В цикле “Тематические подборки” журнал “Формаслов” публикует как произведения классиков русской литературы, так и поэтические тексты современных поэтов, пишущих на русском языке. Помимо подборки классических стихов молодой поэт Анастасия Кинаш собрала современные стихотворения, посвященные теме грусти и одиночества.
Современные стихи об одиночестве: Анна Павловская, Инна Лиснянская, Вениамин Блаженный, Михаил Айзенберг, Антон Прозоров.
А теперь настал черед моей самой любимой (с относительным преувеличением) рубрики – современная поэзия. Честное слово, до зубной нервной боли раздражает практически полное отсутствие современных поэтов в школьном и университетском образовании. Если бы не потрепанные жизнью и букашками выпуски «Знамени», «Москвы» и «Вопросов литературы» (которые я таскала из шкафчиков в деканате), я бы тоже не подозревала об огромном количестве прекрасной поэзии вокруг меня. Современность в этом плане очень жестока к пишущим: на мой взгляд, нынешний век породил неимоверное количество великолепных писателей. Но совсем не старался создавать для них читателей.
Поэтому мне особое удовольствие доставляет демонстрация всего того поэтически-прекрасного, что я нахожу в сети. И огромнейший респект славному Литературному радио, за то, что оно, словно маяк в маленьком курортном городке, бросает свет на новые и новые имена.
А теперь небольшая поэтическая солянка из моих любимых (и просто крутых) печальных современных стихотворений.
Анна Павловская
Анна Павловская родилась в Минске в 1977 году. Поэт, прозаик, сценарист. Лауреат литературных премий «Илья-премия», «Сады лицея», премии Есенина, дипломант Волошинского конкурса и пр. Публикации: «Дружба народов», «День и ночь», «Интерпоэзия», «Сибирские огни», «Крещатик», «Новый мир» и др. Автор книг «Павел и Анна» (2002, Москва), «Торна Соррьенто» (2008, Минск), «Станция Марс» (2018, Москва). Живёт в Подмосковье.
***
Я перестала плакать, перестала
Читать стихи, чтоб слышала родня
Я, кажется, сама в себя врастала,
И поняла нет близких у меня
Тогда к друзьям свои простерла руки,
Но слыша равнодушный разговор,
Я поняла, что я врастаю в звуки,
И что людей не знала до сих пор
К любимому вела меня дорога,
Но видя виноватый взгляд его,
Я поняла, что я врастаю в Бога,
И больше в мире нету никого
***
Я толстых бабочек боюсь –
Из темноты летят, как пули.
Я, может, тоже застрелюсь,
Но не на даче, не в июле.
На освещенное крыльцо
Выходишь, впитываешь лето,
Но бабочка летит в лицо,
И выпадает сигарета.
Обрушивается покой.
Свистят незримые летуньи.
Возьми их Господи, накрой
Стеклянной банкой полнолунья.
Я так хотела тишины,
Я так устала в эту зиму.
Выходишь – бабочка из тьмы
И – в лоб, и все непоправимо.
Сад превращается в Чечню,
Раскинул смоляные крылья.
Я электричество включу
И свет из узких окон вылью:
Кусты смородины в огне —
Заполыхали над тропою.
Летите, бабочки ко мне,
Я ночь, как дзот, собой закрою.
Молитва
Успокой ветра и бури,
головную боль уйми,
потому что по натуре
остаёмся мы детьми.
Дымный столб идет на север,
ураган сметает юг.
Неужели Ты во гневе
Землю выпустишь из рук?
Мы стоим, прижавшись к маме,
мы спросонья веки трём,
смотрим синими глазами,
как сгорает отчий дом.
Инна Лиснянская
Элла Крылова о стихотворениях И. Лиснянской: «Светлая скорбь. То ли реквием, то ли акафист. Реквием по уходящему бытию, но эта скорбь – всё небо, где можно окликнуть и можно откликнуться».
***
Срок догадок о жизни не только истёк, но и вытек,
Словно лиственный глаз из-под сумрака хвойной ресницы.
Где твой друг? Где собрат? Наконец, где твой недруг и критик?
Мимоходные кошки и мимо летящие птицы.
Мимоходным нальешь молочка в поржавелое блюдце,
Мимолётным насыплешь в картонку остаток печенья…
Рвутся крепкие связи, а слабые связи не рвутся,
Ибо не придавала ты им никакого значенья.
Не лукавь! У тебя еще есть неразрывные связи
С теми, кто до тебя рифмовал роковые догадки
И тебе оставлял то на точке, то на полуфразе
Для медлительной мысли твоей и поля и закладки.
