Э.И. Мосс «Только между женщинами»: Философия сообщества в русском и советском сознании, 1860-1940». – М.: Новое литературное обозрение, 2023
Весьма интересное, хотя и спорное исследование славистки Энн Икин Мосс, посвященное истории женских сообществ XIX-XX веков в России, представляется крайне занимательным именно для отечественной читательницы. Потому что наша Родина, как никакая другая страна мира, имела невероятно богатый (и далеко не всегда удачный) опыт создания и развития культуры объединений. Некоторые ученые объясняют это уникальное прошлое подсознательной тягой российского человека к общинности, соборности, коллективности — в противовес индивидуализму, эгоизму, отъединению. К примеру, согласно недавно вышедшему труду историка М. Давыдова («Цена Утопии»), коллективизм как явление проистекает не от влияния извне, а живет в самой природе нашей, и Э.И. Мосс разделяет это убеждение. Однако спор о доминировании или ослабевании «коллективистского, соборного» начала, «особого общинного мышления» у русского человека (в противовес якобы осознающему себя отдельно европейцу), тем более женщины, — и всего плохого и хорошего, что из этого определяющего фактора вытекает, — лежит за рамками книги «Только между женщинами». Внимание в ней сосредоточено скорее на самом воплощенном явлении (сообществе, объединении, союзе), чем на его причинах, последствиях и загадках.
В основе работы Мосс лежит очень простой вопрос: возможно ли было в принципе достичь положительного опыта — полноценной или хоть частичной самореализации женщины — как в «официальных, традиционных» сообществах (светском обществе, патриархальной семье, литературном салоне, фабричном производстве, трудовой артели), так и в неформальных (дружеском союзе, крестьянской внутрисемейной женской солидарности, объединениях товарок по несчастью в домах терпимости). Автор судит на основе тщательного анализа утопических, реальных и гипотетических женских единств. Некоторые из них, впрочем, лишь с натяжкой можно назвать союзом (например, чеховское сближение предпринимательницы Анны Акимовны и горничной Маши из «Бабьего царства»). В итоге славистка приходит к неутешительному выводу — прекраснодушные фантазии о «царстве женском» полностью разрушаются, соприкоснувшись с жестокой реальностью российской истории. Имея дело с пессимистическим, по большому счету, отношением ученого к собственному же предмету исследования, читатель, с одной стороны, жертва неоправдавшихся ожиданий: вместо еще одного вдохновляющего концепта или вывода он получает нечто вроде «лучше и не пытаться». С другой стороны, Мосс сохраняет в себе веру в женщину как в носителя потенциальных начал любви, добра, сострадания, солидарности, отказывая ей лишь в возможности реализации этих начал в контексте жестокой исторический реальности. Такой двоякий вывод мирит нас отчасти с некоторой разочарованностью ученого, к которому применимо известное пелевинское: «Может, тебе просто этот мир не нравится, парень?».
В своей работе Мосс последовательно вспоминает «прекрасную теорию», вдохновлявшую отечественных и зарубежных писателей, реформаторов, мыслителей, промышленников — это утопизм Ж.-Ж. Руссо и Л.Н. Толстого, Н.Г. Чернышевского и Ш. Фурье, затем анализирует не всегда столь головокружительный опыт реализации некоторых проектов и идей в обычной жизни. Опираясь на художественные представления и философские конструкции, экспериментальный результат и потенциально новые идеи, американская славистка пытается достичь золотой середины. Задумывается, возможно ли примирить политику и религиозные грезы, душу и экономику, печальное прошлое и учитывающее ошибки будущее, дабы прийти к пониманию, что нужно более удачному творению Господа — женщине? Где зарыто счастье женское, включающее в себя не только реализованность, самодостаточность, самостоятельность, но и более сложные категории — душевный мир и покой, возможности давать и благотворить, любить и созидать? Важно сразу отметить, что Мосс «ограничена своими убеждениями и выбранным материалом», то есть движется в своих поисках скорее в русле экспериментов утопического социализма (коммуна, фаланстер, прообраз профсоюза, «сестринства» и пр.), леворадикального направления. Таким образом, часть консервативных и альтернативных опытов общества XIX-XX веков находится вне поля ее исследования или рассмотрены сугубо негативно.
