Поэзия, как мы знаем, многолика. И по жанрам, и по формам, и по интонациям. Есть эпическая сюжетная, и, в противоположность ей, психологическая – передающая состояние с помощью слов и звуков. Есть музыкальная, тяготеющая к песне и есть визуальная, воспринимаемая с бумаги. К ней как раз относится философическая поэзия с ее смысловыми паузами, обрывами и лакунами. Есть пафосная для од и есть ироническая, пародийная – для басен и сатир. И так далее, и так далее. И почти во всех разделах, конечно, у меня есть любимые вещи.
Однако, когда мне предложили составить подборку стихотворений для журнала «Формаслов» и объединить их одной темой, я решила, что это должны быть не просто любимые стихи (которых, на самом деле море, и трудно выбрать), а стихи-стихи (!), которые помогают совершить то, что можно назвать «выходом» или «переходом», переходом в Иное, когда поэту удается настолько точно уловить и передать свое состояние, что ты сам заражаешься, воспринимаешь от него это плывущее «смещенное зренье». И когда стихотворение заканчивается, сидишь в оцепенении, в каком-то экстазе и чувствуешь бегущие по телу мурашки.
Я верю и в то, что у каждого поэта или отдельного стихотворения есть свой слушатель, – может быть, даже один единственный, который сумел настроиться на ту же волну. Но мне кажется, что многие из стихов составленной мною подборки, выражаясь молодежным жаргоном, «заходят» и многим другим. Не удержусь все же и замечу: кажется, такие «переходы в Иное» больше случаются именно у лириков, которые благодаря обостренному чувствованию видят обратную сторону обыденных вещей. Когда я читаю эти строки, мне кажется, кроме шуток, что я гуляю в саду красивых и мудрых волшебников. Где птицы говорят по-человечьи, а пепельница может стать звездолетом.
Елена Семенова
Пепельница может стать звездолетом // Стихи
Анна Аркатова
* * *
По лесистой дороге — наверно снимали в Таллине —
непонятной модели едет автомобиль,
а вокруг никого, ты лежишь, у тебя воспалились миндалины,
чёрно-белое облако ещё никакой не стиль.
Без особых эффектов взрывается всё в кювете,
но он выползает наружу — кровь и пар изо рта,
а вокруг — хоть умри — ни одного свидетеля,
но зато чистота и ясность, ясность и чистота.
И понятно же, девочки — чем ты ни занимайся,
всё твоё глубоко личное воплотится в простых вещах,
пока на ветру закуривает Регимантас Адомайтис,
пока Юозас Будрайтис поднимает воротник плаща.
Евгения Джен Баранова
Росток
А дома не было, была
под сердцем крошечная мгла,
и в ней горошина жила —
пыльцой на пальце.
Когда же корни подросли,
то не хватило им земли.
Не бойся, тело, не боли.
Чего бояться?
Смотри, смотри-ка, корешок
на небо лазалку нашёл.
Лишь обращаться хорошо —
твоя забота.
Так и живём, так и живёт.
Как платье, носит тела свод.
А то, что горлом кровь идёт, —
всего делов-то.
Игорь Волгин
* * *
Мне дочери нынче явились во сне:
все трое – печальны, все трое – одне.
В безвидной пустыне иль мертвых горах,
где ветер вздымает лишь каменный прах,
где бледное небо подобно стеклу,
стоят они, очи вперяя во мглу.
И нету окрест ни листка, ни леска,
и черная птица над ними – тоска.
Я руки в отчаяньи к детям простер.
– Ты плачешь, – сказала одна из сестер. –
– Ты плачешь, – меньшая промолвила дочь, –
но слезы твои превращаются в ночь.
Напрасно ты наше смутил забытье.
Ступай, нам неведомо имя твое.
И дочерь вторая отверзла уста:
– Как этот ландшафт, наша память пуста.
Но вижу души твоей черный астрал.
Пришелец из прошлого, ты опоздал.
В долине безумья, где мертвая падь,
наш сон окормляет безумная мать.
И кто бы ты ни был – надежд не таи:
лишь ада исчадия – чада твои!
Но словно бы луч, проницающий ночь,
шагнула из морока старшая дочь.
В глаза мои, словно в бездонную щель,
взглянула любимая старшая дщерь.
И тень узнаванья прошла по лицу.
И горько она улыбнулась отцу.
И молча три тени склонились ко мне.
– О дети… – шепнул я и умер во сне.
Лилия Газизова
ПАПА И ФУЭТЕ
Несложно делать фуэте.
Но как не выйти
Из круга воображаемого?!..
Ловлю равновесие под Казанью,
Где в центре сада
Деревянный настил установлен
Для моих ежедневных занятий.
