Константин Комаров – писатель разносторонний: критик подкованный и пылкий, остроумный собеседник и поэт, в котором переплетаются как начало ироническое, с проявленным представлением о том, на какие крючки подцепить читателя, так и лирическое; причем первое становится чем-то вроде маскировочной плащ-палатки для выражения высокой боли, состояния непроходимого пьеро. В новых стихах Комаров отходит и от баттловой иронии, и от репертуара певца «горящих бутылочных роз в свердловской мировой ночи». Он, отбросив прочие технические средства поддержания баланса, взбирается на канат звука, который сплетается из цепотчатых аллитераций и словесных ассоциаций, и идет поверху, над «могильной мглой», застегнутой на карантин, над «ножевой пустотой».
Анна Маркина
Константин Комаров. Родился в 1988 году в Свердловске. Поэт, литературный критик, литературовед. Выпускник филологического факультета Уральского федерального университета им. Б.Н. Ельцина. Кандидат филологических наук. Автор литературно-критических статей в журналах «Новый мир», «Урал», «Вопросы литературы», «Знамя», «Октябрь», «Нева» и др. Лауреат премии журналов «Урал» (2010), «Нева» (2016), «Вопросы литературы (2017). Стихи публиковались в журналах «Звезда», «Урал», «Гвидеон», «Нева», «Дети Ра», «Новая Юность», «Волга», «Сибирские огни», «Бельские просторы», «День и ночь», «Вещь», различных сборниках и альманахах и др. Автор нескольких книг стихов и литературно-критического сборника «Быть при тексте». Член Союза российских писателей. Живёт и работает в Екатеринбурге.
Константин Комаров // Шелест в карантине
* * *
Анатомии новый раздел
изучить тебе не предлагая,
я тебя осторожно раздел,
ты была предо мною нагая.
Я тебя умозрением пил,
ты была бесподобней Психеи,
и клубилась словещая пыль
в демонической домне трахеи.
И не то что бы я был скопцом,
но язык мой наточенный точен,
чтоб бесценить обсценным словцом
тишину мрачной марочной ночи.
Ночь творожной тревоги двоих,
полагающих вычистить вечность.
Окна помнят о звуках твоих
и поманят тебя сквозь беспечность –
в ночь иную, чья суть – суета,
где на нить боль не шьют на живую.
Я лежу и считаю до ста
и зову пустоту ножевую.
* * *
Натуральна асфальта натура,
по нему ходишь ты, меж людей,
архаичный, как архитектура
древнеримских сырых площадей.
Ты – зашатанный бродишь, заштатный –
не тебя манит белый отель.
Одиночеству гулкому кратный,
выпиваешь свой скудный коктейль.
Завершения ищещь, прощанья,
моментальный ментальный финал,
но никак не сгорит завещанье,
где ты подпись свою не узнал.
Ты – лишь атом на свете на этом,
лаборант лабиринтов глухих,
сам себя называвший поэтом,
посреди серых улиц нагих.
Так крути же немые педали,
упадая в могильную мглу,
чтобы всё, что тебе недодали
к дорогому подали столу.
Чтобы сжалилась старая парка,
видя как – сам с собой вдалеке –
посреди бесконечного парка
ты в дождливом стоишь парике.
* * *
Среди гнилых комедий
и душевой лапши
молчать – высокомерно,
поэтому – пиши.
Пиши светло и горько –
о Евах и Лилит,
покуда с царской горкой
стаканчик твой налит.
До бытия, до речи,
до всех земных примет.
Иные уж далече,
а тех – и вовсе нет.
В тетрадной светлой тверди
грани свой континент.
Жизнь призывает к смерти,
одно есть компонент
другого. До отбоя
успеем побродить.
И знай – всегда с тобой я,
мой вечный побратим.
Отборного продукта
тебе желаю я,
пусть будет сном продута
вселенная твоя,
лирический мой кореш.
Заточен грифель-нож –
им сердце успокоишь,
когда писать начнешь…
* * *
Мандельштам с Пастернаком по серому саду идут,
шум листвы – он и опера им и опора,
а земля под ногами – им словно в бессмертье батут,
их обоих на этой земле не окажется скоро.
В смертном свете луны вижу абрисы их переносиц,
краткий синопсис доброго (злого ли) их бытия.
Вот по саду идут и безветрие их переносит
в отведенные им навсегда золотые края.
И уходят они. И тот сад шелестит в карантине,
проревел, не поверив в сплетение сплетен – притих.
Ангел светлый уже выдает им талон гарантийный,
и в садах иноземных слагается тихий триптих.
Мы за ними идем, но победу за них не одержим,
потому что наш голос безгласием в ноль одержим,
но спадают с души бесполезного тела одежды,
и рыдает душа, ощущая небесный нажим.