Перекликаясь с двумя другими исследовательницами женского вопроса, М. Нестеренко и И. Савкиной, Мосс на свой лад пытается ответить на те же самые вызовы. Она размышляет, органичны ли для женщины подчинение и ведомость, присуща ли ее природе заведомая склонность играть чужую роль в чужой пьесе? Насколько велика ее тяга к низведению своей индивидуальности до коллективистских идеалов смирения, долготерпения и служения? Наконец, свидетельствует ли историческая женская склонность к духовной общности о более высокой внутренней культуре? Каждая из трех писательниц по-своему разрешает вечный спор о том, что может дать женщине лучшую участь: обычная патриархальная семья — или различные формы других объединений, так или иначе выходящие за ее рамки. Идеал женщины как воплощения любви, смирения и заботы о ближнем свойствен не только консервативной культуре, но и альтернативным формам утопического социума. Однако главный вопрос, рассматриваемый в современном контексте, — какое мироустройство ближе и органичнее для самой героини исследования.
2.
Важно определиться, что мы сегодня понимаем под пресловутым «женским сообществом», чтобы не утонуть в материале. Исходя из логики автора «Только между женщинами», мы можем даже рассматривать духовную общность Наташи Ростовой и княжны Марьи, объединенных общим горем, в качестве идеального женского единения. Да, пусть временного, не имеющего конкретной цели и условий взаимодействия, зато благотворного и подлинного. В то время как в «прозе жизни» женское сообщество может быть и «скорее экономическим», то есть обусловленным выживальческой необходимостью: ткацкая фабрика, приют для девочек, богадельня, монастырская школа, даже приведенная в книге неудачная швейная коммуна для бывших проституток и, наконец, колония для малолетних преступниц.
Мосс настаивает, что участниц сообщества могут объединять и иные, исключительно «высокие» мотивы. В самом деле, существуют же мистические объединения (особенно богат ими Серебряный век), сообщества благотворительниц, движимых христианскими душеспасительными целями; союзы женщин, отстаивающих убежденческие ценности, например, право военной службы на общих основаниях или реализации себя в «мужской» профессии. Наконец, самое интересное и главное открытие Мосс — союзы, объединенные не столько выгодой или идеей, сколько сердечно-духовным началом, подобно союзу Веры Павловны и ее учениц-мастериц или Катюши Масловой и Марьи Павловны на каторге. Именно последние сообщества представляют наибольший интерес, становятся предметом исследования для автора. Она задается вопросом, возможно ли в реальности между женщинами подлинное сердечное чувство. Существует ли та самая «соборность», «со-чувствие», подсознательное единство, направленное на созидание, взаимоподдержку, развитие души и чувств прекрасной половины, как бы семейственное начало в самом лучшем его понимании? Или все это идеалистическая, утопическая химера, для которой «мы недостаточно хороши», как говорил О. Генри, и любые такие «сообщества» имеют в основе своей экономическую или иную взаимовыгоду, конкурентный приоритет, являются идеологическим инструментом, способом подчинять и управлять?
Исследовательница очень хочет верить в потенциал женского пола к «сердечному участию» и «высшим стремлениям». Не только тяжелое экономическое положение, зависимость, потребность бороться за права, выживать и подстраиваться мотивируют женщину обращаться к своей «сестре». Но, в первую очередь, ее сердечное стремление к участию и поддержке, природная тяга к добру, потребность передать красоту своей души другим. Верите ли Вы в это? В зависимости от Вашего ответа, вы можете быть духовным современником мечтательного безумца Чернышевского, насмешливого, но глубоко верящего Толстого, разочарованного Чехова, саркастичной по отношению к «коллективной культуре» Юнны Мориц с ее «Уж никакие не обманут // Всё пережившую меня». Иногда промежуточные итоги исследования Энн Мосс воспринимаются с усмешкой, вспоминается какой-нибудь печально известный фаланстер Анфантена из труда А. Гладышева «Мушка в паутине». Если же внимательного читателя трогает ее искренняя вера в человека, сохраненная, несмотря на весь опыт ХХ века, то он склоняется к мысли, что, если и возможна такая «община как образ рая», «сообщество как путь сердца», скорее всего, это будет что-то вроде христианско-монастырского объединения, а отнюдь не коммунистическо-производственная единица. Сам факт, что в исследовательнице живет вера в коллективное нечто, возникающее не от скудости жизни, экономической нужды или политической игры, а от полноты сердца и желания заботиться, учить и просвещать, исцелять и согревать — уже приятен.
3.