Мама рисует мелом маленький круг,
А папа – большой.
После двенадцатого —
Не я кручу фуэте,
Мир кружит меня
Вокруг яблонь и сирени,
Кустов крыжовника и малины, —
И я не удерживаюсь
В маленьком круге.
Мама презрительно щурится,
А папа восхищается.
После восемнадцатого —
Я и в большом круге не удерживаюсь.
Мама уходит в дом,
А папа восхищается.
И дивится дачный люд
На фуэте мои,
На мамину строгость,
А больше всего —
На папино восхищение.
Юлий Гуголев
* * *
Запахи умеют тоже плавать,
Некот’рые – очень далеко,
как пузырь, соломинка и лапоть,
как мотив, к примеру, «Сулико»…
Вот буфет. Средь киселя и творога,
всякой прочей шатии съестной
нет-нет да и вдруг потянет моргом,
хлоркой, непросушенной сосной…
Или вот, придя прощаться с трупом,
чувствуешь, принюхавшись едва,
странно, возле морга пахнет супом,
светит солнце, шелестит листва…
Елена Дорофиевская
Лысогор *
…Был сон — про сон,
предшествующий мору:
завербовался стежки поясок, —
так низко гнутся вербы в эту пору.
… прыплынь-прыплынь до бэрэжка! — **
восток
весь розовый,
и розовый песок
у Лысогора.
…………. в травах лица-камни:
земля дрожит, ревёт со стариками,
зажав их чётки в огненный кулак.
И покотом: гулаг, гулаг, гулаг! —
грядёт, гудит,
испуганная птица
летит в огонь.
И тонут камни-лица.
Я сплю.
Я сплю —
реке во мне не спится.
И стариком является река мне,
цепляясь рыхлой тенью за вьюнок.
Я, рядом с ним —
уже почти не Каин,
ещё не бог.
В увядших хатах сточены углы,
как рёбра, туго стянутые кожей.
Их сдует смерть, как горсть печной золы.
… прыплынь-прыплынь до бережка! —
я тоже
бессильно опираюсь на весло.
Хохочет мышь, рождающая гору.
Я просыпаюсь, не отдавшись мору.
Старик идёт по водам Лысогора,
и небо густо житом поросло.
____
*река в Черниговской области, Украина
**слова из украинской народной сказки «Івасик-Телесик»
Дмитрий Веденяпин
ПИСЬМО
То серебристый дождь, то ватный коридор
Ночной гостиницы, то голубь над ковчегом,
То утренний туман, то монастырский двор,
То избы вдоль шоссе, засыпанные снегом;
То роща, где меня окликнул почтальон,
Я подошел, и он подал с велосипеда
Письмо, и тут же мир раздвинулся, как сон,
В котором быль уже не отделить от бреда.
Все стихло: море, лес, сорочья трескотня,
Домотдыховская игра аккордеона;
В трех метрах от земли порхали без меня
Надорванный конверт и призрак почтальона;
Над ними в вышине, светясь, парил покой,
Мелькали, как стрижи, подарки и утраты,
Признательность и страх, что я своей рукой
Вписал и текст письма, и имя адресата.
Ирина Ермакова
МОЯ ЗОЛОТАЯ
А что остаётся? Стихи.
Не все же кругом идиоты.
Безвременник пышный цветёт
и пахнет бессмертником — что ты!
Все лица, слова, лопухи
повязаны цветом разящим,
вчерашний цедящая мёд,
залипнет пчела в настоящем.
Зависнет, жужжи не жужжи,
крыло отрывное теряя,
скажи, что и это пройдёт,
скажи мне, моя золотая.
— Кромешные травы глухи́.
Не лжи — время каплет из сот.
Ну, что мне останется от
тебя? Ну, конечно. Конечно.
Геннадий Калашников
* * *
Дно колодца мерцает, дробится — то ли
зеркало, то ли глаз кита, на спине которого лежит Земля.
Дом стоит на пригорке, за перелеском пустое поле
да бурун облаков от проплывшего небесного корабля.
Спорят с ветром деревья, вскипают и даже,
выворачивая листву, переиначивают свое естество.
Весь набор: свет и тень, необходимые для пейзажа,
как и прочие — крупные и мелкие — части его.
Циферблат небосвода всегда педантично точен,
по-имперски безлик, облаков принимая парад.
Здесь подробностей нет, лишь сплошное зиянье и прочерк,
ибо точен и сух небосвода слепой циферблат.
Это бездны следы, на лазури ее отпечатки,
это вечности цепкий, недвижно-внимательный взгляд.
Сохраняется все на фасетчатой влажной сетчатке:
никуда не уйдешь, никогда не вернешься назад.
