Елена Севрюгина // Раздетый свет

Восхитительно, как автору удаётся сохранить гармоническое равновесие, абсолютную ясность мысли и доверительную человечность и силу высказывания, при том, что поэтическое слово находится в непрестанном порыве выйти за пределы постижимого и пройти путь «от неявственного смысла до вселенной звуковой». (В стихотворении, из которого взята цитата, финал таков: «на забытом арамейском / на неведомом эльфийском / расскажи что миром правит / безупречность простоты».)

Уже в самом названии присутствует нечто непостижимое — «Раздетый свет». Ни раздетого, ни разодетого света не бывает. Свет — это свет. Но попытка проникнуть за само явление, которое и так чудо из чудес, налицо. В текстах столько приставок «над», «под», «за», выводящих смыслы за установленные разумом рамки, столько «памяти подводной», «слепого заоконья» и т.д., что — как следствие — неизбежно возникает «хрупкий мир подресничный / надбровный…»

Эта книга — исследование возможности «запределья» (неологизм из словаря автора) путём стихотворчества.

И рядом такое будничное и пронзительное слово: «спи любовь не вспоминай о прошлом / господи уснёшь ты или нет». Или: «приручай привычное земное / тянущее к бренному жильё / но опять оно идёт за мною / горькое глубинное моё».

Удивительный опыт и замечательный результат.

Владимир Гандельсман, поэт, переводчик

Поражает бесстрашие, с которым Елена Севрюгина бросается в стихию языка, борется с его тайными глубинами, коварными волнами, непредсказуемыми подводными течениями. В итоге этой самозабвенной борьбы, участником которой становится и читатель, возникают стихи, в которых сближаются далёкие друг от друга понятия, всплывают картины из «когда-то непрожитой жизни», где «заснёшь неизвестным героем пробудишься данте», где «по ночам приходит стиховолк и открывает внутреннее зренье», в которых упорно отыскиваются и вечно ускользают ответы о самых насущных вопросах бытия, в которых слышно биение страждущей и взыскующей души. Это стихи глубокого многомерного звучания, устремлённые к сердцевине вещей, к «раздетому свету», предельной откровенности, они сродни волхованию, визионерской медитации, ворожбе. И в то же время они внятны, открыты читателю, щедры на счастливые находки, радуют и слепят «перламутровым блеском до краёв расплескавшейся речи».

Геннадий Калашников, поэт, прозаик

Елена Севрюгина находится на развилке между созданием собственного художественного мира и рассказом о собственных эмоциях. «а хочется строки / есенинской строки / цветаевской тоски ахматовского плача»: в каком-то смысле эта поэзия ставит перед нами проблему кризиса перепроизводства, где каждая традиция диктует своё, и той растерянности, в которой приходится пребывать современному автору, — как-то критик Анна Кузнецова написала про «образ современного юноши, витальная сила которого тратится прежде всего на освобождение от культурной информации, а уж что останется — на собственное высказывание». Я верю в талант Елены Севрюгиной, в её тягу к метареализму, и желаю ей найти своё достойное место среди давления традиций. Прорастание «из корня языка» надмирных, горловых голосов — которые в книге присутствуют во множестве — убеждает в правильном направлении стилистических поисков. Как в одном из лучших — и безусловно подлинных стихотворений книги: «текучая река / прорастает в корне языка / звук не осязаемый пока / и горит надмирный горловой / голос твой».

Борис Кутенков, поэт, культуртрегер