Лето 2020 года было остро-политичным. Мы не могли остаться в стороне от событий, которые обсуждала вся страна, и, пока длилось голосование по правкам, провели конкурс — предложили поэтам прислать стихи, связанные с их оценкой политической ситуации. Первое место разделили Регина Поливан и Алексей Колесниченко. Стихи Регины Поливан — это лирика “наблюдателя хрупких событий“, взгляд, направленный из окна “маленькой кухни“. Лирическая героиня осознает свою проходящесть (“исчезновение непоправимо“) и незащищенность (“ты под угрозой“). “Никаких инструкций по спасенью” не ожидается. Но остается частная жизнь, разложенная на решение мелких задач. Поэтический мир Алексея Колесниченко, на который нападет многообразная, невыносимая реальность, фрагментарен, с широкими зазорами между креплениями образов. При столкновении с такой поэтикой требуется читательское усилие, чтобы достроить предложенные компоненты по смыслу и интонации до субъективной ясности. В предложенном мире многое, в том числе синтаксически, вступает во внутреннюю борьбу — так рождается синтез и развитие. И последнее стихотворение “кирпичные птички гнездятся в квадратах указов“, в котором теплоте жизни противопоставляется навязанный человечеством бюрократизм (“торчит из обочины палка при всех полномочьях / куда говорит я тебя пропущу нецветущим“) и распускается тонкая ирония, это особенно хорошо прослеживается. Стихи Сергея Скуратовского в конкурсе не участвовали, но давно готовились к публикации. Они крепко встали в подборку: им свойственно молодое бурление, сочное и детальное ощущение жизни (“Алюминиевым утром, бронзовым днем и чугунной ночью / Король-можжевельник тонкими пальцами / Подбирает с земли тишину”). Расшатанность ритмов, перепутанность бытовых и культурных контекстов, присутствие разнопородных лирических героев, ирония — это все такие же маркеры острой вовлеченности в жизнь и попытки осмысления ее со своего, частного балкона, с предчувствием смерти и, как ни странно, надеждой: “И будет тепло и ясно“.
Анна Маркина
Регина Поливан
* * *
Сложные фразы для маленьких кухонь,
этой весны словно не было вовсе.
Туча клубится ван гогом безухим,
облако тает ссутуленным лосем.
Так опрометчивы сны и обиды,
чаши весов — ненадежные судьи.
Кто там рыдает над блюдом разбитым?
Кто у подъезда стоит на распутье?
Все подозрительно, нам ли не видеть,
что приключится за бездной-воронкой.
Мы — наблюдатели хрупких событий,
рваные швы из распоротых нитей,
слабая мякоть под кожицей тонкой.
* * *
В твоем запястье веточка ольхи
и никаких инструкций по спасенью.
Считай часы в уме, иди в архив,
решай задачки о воде в бассейне.
Ведь в сущности ты многого лишен,
но знаешь цену каждой новой жажде.
Арбуз уже предчувствует крюшон,
деревья дремлют с шорохом бумажным.
И каждый вдох — как маленький кредит,
попытка стать своим среди созвездий.
Не спрашивай, что будет впереди.
Все правила откроются в пути,
а если нет, придумаешь на месте.
* * *
Локоть пророка, плечо херувима,
где-то над нами парят осколки.
Исчезновение непоправимо,
как ни выравнивай книги на полке.
Как ни приманивай птицу-синицу
и для нее ни растерзывай булку.
Рано ли, поздно ли станешь страницей,
где ни единой написанной буквы.
Или же купол — пустой, известковый,
стянутый тягами, чтоб не распался.
Птица-синица глядит бестолково:
ты под угрозой, а ей — безопасно.
Сергей Скуратовский
***
Когда уезжает цирк, оставляя круги примятой травы,
Так ли уж важно, трезвый ли был скрипач?
Во втором павильоне профессор Доуэль и всадник без головы
Закончили семинар о пользе жизненных неудач.
Нервно дрожа щекою, не досчитав до ста,
Директор срывается на глухого конферансье.
По губам читая ругательства, тот чувствует, что устал,
И, уходя, выпускает из клетки тигров, кланяется им вслед.
