У Фридриха Горенштейна в романе «Искупление» было такое удивительно точное замечание: «Ужас отличается от страха тем, что в нем особенно большую роль играет поэтическое воображение. Потому ужас и родствен красоте». Страх — животное чувство, затмевающее сознание, потому из него трудно вырастить что-либо живое. Ужас — другое дело. Стихи Геннадия Каневского, как и многие стихи последнего года, растут из ужаса. Но сила Каневского — в способности посмеяться над своим отчаянием даже посреди кромешного мрака, хотя смех этот чем дальше — тем горче. «Прости что я с тобой играл / о родина прости» — не пытались ли многие засмеять ад до тех пор, пока он не вылез наружу во всём чудовищном величии? Смех, игра перестают быть лекарством; в качестве последнего средства остаётся только надежда: «мы всё равно будем».
Евгения Ульянкина
Геннадий Каневский (р. 1965) — поэт и эссеист. Автор восьми поэтических книг, выходивших в издательствах Санкт-Петербурга, Москвы и Нью-Йорка, и книги избранных стихотворений «Сеанс». Публикуется во многих российских и зарубежных изданиях. Лауреат премии «Московский наблюдатель» за заметки о литературной жизни (2013), премии журнала «Октябрь» (2015), спецпремий «Московский счет» за книгу «Сеанс» (2016) и за книгу «Всем бортам» (2019). С мая 2022 года живёт в г. Холон (Израиль).
Геннадий Каневский // Лестница вниз
[о словах]
1.
«слепоглухонемой» —
это обидно,
потому что избыточно,
объяснял коркунов.
надо «слепоглухой».
центр речи
не поражён.
нечленораздельность
связана с поражением
слуха.
это как правильное
«гомосексуал» —
без суффикса заболеванья,
как «особенный»
вместо жлобского
«больной урод»,
только слово «война»
каждый раз
как впервые
обрывает что-то внутри.
у каждого поколенья —
своя.
не стёрлось
за тысячелетья,
потому что всегда
это — новое слово.
новый ужас,
ни с чем не сравнимый.
и его не заменишь
никаким
эвфемизмом.
2.
«ужас —
это то, что не с нами»
ужас вздохнул
и открыл глаза.
видишь, как всё теперь —
лестница вниз?
***
под нами — небо: вверх ногами
на нём мы, робкие, стоим,
и тяжкая земля — над нами
всем скарбом нажитым своим.
пред нами — прошлое: талдычит
нам истины, скрипит «шалом».
за нами — будущее: тычет
нам в спину ледяным стволом.
***
иван оставил мне патрон
а сам прилег убит
и вижу ангел метатрон
на бруствере сидит
поет как нищие в метро
и заслоняет вид
а вид был в общем-то неплох
в квадрате сорок два
дома как кучка черных блох
и бледная листва
и бог покуда я не сдох
мне говорил слова
зачем в беспамятстве таком
с кровавым рукавом
питаясь всяческим гамном
под крики ом-ном-ном
лишь нынче я его узрел
в ничтожестве своём?
я ипотеку бы не брал
и член не мял в горсти
и не скандалил бы капрал
что водку не спасти
прости что я с тобой играл
о родина прости
***
александре петровой
в риме жалость обнимает милость
и ведёт к подножию холма
где вчера косою удавилась
девка из улуса кострома
в риме светом разгоняют сумрак
а в заштатном городе изюм
дымом на исходе третьих суток
солнце ошалевшее грызут
в риме папе омывают ноги
а в москве (рифмуется с «тоске»)
говорят зачуханные боги
на глухом невнятном языке
пустота в гигантскую воронку
свёрнута и мы над ней стоим
сердце-камень засмоли в коробку
и пусти по водам в дальний рим
***
расщепление тем
расчленение тел
да огонь угрожающий с неба
несравнимы ни с чем
и почти что исчез
наблюдатель апрельского снега
задержалась зима
возвела каземат
(обниму одеялом укрою)
где в резных теремах
ждёт связных телемах
от отца растоптавшего трою
***
нестрашный день
нечисти
накануне
жуткого дня
всех святых
железным перстом
пронзающих
нас
робких и слабых
с рассветом
они пронесутся
сперва над морем
потом над миром
сея смерть и горе
нам нечестивым
а пока что
ночью —
мерцающий брокен
фонарик луны
грибок
на детской площадке
гробок
обитый глазетом
погребок
ауэрбаха
юные ведьмы
стильные вампиры
породистый кербер
покладистый мордор
заклятья петитом
и мамкин
pumpkin
***
заяц с санитарными глазами,
волк с неповоротливым лицом
бегают бессменно круг за кругом,
лёгкими затравленно звеня.
— видишь как заветная лопата
входит в подставляемую жизнь?
— вижу. ну а дьявол? где же дьявол?
он же должен вечно зеленеть?
— загляни в готовые детали —
вдруг его засунули туда?
— вдруг война придёт, а мы устали?
— вдруг война уйдёт, а мы — орда?
***
художника забрали в цеппелин,
чтоб в прессе экспедиция мелькала.
в бреду он видел тысячи картин,
построенных из пара и непала.
— земля, земля, я «камелот-один»,
где мы зароем бедного икара?
воздушные мелькают острова
двумерные — нам, путникам, помеха.
любую живность, что пока жива,
мы отдаём за внутреннее эхо,
и пустотой убитая братва
преследует нас приступами смеха.
мы видели кто молча — говорит,
и запах, что под кожей исчезает.
изучен нами каждый паразит,
и каждый тёмный угол светом залит.
но жалко, что художник крепко спит
в земле.
его нам очень не хватает.
***
ты всё хочешь, чтобы он был другой:
милый и слабый —
а он сотворил бегемота левой ногой,
левиафана — правой.
весь в алых вспышках, в дыму пороховом,
в кожу и сталь зашитый.
выход один: обрушить к чертям файервол,
преодолеть защиты.
помнишь, его посланцы шептали «смирись»,
расписывали программу.
мы же в тайное место носили рис
по горсточке, соль — по грамму.
там, под отравленным пеплом, среди зимы,
в назиданье людям
спущенной с неба на наши головы, мы
всё равно будем.