Неподвижно плывут облака, циферблат никогда не проснется,
дом стоит на пригорке, и в этом какой-то расчет.
А река под горой и вода в подземелье колодца
все течет, Гераклит, все течет, и течет, и течет.
Алексей Кубрик
* * *
Странник, зовущий небо, перебирает ветер.
Спящий может проснуться, дотронувшись до звезды.
Любит, словно не любит.
Мало ли что на свете
с нежностью умирает, как полевые цветы.
Страннику шепот Леты ближе, чем час восхода.
Ночь навещает звезды клочьями пустоты.
Два неуютных сердца
в лишнем времени года
зябнут одними глазами, как полевые цветы.
Ночь повторяет море и возвращается в камни.
За каждой ее молитвой — всадники немоты.
Ты засыпаешь, вечно
снятся твои берега мне –
легкие после жизни, как полевые цветы.
Это, как в детстве, люди кажутся плоть от плоти
сквозных паутинных веток, поющих им с высоты.
И если жизнь замирает
птицей на горизонте,
то обращается к свету, как полевые цветы.
Борис Кутенков
* * *
Не научившись жить по чьей-то мудрой воле, –
лишь гибнуть по своей – и видеть наперёд, –
заглянешь за окно: там вечный дворник Коля
весь дивный этот мир метёт себе, метёт.
Что снег ему, что зной, – в треухе непременном.
Печаль пустых очей, как водится, светла.
Сияй, сияй, дыра у правого колена,
лети, моя листва, мети, его метла.
Мети, мети за всех, кто умерли и живы.
Вот – в клеточку листок, в линеечку – тетрадь.
Такие, оп-ля-ля, гражданские мотивы,
такое вот, браток, уменье рифмовать.
Вот – сонный мой диктант, примеры-уравненья,
имён безличных ряд и скорый перегной;
под уличный шансон, упорно, муравейно,
движением одним равняй меня с землёй.
Я так хочу, как все. Смирись, моя страница,
пусть пёстрый на свету сгорает черновик.
Когда б ты знала сор, из коего язвится
язвительность моя, таблетка под язык, –
ты глянула б не так на мой избыток бреда.
Я отойду, а он останется мести,
оплакивать, сгребать и складывать в пакеты;
мне тяжело дышать, но я в пути, в пути.
И рвутся из груди родные -оро, -оло.
Закончен марафет, лишь алый льётся свет
на всё, как быть могло, как будет скоро, скоро,
чему названья нет и будущего нет.
Елена Лещинская
* * *
Мой маленький аксолотль,
Стареть – не твоя планида.
Построим бальсовый плот
И свалим из неолита.
Аквариума тюрьма
Останется за кормою.
Смотри, зелена волна
До самого Земноморья.
Мой ласковый аксолотль,
Мой нежный, почти безгрешный,
Какой-нибудь остолоп
Тебя назовёт мятежным.
Мечтатель и фантазёр,
Не слушай его, не слушай.
Эндемик чужих озёр,
Зачем тебе наша суша?
Сегодня закат зловещ –
Пожары идут стеною.
Пора бы в окоп залечь,
Да кости и зубы ноют.
Держись, на подходе флот,
Писать завещанье рано,
Мой маленький аксолотль,
Дракончик Теночтитлана.
Дмитрий Плахов
BOLERO
звучит над парком мендельсон
над сквером ференц лист
любовь похожая на сон
а сон похож на лист
а лист ложится на ладонь
и шепчет имена
то паганини молодой
то губайдулина
я с ним тайком ходил к реке
в сырой ночи как тать
лицом к лицу с листом в руке
лица не увидать
в кромешной тьме шептал поверь
молил последний шанс
но хлещет по щекам равель
и бьет под дых сен-санс
так много вас а я один
тщедушный и нагой
свиридов скрябин бородин
и глинка под ногой
по-над москвой летит покрасс
и гектор берлиоз
никто не требует от нас
погибели всерьез
но вкус подобный черемше
запекся на губах
бетховен лишь в моей душе
и бах и бах и бах
Александр Переверзин
* * *
Мне обещали: ты умрёшь.
Но это ложь.
Да, это ложь,
ведь ночью, вызвав uber,
я до утра не умер.
Мне обещали: погоди,
всё впереди,
всё впереди.
заглохнет твой пропеллер.
Но я им не поверил.
Катался с цирком-шапито,
скакун в пальто,
курил в авто,
выглядывал за шторку,
вычитывал подборку.
Так продолжалось двести лет,
я незаметно стал скелет.
Земля восьмиугольна
и мне смешно и больно.
