Максим Гуреев. Родился в 1966 году в Москве. Окончил филологический факультет МГУ и семинар прозы А.Битова в Литинституте
С 1997 года публикуется в журналах – «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов», «Знамя», «Вопросы литературы», «Искусство кино», «Литературная учеба», «Вестник Европы».
Автор книг – «Быстрое движение глаз во время сна» (2011) и «Покоритель орнамента» (2015 г.), «Альберт Эйнштейн. Теория всего» (2016 г.), «Арсений и Андрей» (2017 г.), «Жить между двумя островами. Иосиф Бродский» (2017 г.), «Тайнозритель» (2018 г.), «Булат Окуджава. Просто знать и с этим жить» (2018 г.), «Прокудин-Горский. Империя в цвете» (2018 г.), «Повседневная жизнь Соловков» (2018 г.), «Пригов. Пространство для эха» (2019 г.)
В 2014 году вошел в шорт лист литературной премии «Нос» с романом «Покоритель орнамента».
Как фотограф сотрудничал с журналами «PORT», «Северные просторы», «Русский взгляд», The New Times, газетой «Культура».Автор и режиссер более 70 док. Картин. Номинант и призер фестивалей неигрового кино в Москве, Екатеринбурге, Анапе, Минске, Симферополе, Севатополе, Варшаве, Гренобле, Шанхае, Стокгольме.
Максим Гуреев // Совершенное равновесие
Ощущение духоты в автобусе усиливали свекольного оттенка занавески на окнах.
Лебедеву досталось место на последнем сидении. Вернее сказать, половина места, между Михой Изотовым — борцом греко-римского стиля из спортивной школы олимпийского резерва, что на Бауманской, и Васей Мещериновым, чьи родители, по слухам, были разведчиками где-то в Южной Америке, а он жил с дедом в генеральском доме на Соколе. Из этого можно было сделать вывод, что Мещеринов-старший, отец отца, тоже был разведчиком, а теперь вот занимался воспитанием внука.
От жары мутило.
Дышать в автобусе стало возможным только когда выбрались из Феодосии на трассу, и горячий, терпко пахнущий сухим разнотравьем и морем ветер ворвался в салон и принялся трепать свекольные занавески, то накидывая их на поручни, то выбрасывая в открытые окна автобуса.
В летний лагерь «Восход» под Коктебелем Лебедев ехал уже в третий раз. О первом годе у него сохранились смутные и не самые приятные воспоминания — почти всю смену он проболел. В Москву вернулся осунувшимся, похудевшим, и мать сказала, что больше он туда не поедет, потому что за детьми в этом лагере плохо смотрят и кормят черти чем.
Однако на следующий год приехал сюда снова и не пожалел.
На этот раз все было совсем по-другому — теплое море, спелые фрукты, походы на Карадаг, поездки в Генуэзскую крепость в Судак и в дельфинарий на Биостанцию.
А еще он познакомился с Лизой Куломзиной, той самой, которая сейчас ехала в том же автобусе, сидела на первом за водителем сидении вместе с каким-то «ботаником» и смеялась.
– Мих, – мрачно прогудел Лебедев, – а кто это с Куломзиной такой?
– Не знаю, впервые вижу, – Изотов повел плечами, от чего все, сидевшие на последнем сидении охнули, вжавшись друг в друга, – хочешь, пойду узнаю?
– Не надо, я сам разберусь, – Лебедев отвернулся к окну, за которым в обратном направлению движения автобуса неслись пологие холмы, виноградники, да выгоревшие на крымском солнце шиферные крыши домов, сложенных из песчаника.
– Не переживай, – Миха Изотов перестал разминать плечи и сложил огромные руки на груди, – у меня тоже такое было.
– У тебя?
– Да, когда я первенство Москвы проиграл, – Изотов сокрушенно покачал головой, – знаешь, как переживал.
– Это другое совсем!
– Как это другое? Это не другое, это то самое, когда обидно до слез!
– Да ну тебя, Миха, у тебя только одна борьба на уме… – Лебедев перевел взгляд на салон автобуса, по которому метались занавески, ну и на Куломзину, конечно.
Вспомнил, как в прошлом году они с вместе с ней каждый вечер после отбоя выбирались в секретную дырку в заборе, о которой конечно же знали все, и шли на пляж, что здесь назывался Прибой. Сидели на бетонном, напоминавшем палубу подводной лодки волноломе, горячем от дневного жара, и смотрели на звезды. Лиза, кстати, хорошо разбиралась в созвездиях – Гончие псы, Волосы Вероники, Большая и Малая Медведица. Она показывала Лебедеву, где они расположены на черном, сияющем сотнями мерцающих огней небе, а еще говорила, что любит смотреть в эту непроглядную, бездонную темноту и ни о чем не думать.
Вот, наверное, сейчас в автобусе Куломзина тоже ни о чем не думала, просто улыбалась горячему ветру в лицо, придерживала волосы правой рукой и болтала непонятно о чем с тщедушного сложения «ботаником» в очках, который у Лебедева вызывал какое-то глухое, смутное, тлеющее раздражение.
«Что она в нем нашла?» – этот вопрос вертелся в голове всю дорогу до Коктебеля, и в поисках ответа на него приходилось мотать головой, как бы отгоняя от себя образ этого – безо всякого сомнения – отличника и, скорее всего, компьютерного гения.
