Поэзия Дмитрия Дедюлина сложна и мистична, необычны и его прозаические миниатюры. «Барон белых цыган Врангель и барон чёрных цыган Унгерн сидели на дереве и, нахохлившись, перебирали лапками». В неспокойные периоды истории границы между тем и этим мирами всё прозрачнее. Переходы могут обнаружиться в любом месте: например, монитор-билборд в безлюдном месте окажется окном в другой мир; нырнешь в полынью здесь, а вынырнешь в стране предков. С той стороны к нам тоже приходят — правда, контактировать с пришедшими хотят не все. Ведь оттуда обычно ждут смерть. А великая вроде бы любовь может оказаться девушкой-роботом, хотя это сейчас не очень-то кого-то и удивит. «И я развернулся и пошёл — пошёл туда, куда несёт ветер всякий мелкий мусор и шелестит полиэтиленом брошенного кем-то прозрачного пакета, и ветер несёт весь этот сор, как птиц своей любви…»
Михаил Квадратов
Дмитрий Дедюлин родился в 1979 году в Харькове. Учился на филологическом факультете Харьковского национального университета имени В. Н. Каразина. Окончил Национальные курсы иностранных языков по специальности «английский язык». Работал техником в лаборатории научного института, рабочим на заводе, продавцом, был частным предпринимателем. Стихи и рассказы публиковались в альманахах «Левада» и «Артикуляция», журналах «Союз писателей», «Воздух», «Кварта», «Контекст», «Дети Ра», «Харьков — что, где, когда», «Вещество», «Двоеточие», Лиterraтура, интернет-изданиях «Новая реальность», «Кочегарка», «Полутона», портале «Мегалит», антологиях «Когда мы были шпионами», изд. «Кабинетный учёный», 2020, «Поэзия последнего времени», изд. «Ивана Лимбаха», 2022. Составитель и один из авторов коллективного сборника прозы «Три кита» (совместно с Олегом Петровым, Сандрой Мост; Харьков, 2017), автор сборников стихотворений «Зеркальные метаморфозы» (Москва, 2019), «Вобла в облаке» (Москва, 2020), «Древоточец» (Москва, 2021). Живёт в Харькове.
Дмитрий Дедюлин // Листья-стрелы
Волшебный билборд
Однажды зимним вечером Ваня шёл в кружок по изучению йоги. Кружок находился в помещении школы. Ваня шёл под падающими и порхающими снежинками. Проходя мимо билборда, установленного неподалёку от дороги, Ваня заметил странное свечение, исходящее от него. Ваня остановился и подошёл к билборду. На рекламном щите двигалось живое изображение. «Установили монитор, — подумал Ваня. — Только зачем? В таком безлюдном месте?» И Ваня придвинулся к светящемуся изображению. На экране была весна: летали птицы, шумели деревья и вовсю сияло солнце. Изображение было столь чётким, что создавало полную иллюзию реальности. Изображение манило Ваню — захотелось дотронуться руками до экрана, что Ваня и сделал. К ужасу его настоящему вроде бы его рука провалилась в экран и стала видимой на изображении. Ваня резко отпрянул, выдернув свою руку из изображения. Он стоял и соображал о том, что всё это могло значить. «Нет, это не монитор, — решил Ваня, — но что же это такое?» И он снова подошёл к тому, что, видимо, нужно было называть «окном». Только окном куда? У Вани не было ответа на этот вопрос. И Ваня стоял и смотрел, как порхают снежинки, а за «окном» сияет весна. И Ване захотелось ощутить всею кожею эту весну. «В конце концов я всегда смогу вернуться обратно», — подумал Ваня. И он, схватившись за край окна, подтянувшись, проник в него. Весна с головы до ног охватила его. В душе наступило какое-то блаженное размягчение. Он скинул с себя почти всю одежду и в майке и трусах пошёл вдаль, скоро превратившись в точку на горизонте. Впрочем, никто не наблюдал за ним в эту минуту.
Зимой мне снятся странные сны. Один из них таков: я иду под снегопадом и вижу на гладком озере полынью. Я подхожу к ней и вижу держащийся в ней странным образом оловянный крест. Я прыгаю в полынью — и крест проходит сквозь части моего тела, и я оказываюсь в стране предков. Предки окружают меня с возгласами, хлопают меня по плечу. И я становлюсь невесомым и прозрачным, как они, и растворяюсь в темноте.
А есть ещё один сон. Я иду по неизведанной земле. Вокруг летают птицы, шумят деревья, солнце сияет вовсю. И вот мне навстречу идёт мальчик. Он в майке и трусах. Он говорит мне: «Дядя, я не знаю, как я сюда попал, но мне необходимо вернуться обратно. Там меня ждут семья и школа». И он кивает мне головой. И я тут же объясняю ему, что всё это иллюзия. И что он и так дома, и так в школе. И что всё проходит, всё развеется, как дым. И всё, что останется, — это светящееся окно. Там — по дороге домой. И, однажды заглянув в него, ты никогда не вернёшься обратно. И он кивает мне головой и говорит, что он превратился в светящееся изображение. Только молчаливые звёзды мигают над билбордом. Да ещё одинокий путник бредёт, чтобы обрести свой такой неожиданный, такой сияющий, такой законный «заоконный» рай.