Подвергая препарированию идеи круга Чернышевского, Мосс выносит из них лишь абсолютную ценность женского сердца и его созидательных стремлений, во вторую очередь простирающихся на экономику, идеологию, прогресс. Великие романы Толстого — «Война и Мир», «Анна Каренина», «Воскресенье» — становятся для исследовательницы свидетельством несостоятельности представлений о большой семье, как о патриархальном рае. Но в то же время и источником «малого света», концентрирующегося в потенциале союза княжны Марьи и Наташи Ростовой, Долли и Кити. Автор приводит нас к выводу, что подлинное чувство лишено биологического или полового начала, а значит, конкурентной природы, связанной с женским соперничеством и продолжением рода. Поэтому оно редко встречается в жизни, однако, возникнув, становится источником подлинной гармонии и чистой любви между экономически равными и духовно просвещенными индивидуальностями, создавшими между собой сообщество понимания. При наблюдении этой возвышенной веры исследовательницы вспоминается кинематографический диалог из американской версии «Евгения Онегина», когда главный герой пытается выяснить у интерпретированной Татьяны ее убеждения: «Во что вы верите? Романтизм? Патриархальный уклад? И… идеализм?» – «Во что-то… Над этим…» — неопределенно, но вдохновенно отвечает пушкинская героиня. Порой и Мосс представляется нам такой Татьяной — верящей «во что-то», взявшее от всего понемногу, но еще неясное обывателю.
…Обращение к миру чеховских героев приводит ученого к мыслям об окончательной утрате внутренней, духовной ценности консервативных объединений, «предполагаемых самой природой и жизнью»: большой крестьянской семьи, связанной с общиной, дворянского родового гнезда, купеческого крепкого дома. Сделавшись воплощением подавления и насилия, такая «домашняя церковь» может дать разве что краткое осознание себя людьми и творениями Божьими двум героиням, сведенным вместе бесконечным несчастьем. Немного смущает желание исследовательницы увидеть десятые смыслы там, где речь о крупицах сострадания, присущих еще не окончательно утратившей лицо человеческое женской природе («В овраге»). Она рассуждает о том, что насильственному браку и ненавистным сожителям, гнетущему сословному обществу, безнаказанности, несправедливости и торжеству тьмы может быть противопоставлено лишь символическое, смиренное непротивление двух «сестер», как раз и объединившихся сердечным порывом в то самое истинное единство. Представленный «союз», возникший не из расчета, выгоды, насилия, цели, а беспомощным, почти младенческим образом — свидетельствует об окончательной потере веры исследовательницы в божественное начало в каждом человеке, о неколебимой уверенности, что патриархальный мир лежит во зле, а Господь безмолвствует.
Конечно, «низовые» миры рассказов раннего Горького, «Яма» Куприна и морализирующий поздний Толстой не добавляют к образу женского единства, даже изредка и встречающегося в недрах дома терпимости, светлых красок. Здесь почти потерявшие (в соответствии с натуралистическим реализмом) себя «бывшие женщины» сохраняют лишь краткое единство против кого-либо — мужчин, угнетательницы, управителя, либо мимолетную жалость к чужим тяжким страданиям. Однако и рафинированные «высокие» отношения между богемными женщинами культуры Серебряного века оказываются на проверку фикцией, большевистские же практики превращают подобные начинания в кривое зеркало далеких грез. Став инструментом пропаганды, сусальной декорацией, идеологическим перевертышем, женские объединения при двух первых вождях по сути «страшно далеки» от их первоначальной, сокровенной роли. В сущности, в финале книги читатель остается с идиллическим, вымышленным единством княжны Марьи и Наташи Ростовой, общим плачем Луши и ее матери из рассказа «В овраге» и еще несколькими спорными сценами, толковать которые как «истинные сообщества души» можно лишь условно. Однако именно на этом «условно» и держится вера Э.И. Мосс в то самое зерно женского начала, из которого могут еще произрасти гармония и свет, если оно упадет на добрую почву.
Исследовательница проделала огромную работу по анализу творчества основных русских классиков не для того, чтобы прийти к печальному выводу Вуди Аллена — «жизнь коротка, трагична и жестока», а дабы показать эволюцию заблуждений и надежд в отношении новых форм организации общества. Выводы Мосс, при всей ее леворадикальности, традиционные, почти некрасовские: ключи от счастья женского в бездонном омуте, да и сами женщины, не вымышленные, а реальные, так непоправимо пострадали под ношей великодержавной истории, что только чудо — возможно, даже и Божественное, — способно принести новый свет женскому внутреннему миру, как фениксу, неизменно возрождающему себя. А уж каким будет это чудо и в какие одежды облачится — вопрос не к историку.
Анна Аликевич
Анна Аликевич родилась в Москве. Окончила Литинститут, училась на соискательстве при кафедре новейшей литературы, публиковалась как поэт в «5х5», «Формаслове», «Третьей столице», «Дегусте», «Литературном оверлоке» и т.д. Как обозреватель писала для «Урала», «Учительской Газеты», электронных изданий «Горький», Textura, «Лиterraтура». Преподаватель грамматики.
