенева,
параллельный мир слюдяной лыжни под луной,
а она все цокает, пылит по снегам – и я за ней,
не оглядывается – затылком, что ли, следит за мной?
Обернись, вернись – я тебе ничего не сделаю,
но горохом катится дробный раскат копыт
по сухой белизне, искривленной водоразделами,
рикошетя в небо, и звук взмывает, и конь – летит!
Не бросай меня здесь, обманщица, дрянь, растратчица –
багровеющий зрак луны обведен кольцом,
и уже на лету она все-таки оборачивается –
так и думала! – юной девой с моим лицом.
кофемания
схлынул поток втиснулся в берега
хочешь кофе глоток? он говорит ага
корица гвоздика мокко сведут с ума
ноздри жжет коричневая чума
кофейный воин вытачивает копье
кофейный воин целит в сердце мое
кофейный воин вздымает меня на щит
простушка-жизнь как шифер в огне трещит
кофейные волны тащат ее вперед
кофейные волны вышвыривают на лед
кофейные волны оттаскивают назад
в подводный холодный сад персональный ад
кофейный ветер подхватывает меня
кофейный ветер не знает ночи и дня
кофейный ветер время сводит к нулю
таким как он нельзя говорить люблю
закапан стол в банке уже на дне
седьмой кофейник пенится на огне
остыли чашки так и молчим вдвоем
каждый смотрит в собственный водоем
* * *
Полежишь на спине, плюхнешься на живот –
абрикосовый рай, море, песок, дремота.
Только изредка неуютно от
пограничного стрекота вертолета.
С неумолимостью жестяной,
обесценив идиллию жирным пятном в лазури,
как жучиный царь, вибрирует над волной
инфернальный страж недозревшей бури.
Если кинула кости судьба, то закон простой –
выпало, значит неотменимо.
Вот и мне досталось ниткою золотой
в жизнь вплести сухое дыханье Крыма.
Квинтэссенция счастья, локус любви самой,
прокаливший кожу солнечным водопадом,
он теперь висит, забыв, что по праву мой,
в самой гуще раздора – яблоком виноватым.
Изменяя масштабы, видно издалека,
что на фоне вечности торопливой
эти споры – домики из песка,
эти войны – зыбь на воде залива.
То ли богу войны, то ли демону на потребу
Черный зрак в синеве — каинова печать.
Глупый вопрос — разве можно присвоить небо?
Можешь не отвечать.
* * *
Помнишь – лето за стволами.
Видишь – вечер, уходя,
перелил багрец и пламя
в стужу ртутного дождя.
Ни огня, ни темной хаты –
все отчалили в Москву.
Зябковато. Пустовато.
Ноут сдох. Переживу.
В печку гляну – праздник яркий,
фейерверк и светопад,
но окно в моей хибарке –
как Малевича квадрат.
В нем зима, устав с дороги,
под ущербною луной
фиолетовые ноги
моет в речке ледяной.