На дереве
Барон белых цыган Врангель и барон чёрных цыган Унгерн сидели на дереве и, нахохлившись, перебирали лапками. «Кар», — каркнул барон чёрных цыган Унгерн. «Кар», — ответила ему в глубине неба стая ворон.
Барон белых цыган Врангель вздохнул и тихо сказал: «Послушай, дорогой друг, ты помнишь, как неслась на полном скаку Дикая дивизия, как рубили они шашками головы, и как светлело небо перед закатом, и как болтался он на небе алый, как кровавая простыня». — «Да, я помню красные флаги большевиков, — глухо ответил барон Унгерн, — и как поднимался дым на заре над улусом, и как наши кони шли по монгольской степи, пар поднимался от их дыхания, и из-под копыт вспархивали случайные птицы».
Небо светлело — показалась полная луна, и два барона, поднявшись с ветки и махая своими чёрными крыльями, поднялись к горизонту и исчезли в неизвестном направлении.
Вася-тракторист
Он приехал сюда на телеге. Васина телега стояла в кустах темноты, лошадь зябко рыла копытом землю, а потом захрустела травой.
Вася пригорюнился и сел у обочины и стал наблюдать закат солнца. И он же приехал к этому куску чистого поля, чтобы отдохнуть. Он сидел и прихлёбывал минеральную воду из бутылки. Вася был странным парнем. Девки любили его и прочили себе в мужья, но считали его особенным.
Уже померкло солнце и опустилась ночная мгла. Вася сидел и, как ему казалось, думал, уставившись в сырую землю. Вдруг какой-то огонёк загорелся в поле… Васе надоело ждать, когда же важные мысли придут ему в голову. Он встал и потянулся. А потом пошёл на огонёк. Он шёл неизвестно почему, никаких особых размышлений он не испытывал, казалось, какая-то неизвестная сила влечёт его к огоньку.
По мере Васиного приближения к источнику света огонь увеличивался, и вот Вася увидел целую площадку, окружённую светом, в центре её был вход, ведущий под землю. Вася, недолго думая, шагнул и по ступенькам, ведущим вниз, стал спускаться.
Как ни странно, какое-то сияние дрожало в переулках и изгибах лестницы. Откуда оно происходило, Вася не знал. Он спустился достаточно глубоко и вошёл в большой чёрный зал, освещённый факелами. Пройдя ещё немного времени, Вася обнаружил реку, которая блестела у него под ногами. Он захотел испить воду из реки и зачерпнул пригоршню, но вода просочилась сквозь его плоть, не причинив ей, впрочем, никакого вреда, и растаяла. Сердце Васи взыграло. Он почувствовал, что уходит сквозь пол зала, и ушёл в него с головой, очутившись в другом зале, по бокам которого стояли изваяния старинных богов. Что богов, Вася догадался, он читал об этом в какой-то книжке, в библиотеке. Он пошёл нетвёрдыми шагами куда-то и обнаружил себя на площадке, какие-то люди в белых одеждах подошли к нему и отвели его наверх в большой белый зал. В зале было прохладно, журчал фонтан и прыгали птицы на ветках деревьев, растущих в кадках. Но это были молчаливые птицы. И вообще молчание царствовало в этом уголке «подземного царства». Когда Вася шёл, ещё там, в зале с факелами, ему казалось, что какой-то ровный шум долетает до него.
И тут раздался голос. Казалось, он шёл из самой глубины Васиного сердца: «Сын мой, готов ли ты стать светочем надежды и опорой разума для толпящихся в глубине и на расстоянии, раскачивающихся, как на жалкой карусели, между отчаянием и непониманием». — «Я был на карусели как-то в детстве, но уже ничего не помню», — сказал Вася. — «Сын мой, — продолжал голос, — возложено на тебя тяжкое бремя: идти долиною смерти к нашим ветхим пастырям и добавить в священное масло, которое они льют в светильники, немного печали». — «Я в масло ничего не добавляю, — сказал Вася, — как куплю подсолнечное на базаре и сливочное в магазине…». Тут голос прервал Васю: «Безумец, не знаешь участи своей, но прежде чем отпустить тебя, скажу, что будешь падать ты ярким метеором в ночи и проснёшься не раньше назначенного срока».
Когда Вася очнулся, он увидел, что находится среди развалин старой церкви, куда ходят малолетние преступники совершать всякие непотребства. Уже вокруг стоял день. Вася подумал, какого лешего его сюда занесло — в церковь эту, которую, как говорят, хотел восстановить один богач, но что-то у него не вышло. И слава Богу.