Ольга Сульчинская
ПЕСНЯ О ВОДЕ
Вода, по камешкам шурша,
Бежит, вода живёт везде,
Обоеполая душа
Переливается в воде.
В узлах корней земную тьму
Узнав, листвой на свет бежит,
Ко всем нежна и никому
На свете не принадлежит.
Вода построила меня
(Вглядись, и ты увидишь сам,
Там время, каплями звеня,
По водяным идёт часам),
И тела розовым корням
Читает сумрачные дни,
И торопясь бежит по дням,
Пока не кончатся они.
Александр Тимофеевский
ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ «МОРЕ»
VII.
Я умру и стану морем,
Ну а ты — повремени
И живи себе без горя
Годы долгие и дни.
Я ж, охвачен нежной целью,
Став стихией голубой,
У Армянского ущелья
Буду встречи ждать с тобой.
Слышишь моря рокотанье,
Волн гремящую гряду —
Это ропот ожиданья,
Это я тебя так жду!
Вот ты входишь постепенно
В мой ликующий прибой,
Чтоб омыл я страстью пенной
Ножку с узкою стопой.
Чтоб волной тебя взмывало
Вверх и вниз и вновь на круть,
Чтоб как прежде, как бывало —
Руки в руки, грудь на грудь.
Чтобы я ласкал прилежно
Губ родные уголки
И, покусывая нежно,
Целовал твои соски.
А уставши со свиданья
Ты когда пойдёшь домой,
Снова рокот ожиданья
Будет слышен за тобой.
Михаил Свищев
* * *
Нам не хватит бензина на горний полёт
и речного песка на стеклянные замки.
Осторожное сердце едва узнаёт
свой осиновый колышек в общей вязанке.
…И душа человека, душа вообще,
у Хароновой речки сливаясь с природой,
демонстрирует свойства абстрактных вещей –
государства? религии? времени года?
Светлана Хромова
* * *
Ю. П.
Мой рай из яблок и пустых ветвей,
Из предосенней медности полей,
Где я стою с улыбкою блаженной.
Здесь так светло, что не добыть огня,
И на всю жизнь хватило бы и дня,
Одной улыбки, вольной и наверной.
Мой яблочный непоправимый рай,
За что мне этот лес, осенний край,
Рябины вкус, наличники резные?
Вот дом. Не мой. Но я вхожу туда,
Пока ты даришь эти города,
Заморские, заречные, сквозные.
Вот пёс привычно машет мне хвостом,
А я последним яблонным листом
Встаю на цыпочки и наклоняюсь набок.
Прости меня, какой теперь я друг,
Жизнь выпала из ослабевших рук,
И вся земля в ковре из красных яблок.
Всё это так, что только б лечь ничком
На землю райским сорванным дичком
И жить без ветки радостно и смертно.
Я — дерево, я — осень, посмотри,
Мой рай в тебе, он у меня внутри,
И жизнь глядит на нас немилосердно.
Андрей Чемоданов
* * *
посмотри в мои мертвые очи
пусть не первый а всё-таки — сорт
станиславский последний разочек
верь как шли мы по трапу на борт
звёзды капали кровью из ранки
мы галактикам стали судьбой
мы познали вселенной изнанку
млечный путь нас водил на убой
нам венера сочила нектары
а потом она просто дала
и сверхновая делалась старой
если видела наши дела
и на самой враждебной планете
нас пускали в любой ресторан
в социальных сетях в интернете
мы логинились ким и буран
и чужие скребли по обшивке
а в скафандрах мы прятали шлюх
но от скуки а не по ошибке
мы открыли неправильный шлюз
и тогда шишел мышел нам боком
и тогда винни пухом земля
а когда мы увидели бога
как мы бились о борт корабля
Сергей Черсков
ОКТЯБРЬ
Холодно, очень холодно в октябре…
Юный морозец сметает живое с улиц.
Мне бы уйти от себя
за тобой,
к тебе.
Мы здесь когда-то были, но разминулись.
Мне бы увидеть тебя, разглядеть хотя бы.
Но жаден октябрь.
Я не боялся, не верил и не просил:
«солнца бы… солнца»,
ладони грел над плитою.
А вот оно –
яркое,
рыжее,
как апельсин,
в небе зажглось
и смотрится, как влитое.
Воздух линяет из серого в голубой –
самый хороший оттенок на белом свете,
он позволяет радоваться любой
малости, не подвластной смерти.
Тесно в раю, до чего же тесно в раю…
Там, в облаках, путей бесконечно много.
Выйду во двор – на скользкую, но дорогу.
Не убегу, но хотя бы на ней постою.
Мне бы увидеть тебя, разглядеть хотя бы.
Но жаден октябрь.
