В поэзии Сергея Власова есть нота высокого детского удивления перед жизнью. «Сколько еще всего/ В хвойной поступи сумрака»? «Что там внутри / Туго скрипящих, / Закрытых до поры бутонов?» «Ель курит в дождь, / Кольцами дым пуская. / Кто знает, что это?» Похоже на вопросы ребенка, познающего мир. Разве что — в более сложной форме. Но в отличие от много того, что читается и печатается, стихи эти неинфантильны, в них нет состояния великой потерянности. Они не захлебываются в страхе смерти, они не эгоцентричны — лирический герой обращается к себе, рефлексирует, в том числе и о собственной конечности, но не ставит себя в центр мироздания: он плотно впаян в общую картину и онтологически равен всему вокруг: ели-ровеснице, насекомой мелюзге, костистой старухе-березе. Для лирического героя важны не ответы, важна постановка вопроса и сам разговор, охватывающий широкую, цветущую, пламенную жизнь. Это дает ему силы слышать. Например, разницу между тем, как скрипят сосна и береза.
Анна Маркина
Сергей Власов родился 4 августа 1972 года в Новомосковске Тульской области. Поэт, актер. Публиковался в журналах «Знамя», «Новая Юность», «Гвидеон», «Воздух» и др. Автор нескольких книг. Живёт в Москве.
Сергей Власов // Сосна скрипит иначе
***
Там лунка наполняется водой,
Там ямка наполняется землей,
Там солнце снова катится в зенит,
Там раненое дерево скрипит
И лавочка под деревом стоит.
Чугунная, расколота, с песком
Застыла ваза, муравей ползком
Спасает клад, по краю семеня.
Никто из них не помнит про меня.
Там птицы-птицы и цветы-цветы,
Из почек вылупляются листы,
Там напролом сквозь темный майский сад
Жуки одноименные летят.
Там лес и дол. И я там был и сплыл,
В саду моем, где всяк меня забыл.
***
Сосна скрипит иначе,
Чем береза.
И каждая по-своему скрипит
Сосна, не на ветру,
А так, как будто говорит.
И не предупрежденье, не угроза,
Не музыкальная — чего удумал — фраза,
А просто почему-то скрип да скрип,
И всякий раз, когда я не смотрю!
А только гляну — сразу умолкает.
И, молчаливая, на фоне синих туч
Стоит в лучах предгрозового солнца,
Перекрывая все, что есть на свете,
Величественной стройностью своей.
И ветер будущий, и льющий ливнем дождь —
Все затаилось, все любуется и ждет,
Чего не ясно. Странная истома
В предчувствии невзгод и непогод,
Как будто из истории знакома:
Вот мчится, скоро будет у ворот
Жестокий и коварный неприятель,
Он все сметет, он все сожжет дотла,
А царь Додон как мертвый спит в кровати,
Дыханье ровно, как из недр котла,
Где булькает густым нутром похлебка,
И только купол церкви золотит,
Катясь в зенит, предгрозовое солнце.
И почему-то вдруг сосна скрипит.
***
Береза набирает седины.
Скелет рептилии. Костистая старуха.
Вверх тянет руки, ждет от вышины
Знаменья не знаменья, знака, звука,
Намека, что ли… Млечная река
Течет меж веток, но лишь облака
(Не звезды) попадают в сети эти,
В скупой, как солнце зимнее, узор.
Вот так и я,
Стою, башку задрав,
Не сделавшись ни чище, ни умнее,
И костенею. Впрочем, нет, не так.
Она никто и звать ее никак,
Ей не по силам мрак
Вселенский, худшей из берез,
И не хватают с неба звезд
Сухие ветки.
Но сквозь сон реки,
Сквозь муки совести и матюки,
Сквозь немощь слов,
Сквозь гул обугленных основ,
Одна она вдоль берега бредет
И облака за пазуху кладет.
***
все тишь да гладь, да божья благодать.
под старость лет начать
смотреть на небо,
ночное небо — сквозь стволы берез,
где маленькие звезды, но сквозь слезы
не видеть звезд.
прошедший дождь — канва прозрачных почек,
сквозь сито ночи — звездная капель,
а где-то в центре лапками бормочет
и тянет черных веток канитель
невзрачный паучок-чернорабочий,
незрячей невесомости божок.
и все, чего он только не захочет,
сбывается, как с полки пирожок:
захочет слез и высосет всю душу,
душонку, душку, что там — все одно;
и вывесит обсосанную тушку
отдельно, и отдельно — полотно,
как чистый плат, облатка, плащ-палатка,
как в анекдоте папироска на плацу
(ничья, курите), как паучья кладка…
под старость лет представ лицом к лицу
перед творцом — звериная повадка —
прикинься ветошью, не хлопочи лицом.
стой, где стоял, как будто взят в кольцо
и обездвижен смертью, как разгадкой:
и соль земли, и свет далеких звезд,
все ищут глаз, все жаждут слез.
***
Что там внутри
Туго скрипящих,
Закрытых до поры бутонов?
Загадки сомкнутых пространств.
Соблазн величественных царств.
Проклюнулись, попробуй,
Ростки на лапах ели.
Росы осколки с лепестков,
Смотри, взлетели.
Еще вниманье обрати:
Часам примерно к десяти
Лицом на запад если встать,
На фоне ивы,
Не знаю даже, как сказать,
Ну да, красивый,
Какой красивый здесь закат.
Так, по минутам
Воскресный вечер расписав,
Пройтись по саду,
Не пропуская ничего,
Везде, где надо
Бы успеть, успеть,
И, как стемнеет,
Лечь спать и спать.
Но пламенеет,
Спираль бутона закрутив,
Лиловый ирис.
Он канет, вспыхнув и опав,
За всех за нас. Плевать на страх,
На мрак, где вырос.
***
Ель курит в дождь,
Кольцами дым пуская.
Кто знает, что это?
Я не знаю.
Сколько еще всего
В хвойной поступи сумрака,
Непознанного, неизъяснимого,
Происходящего непонятно как.
Как движется, обновляется,
Хиреет и умирает
Без звука, без видимой боли,
Кто знает.
Это все не про нас,
Это про то, как без нас.
Вот эта ель мне ровесница,
Допустим.
Допустим, я спас
В себе что-то, в этом сумраке,
Увидев, как курит ель.
Ну, в знак закурю солидарности,
Зачем-то вспомню «метель»
Свиридова и, насвистывая, —
К уподобленью шаг —
Ни на шаг не приближусь к истине,
Но хотя бы дождусь, когда мрак,
Расширяя границы слышимости,
Распахнет глазу звездную даль,
Указав, как в храме, бессмысленное
Вне храма измерение — вертикаль.
***
1.
Дверь в дом полуоткрытой оказалась, теплый свет
Легко скользнул в потемки, но отпрянул,
Как будто напоровшись на сосну,
Которая одна среди поляны
Стоит у духов ночи на виду, одна за всех.
Какая-то тревога,
Как в том рассказе Борхеса про Бога.
2.
И вдруг такая ясность наступает,
Такой беспощадности колкой
И такого накала внутри,
Что от нее загораются и лопаются фонари.
После вспышки всегда темно.
И в глазах темно и потом.
И теперь темно и в мозгу.
Насекомую мелюзгу,
Нас божественному языку,
Снисходя, обучает свет.
Кто-то выживет, кто-то нет.