Голос
1
Говорю сама себе: не кисни
Перед угасающим окном,
Смерти нет, поскольку после жизни –
Снова жизнь, но в облике ином.
То, что тенью было, станет светом,
Станет эхо голосом моим,
Из жилья жемчужины воздетым
К берегам, как небо, голубым.
Говорю себе: сиди, работай
В мороке последних сигарет
Пред окном с пчелиной позолотой,
Перед сном, в котором смерти нет.
2
Крыла твои – камыши,
Плеча твои – перегной,
Прошу тебя, не спеши,
Ангел смерти, за мной.
А ты, который хранил
Жизнь мою, не сули
Взмахами белых крыл
Музыку вне земли.
И если солгу, что мне
Плоть моя не нужна,
То провинюсь втройне
И трижды буду грешна.
О Боже, к Тебе приду
В горе, что признаю, –
Мне лучше в земном аду,
Чем у Тебя в раю.
3
Мне слышен голос из-под снега:
Не сорок дён,
А сорок зим душе до брега,
До райских до окон!
И воздух я перекрестила,
А между тем
Блестит в снегу твоя могила,
Как храм из хризантем.
И снова слышу голос давний,
Как наяву:
Мне гроб – ковчег, забиты ставни,
Я сорок зим плыву.
Не тронут ни водой подземной
И ни червём,
Отсюда вижу луч полдневный
И страх в зрачке твоём.
Не бойся! Голос мой – предвестье,
И повторю,
Тебе у райского предместья
Я окна отворю.
Вениамин Блаженный
А теперь слова господина Строцева (тоже замечательный поэт, но об этом позже): “Вениамин Михайлович Айзенштадт (Блаженный) не просто время от времени сочинял стихи. Он постоянно пребывал в состоянии захваченности творчеством, поэзией. Блаженного можно смело назвать настигнутым вдохновением. Себя, жизнь, быт – на протяжении десятков лет – он полностью подчинил требованию Духа. Сложенные в уме стихи, выписанные убористым полудетским-полукаллиграфическим почерком, почти ежедневно заносил, как в бортовой журнал, в толстые общие тетради в клеточку. Таких тетрадей с 1940-х собралось шестнадцать. Последняя оборвалась на середине в ночь с 30 на 31 июля 1999”.
* * *
Я поверю, что мёртвых хоронят, хоть это нелепо,
Я поверю, что жалкие кости истлеют во мгле,
Но глаза – голубые и карие отблески неба,
Разве можно поверить, что небо хоронят в земле?..
Было небо тех глаз грозовым или было безбурным,
Было радугой-небом или горемычным дождём, –
Но оно было небом, глазами, слезами – не урной,
И не верится мне, что я только на гибель рождён!..
…Я раскрою глаза из могильного тёмного склепа,
Ах, как дорог ей свет, как по небу душа извелась, –
И струится в глаза мои мёртвые вечное небо,
И блуждает на небе огонь моих плачущих глаз…
***
Железною стужей заносит шаги мои ветер.
Последнюю душу живу-изживаю на свете.
Так долго я брёл, что уж кажется странным,
Что я называюсь не глиною и не барханом.
Всего только имя меня отличает от пыли,
Всего только бремя какой-то несбывшейся были.
Вот так-то и стал я седою полынной золою,
И сердце мое не зажечь даже дальней звездою.
То гордое сердце, что встарь освещало дорогу
Едва ли не миру, едва ли не небу – не Богу…
***
Я живу в нищете, как живут скоморохи и боги,
Я посмешищем стал и недоброю притчей для всех,
И кружусь колесом по моей бесконечной дороге,
И лишь стужа скрипит в спотыкающемся колесе.
Через пустоши дней по каким-то неведомым вехам.
По проезжей прямой. По какой-то забытой косой.
Было время, когда называл я себя человеком.
Это время прошло и теперь я зовусь колесом.
Сколько комьев с тоски,
сколько грязи налипло на обод!
Поворот колеса, словно сердца тяжелый удар.
Словно вехи судьбы, эти пустоши, рвы и сугробы.
Эти вехи и рвы провожают меня в никуда.
Все, что было судьбою, уходит в следы от убоя.
Все, что было судьбою, скрипучим скрипит колесом.
Через вехи и рвы. Из беды – на рожон – за бедою.
Все уходит, как сон. И опять наплывает, как сон.
На исходе пути поджидает пути мои пропасть.
Поворот колеса. И уже невесомая смерть.
Разлетается в щепы моя бесконечная повесть.
Завершается срок. Завершает свой срок круговерть.