Любовь
«Сжимая тёплый айфон, он спешил к своей возлюбленной», — так я начну свой рассказ. Она стояла там — на углу улицы Молельной и Большого Долгопрудненского переулка. Она стояла в шёлковом платье, сжимая в руке визитную карточку, — в карточке были указаны пол, возраст, а также мотивы, руководившие ей при встрече со мной.
Я бегло всё это прочёл, и мы пошли с ней гулять по улицам нашего города. Я сжимал её локоть, и у меня болела душа при мысли о том, что с ней может что-то случится. А она шла рядом, опустив удивлённые глаза и внимательно слушая «Навигатор личной жизни», доносившийся из моего айфона. Я обнял её за плечи. И мы прошли несколько метров. И тут вдруг она призналась мне в любви. Я остолбенел. Как девушка сама может признаться мне в любви? Ею руководят потусторонние силы. Это сбой программы. «Навигатор личной жизни» рассказывал нам о чём-то другом — несоизмеримо более важном. Она изменила мне. Она должна была быть недоступной. В результате я остался один.
Я аккуратно вернул ей её визитную карточку, усадил её в такси и заплатил водителю. И отправился размышлять о том, что я заказал не ту модель. Надо было брать другую, более дорогую, на другом складе. Уж она-то меня не подведёт. И я обрету, наконец, с ней моё вечное счастье.
Буэнос ночес, амиго
Он достал пыльные вафли и стал хрустеть ими, запивая их мутной водой. «Ты хто?» — посмотрел он на меня. И я ему сказал: «Мой милый амиго, ты, конешно, сплошной моветон, но я дам тебе бессмертие». Он прожёвывал вафли и думал. «А зачем мне это?» — он поднял на меня голову. «Ну как, ты будешь бессмертен, будешь вкушать райские наслаждения. Разве тебе это не нужно?» — «Не нужно, — он упрямо опустил голову, — лучше я буду сидеть в своём углу — так как-то на сердце спокойней». — «Ну как хочешь, — вздохнул я, — но не забывай о своей родной матери, разве не хочешь ты ей сделать подарок, она будет рада, узнав, что её сын бессмертен». — «Она обо мне и так заботится», — он жевал вафли и смотрел на стакан сквозь свет. — «Давай я покажу тебе райские наслаждения, которые будут ожидать тебя, тебя будут любить лучшие гурии на свете, ты будешь сидеть за мраморным столом и вкушать яства богов и избранных ими людей». — «Мне мои вафли больше нравятся», — он опустил голову. — «Ну, послушай, неужели ты не хочешь лететь среди звёзд свободным духом во всей Вселенной и наблюдать её необозримые просторы?» — «Не хочу», — сказал он. — «Подумай, что ты теряешь, ты ведёшь жизнь жалкого червяка». — «А мне так больше нравится». Он перебирал пальцами свои волосы, стараясь их пригладить. «Ну, в таком случае, ты жалкий кретин, оборвыш с великого Древа жизни, и я понапрасну теряю время, болтая с тобой. Возьми на память хотя бы кусок этого кипрского креста, и пусть он сохранит твою жалкую душу». Он взял крест и положил в угол. Потом он встал и, слегка скособочившись, пошёл по коридору в том направлении, где находился нужник. Я перекрестил то место, где он сидел, поняв, что мне не удалось соблазнить одного из малых сих, и взлетел в пустоту, где и глаголю я с вами, восседая на огненном кресле, которое называется «ад».
Пустота, означаемая нашим отчаянием
В луже валялась одинокая бутылка водки — пустая. Я прикоснулся к ней губами, но она по-прежнему оставалась такой же пустой. Тогда я с размаху бросил её в одинокого прохожего. Прохожий увернулся и побежал мелкой трусцой. А бутылка упала на асфальт дороги и разбилась. И её содержимое вытекло и обволокло моё сердце. И я, несомый пустотой, пошёл смотреть, как ныряют одинокие чайки в поисках рыбы. Они ныряли в этом одиноком воздухе, проносились к волнам, покрытым мелкой рябью, — или мне это так казалось — слёзы застилали моё лицо, но я смотрел на них, смотрел, но, казалось, не видел ничего, кроме невнятного марева заката, дрожавшего на этих пустынных водах.
И я развернулся и пошёл — пошёл туда, куда несёт ветер всякий мелкий мусор и шелестит полиэтиленом брошенного кем-то прозрачного пакета, и ветер несёт весь этот сор, как птиц своей любви, в одном ему известном направлении и пропадает в нём, чтобы возникнуть снова и чтобы флаги нашей тоски затрепетали, а паруса наполнились пустотой, бессмысленностью и отчаянием, и мы бы пошли в этом направлении, несомые ветром, чтобы обозначить собой на фоне безмятежного заката то самое «ничто», куда мы стремимся и где мы пропадаем навсегда.