Тигры в двенадцать прыжков достигают небесных врат,
Ложатся у ног Петра, тонут в глубоком сне.
Ангелы перешептываются, на птичьем своем говорят,
Не сосчитать, мол, шрамов, на каждой звериной спине.
Дети рисуют фломастером дерево Сефирот,
Кто-то играет на скрипке, бодрый мотивчик храня,
Цирк отъезжает, клоуны прикрывают отход.
Тигры – красивые шкурки, не судите меня…
***
Алюминиевым утром, бронзовым днем и чугунной ночью
Король-можжевельник тонкими пальцами
Подбирает с земли тишину.
Сдувает с нее паутину, хвоинки, стрекотню сорочью…
Глупые феи нескромными танцами
Иногда мешают ему.
Где-то в замызганной двушке нервно моргает лампа,
В холодильнике дремлет студень,
В прихожей царит бардак.
Человек на балконе курит и смотрит в небо глазами карпа.
Скрипят, рассыхаясь, советские стулья,
Но как-то не так.
Оденется в белое, чистое. Отправится на норд-вест,
Не взяв ни обратный билет, ни спички, лишь хлеба самую малость.
И придет на поклон к королю в этот странный сумрачный лес,
Принеся на ладони свою одинокую старость.
Эта беседа, наверное, будет длиться века.
Король-можжевельник и путник будут легки и прекрасны.
И будет вокруг летать некто в облике мотылька.
И будет тепло и ясно.
***
Бабка-коробка приходит на небо,
Боса и простоволоса.
Держит платок в руке.
Просит хлеба.
Теребит косу.
Говорит на русалочьем языке,
На травяном языке, насекомом.
Слова застревают комом.
Её слушают внимательно, но неохотно.
Что вы, гражданка, в самом деле?
Вон там, во втором пехотном,
Там хлеб нужнее. А вы, извините, в теле.
Пусть в красном, пусть в черном, но в теле.
А бабка просит за дочь, за сына,
За тех, кто рядом и не рядом с ними,
За таких же тощих, пропащих,
Пропахших тиной речной, земляникой и потом.
Это потом кто-то станет панком, гопником или готом.
Места и хлеба хватит не всем.
А сейчас все – голодные и бессмертные, их много, пока еще много.
У самого шустрого вместо клыка молочного – дырка.
Подбежал, схватил полукруглое тельце: “Позырь-ка!”
Ему кричат: “Раздавишь, не трогай!”
И вместе считают точки на спинке. Семь.
Алексей Колесниченко
***
за спасительных стен гужевые труды
вброд по небу сирень алыча
человек состоит из воды и воды
и вода от воды отлича
в мутной толще проталина завтра светла
не приблизить ее не украсть
и летят на разведку квадраты стекла
и кругами расходятся в нас
бел сиреневый воздух и дым кочевой
что весной полевой приберег
человек состоит из почти ничего —
черт бессонных и стен четырех
у которого года в руках запятых
разольются обломки брони
укрывают погоду цветы и цветы
но ничто их уже не роднит
***
по отменённым улицам
скачу я невесомо
луна восходит в люберцах
заходит в одинцове
и над садовым катится
согражданам на милость
все кажется мне свяжется
но связь не пригодилась
плывут трамваи-устрицы
жмут створками противно
на пластиковой люстре ди
аграмма паутины
бухает злое быдло на
площадке с каруселью
на что похоже тыблако
надолго ли присели
в больничках бьют пробирочки
жмут бирочки на теле
березки на картиночке
нервишки на пределе
у морюшка волнение
у песенки глиссандо
контроль за исполнением
у зама
***
кирпичные птички гнездятся в квадратах указов
небритый июнь покажи килограмм документов
в карманах пылинки и ветер сначала представьтесь
чтоб все по регламенту клязьма киржач и лягушки
на солнышке мрёт от жары механизм передачи
торчит из обочины палка при всех полномочьях
куда говорит я тебя пропущу нецветущим
придачный торфяник закуска китайскому лесу
винтят муравьев загребущие лапы сосновьи
кому ты отдашь свой единственный голос кукушка