Михаил Айзенберг
Айзенберг Михаил Натанович – поэт, эссеист. Родился в 1948 г. в Москве. Работал архитектором-реставратором. Автор восьми книг стихов и четырех книг эссе. Преподавал в Школе современного искусства при РГГУ, курировал поэтическую серию клуба «Проект О.Г.И.», после – аналогичную серию «Нового издательства». Лауреат Премии Андрея Белого (2003), премий журналов «Знамя», «Стрелец», «Новый мир» (Anthologia).
***
Новая вещь, собрана из тряпья,
перелицована, шов заглажен.
Сколько ещё терпеть самого себя,
голос пустот и неглубоких скважин.
Выйдешь вперёд, скажешь своё бу-бу,
так, чтобы вдруг не повредить рассудок,
и загудит забранная в трубу
тонкая кровь, ноша сердечных сумок.
Ноша легка, стенка хрупка, хрупка.
Я подгоняю ладонью сердечный клапан.
Сколько ещё ласковым быть и слабым,
всё про себя зная наверняка.
* * *
Потянуть до вечера околесицу,
а потом, с горы, и сама покатится,
обращаясь к новому в небе месяцу.
И теперь никто за меня не хватится,
отчего неделя почти спрессована,
а пустое время с утра до вечера
неумелой кисточкой нарисовано,
в путевом блокноте едва помечено.
Если вместе сложатся время скорое
и мое дыхание терпеливое,
отзовется именем то искомое,
ни на что известное не делимое.
Если полное имя его – отчаяние,
а его уменьшительное – смирение,
пусть простое тающее звучание
за меня окончит стихотворение.
Погреб
Вниз по лестнице шагнуть
и с жарой расстаться разом.
Погреб взрослому по грудь,
мне по маковку с запасом.
Наверху тяжелый зной,
здесь так холодно и сыро.
Я остался под землей,
вдруг потерянный для мира.
И деревья надо мной –
прямоствольны, недвижимы –
сквозь труху и перегной
земляные тянут жилы.
Звуки в полном столбняке
и очнуться не готовы.
Здесь со мной накоротке
тихий обморок грунтовый.
Земляная тишина.
Неглубокая закладка.
Сырость нежно-холодна.
Горе луковое сладко.
Антон Прозоров
Антон Прозоров родился в 1981 г. Окончил физфак Санкт-Петербургского госуниверситета. Призер конкурса “Заблудившийся трамвай”. Если вам встретится имя Владимир Липатов – это второе “я” Антона Прозорова.
Сонник
а она ты знаешь жила негромко
собирала мысли слова дела
собирала марки с волнистой кромкой
собирала счастье не собрала
подступила осень усталость старость
и рефрен такой мол пора пора
в телефонной книге ее остались
только раритетные номера
а какие платья поди надень их
не по моде нынче не тот стандарт
но ее коллекция сновидений
и сейчас невиданный авангард
так бывало ночью в лицо ударит
белоснежный ветер но вот беда
эти сны кому их потом куда их
никому наверное никуда
до свиданья жаворонки и совы
трепетанье ситцевой пелены
до чего мы господи невесомы
несладимы призрачны неполны
***
Как же так: распрощаться и жить?
Да понятно, да знаю я, знаю…
Даже время трусливо бежит,
И пространство пустое сползает.
Только разве сумею забыть
Сочетанье людей и деревьев –
Телеграфные эти столбы
В заколоченной наспех деревне?
Не напишет никто никогда –
И стоят они молча без дела.
До земли достают провода,
Ниспадая, как руки вдоль тела.
Разучились ходить. И потом,
Кто-то должен остаться, заметить,
Как прозрачен покинутый дом,
Как темнеет обрывочный ветер.
Неподвижность – отвага вещей.
Мне бы тоже стоять, каменея,
Ни ветров не страшась, ни дождей,
Только я человечней, умнее.
Покурю в одичалом саду,
Фотографию сделаю, что ли,
И до станции ближней пойду,
Через лес, через сонное поле.
Затянуло травой колею.
В синеве – позабытая птица.
Свежескошенный ливень. Июль.
Ничего никому не простится.
Бессоница
Когда почивать невмочь,
Картуз набекрень – и в ночь,
Глазеть на речной туман.
Все прочее – от ума.
На набережной найдешь
Нетрезвую молодежь.
Поэту тут пары нет.
Локтями – на парапет.
Вот баржа ползет с трудом,
Как многоэтажный дом.
Вот мост разевает пасть,
И барже той – в нем пропасть.
Записывай, не робей,
Что камень воды грубей,
Что воздух нежней воды,
Что жизнь это проводы,
Что быть бы хотел другим,
Что – вот – на воде круги,
Что время – круговорот,
Что утро уже вот-вот.
