Николай Синехог в рецензии на дебютный сборник стихов молодого поэта Романа Шишкова говорит о доброте существования, пластичности поэтики и гипнозе словесным хрусталем.
Шишков Роман. «Контур веток» — М.: Стеклограф, 2019. — 56 с.
Помните, как было в чудесном мультфильме: «Так и стали они жить все вместе: Жужа бела да Машка сера, Ванька с мамкой да змея Скарапея»? Вначале кажется, что интригу создаёт необычное имя змеи (да и сама чудаковатая рептилия, так-то!), но потом нам предлагается то, что в другой (не менее чудесной) ленте считает самым главным дядюшка Мокус – доброта. Она открывает Ваньке, который превратил дом своей матери в небольшое общежитие, дорогу в высший свет с помощью чудесного артефакта; доверчивость обрекает героя на страдание, но именно доброта (и верность, проистекшая из этой доброты) помогает в итоге победить «злодейку»-Ульянку. И сказочке конец, и интриги-то никакой, казалось бы, нет, всё предсказано давно и не нами. А поди ж ты, поговорить есть о чём.
Роман Шишков говорит о вещах созвучных доброте. Но доброта эта другая, это не то социально активное чувство, к которому мы привыкли. Это доброта хтоническая, обнимающая, очень древняя – доброта существования. Я есть – и это уже отлично.
Подскажите, буду ли счастлив я здесь?
А если с крышей над головой?
А если без?
Извините, вы, наверное, местный житель?
Ну вот тогда мне, пожалуйста, подскажите…
В начале книги лирический герой много движется по вертикали:
– вниз:
опускаюсь на родное дно;
третье яблоко падает на крышу;
роняю на пол новогодний шар;
– вверх:
рыбе надо плавниками
кинуть вверх прозрачный камень;
пусть я взлечу по ступеням к гнезду голубят.
Можно ли объяснить это движение «раскачкой» автора? Едва ли он в ней нуждается – поэтика Шишкова находится в той стадии формирования, которая, при всей внешней пластичности, внутренне крепко сложилась и не содержит инфантильности. Нет, это скорее гипноз читателя кристаллом горного хрусталя. На ум приходят имажинисты (не Есенин, а, скорее, Грузинов) и мелоимажинисты, например Ира Новицкая – похожая склонность к тягучему, почти распевному прочтению, ирреальный образный ряд, фантастическая светлая хтонь.
Мультфильмы в начале разговора были упомянуты не потому, что автор – ребёнок (нет, это молодой мужчина), но потому, что детское пока что часть авторской картины мира. Даже дважды упомянутое выше хтоническое не злое само по себе, оно содержит в себе созидательный импульс, но пока что не оформлено, оно безвидно и пустò. Основные повороты судьбы автора ещё впереди, однако и сейчас внутренние ресурсы используются для активного созидания.
Шишков кое-где уходит в «прошлое-лучшее»:
Всё ради тетради в клетку синюю;
И нос картошкой, как у деда,
Что радио включал после обеда;
и детство превращается во мне
в один молочный зубик.
такой уже не мой.
Сколь же радостно, что это не нытьё, не влажноватые мечты о «упущенных возможностях» (пóлно, автор не упустил ни одну из них)! Это действительно гимны о былом, это благодарная память, выхватившая и запечатлевшая в себе те важные кусочки, которые и есть ядро личности – и они проросли в стихи.
Автор блестяще владеет четырьмя ключами от сознания читателя: это внутреннее оборотничество, заговаривание, приём обманутого ожидания и звукопись. И все четыре ключа он провернул в одном из важнейших текстов этой книги (приведу его полностью):
тёмное логово терминологии
с дико- между -растущими травами:
бледно-зелёные,
с-с-с стеблями ломкими,
с разными мыслями, страхами, травмами.
там в этой тени тоскливых растений
ходит забывший слова Пастернак.
тянет к нему эта склизкая зелень
руки из мрака удобства и благ.
он немотой воспоёт фотосинтез –
это в его человеческих силах.
трупы! прощайте.
травы, простите.
слышится отзвук газонокосилок.
Кажется, что автор сделал здесь всё, чтобы читатель начал судорожно дышать, пить кофе и печатать ему панегирики. Почти все тексты книги «оборачивают в тридцать три кольца… удерживают», внимание приковано к ним от первой до последней сточки книги. Но именно приведённым выше текстом «змеиного царя дочка» становится «невестой полоза» – внутренне созревшим персонажем, прошедшим инициацию. При этом если знать, что самого автора в кругу друзей иногда называют «Ромашкой», начинает видеться настолько убийственная самоирония, что даже холодок пробивает: что автор знает сам о себе, чего не знаем мы о себе самих?
Бросается в глаза «тайминг» книги – большинство текстов написаны в 2019-м году, несколько в 2018-м и один в 2017-м. Роман Шишков будто пересоздал себя заново, это видно и в текстах и в смысловых конфронтациях между ними и текстами, которых нет. Кажется, будто автор раньше писал о чём-то другом, но потом, спохватившись, переиначил собственное творчество до неузнаваемости. Нет, это не мешает чтению, мир книги органичен, но всё же есть вопрос: что же такого не очерчено контуром веток? Что оставлено там, за обложкой книги? Не знаю. Очевидно одно – этой дебютной книге просто не суждено стать последней. Так не бывает, если только авторская судьба не прервётся, а Роме на веку написано жить сто лет – это точно, я проверял.
Но однажды я попросил её передать орнитологу
мою молитву.
Сперва она говорила, что она не почтовый голубь,
но вскоре смилостивилась.
Вот эта молитва:
«Господи!
Дай мне стать тем, чего я никогда не слышал!
Например,
журавлиным криком,
упавшим в зимнее поле».