– Лебедев, прошу тебя как человека, не верти башкой, меня и так укачивает, – едва слышно простонал Мещеринов.
– Хорошо, не буду.
– Спасибо, – Вася Мещеринов развел руками, – вот зря я все-таки перед автобусом этот чертов беляш съел, эх зря…
– Ничего-ничего, сейчас будем на месте, в море искупаешься и полегчает, – проговорил Лебедев.
Неотрывное наблюдение за Куломзиной сделало свое дело, она прервала разговор со своим соседом и, видимо, почувствовав на себе взгляд Лебедева, повернулась и помахала ему рукой.
Отличник сделал то же самое!
От неожиданности Лебедев растерялся совершенно и покраснел, вернее, почувствовал, как у него покраснели уши и стали одного цвета с летающими по автобусу занавесками, знал за собой эту свою особенность и очень стеснялся ее.
Он хорошо запомнил, как в прошлом году, когда Лиза впервые подошла к нему и попросила показать ей лагерь, потому что она здесь впервые, Лебедев так же, совершенно предательски, покраснел.
– А что это ты покраснел?
– Ничего я не покраснел
– Еще как покраснел, влюбился, что ли, в меня? – она громко рассмеялась.
Вот зачем она так сказала тогда?
Вот зачем она сейчас дразнит его?
И может быть даже смеется над ним…
Тоже помахал в ответ, пытаясь изобразить на своем лице полное и даже надменное безразличие, мол, смейтесь, сколько угодно, мне абсолютно все равно.
Но конечно же, не получилось, как задумывал, потому что думал о том, чтобы в первую очередь со стороны это выглядело именно безразличием, а актером был плохим. Даже скривился от этого циркачества. А еще думал о том, кому сейчас хуже – Мещеринову, которого укачало и тошнит, или ему от осознания того, что Куломзина имеет над ним какую-то таинственную власть и он ничего не может с этой властью поделать, лишь подчиняться ей, лишь ждать, когда она обратит на него внимание.
Вот обратила! И что?
Даже закрыл глаза от этих нестерпимых дум и тут же вообразил, как он, засунув руки в карманы, неспешно подходит к компьютерному гению, к отличнику ли и говорит ему – «слушай, Куломзина со мной, если ты не в курсе, держись от нее подальше», а потом, наблюдая смятение отличника, добавляет, но уже более миролюбивым тоном – «старик, тут много классных девчонок, Кэт Тереньева, Настя Зорина, Машка Ким, сделай свой правильный выбор». Отличник кивает в ответ, а он неспешно удаляется по аллее аккуратно подстриженных туй, которая ведет на Прибой.
Когда же глаза открыл, то увидел, что уже проехали поселок, и теперь автобус спускался по бетонке к морю.
Дальнейшие действия мог предсказать поминутно: сейчас они остановятся и начнут разворачиваться на пятачке, а весь автобус истошно заорет – «море! море!», «мы приехали!» или что-то в этом роде, потом, едва не задевая кособокие углы одноэтажных, с трудом различимых в зарослях акации мазанок, будут пробираться по узкой улочке под названием Набережная, ведущей к воротам с горнами и надписью «Восход», а затем въедут на территорию лагеря под оглушительный треск цикад.
Так оно и вышло.
И всё сразу пришло в движение, все повскакивали со своих мест, свекольные занавески тут же оказались завернутыми за поручни, чтобы не мешались, а голосистая Катька Тереньева запела на весь автобус: «У самого подножья Карадага есть Коктебель…» – отрядную песню прошлого года.
– С приездом тебя, – Лиза стояла перед ним, – и что же это ты на меня всю дорогу так смотрел?
– Как так?
– Сам знаешь, как.
– Ничего я не смотрел, – Лебедев попытался подняться со своего последнего сидения, вернее сказать, половины сидения, но не смог, просто Миха Изотов начал разворачиваться со своей сумкой, на которой было написано СДЮШОР «Борец», и потому все остальные маневры стали невозможными.
– Смотрел-смотрел, – Куломзина засмеялась, – поможешь мне?
И опять растерялся, опять покраснел, опять ничего не понял, а потому в голове тут же пронеслось – «вот пусть тебе твой отличник и помогает».
– Конечно, помогу…
– Спасибо, у меня красный чемодан, он нетяжелый, – и уже на выходе из автобуса Лиза обернулась к Лебедеву и проговорила, – это мой брат, он к нам на лето из Германии приехал.
– У тебя есть брат?
– Я тебе не говорила, младший, они с отцом давно уехали, а мы с мамой здесь остались.
Замер от услышанного, внутри что-то перевернулось, стало легче дышать, и Лебедеву захотелось закричать от радости, но в то же время сдержать себя и ждать, пока все выйдут вопя, толкаясь, смеясь, передавая друг другу вещи, просто хотел продлить момент счастья, пришедший с ее, Куломзиной, словами.
А тем временем на выложенной плиткой и расчерченной свежей белой краской площадке перед столовой вновь прибывших уже встречали начальник лагеря Яков Борисович, главная вожатая Светлана Игоревна по прозвищу «Светофор» и плаврук дядя Ваня Придворов, чемпион Феодосии по плаванию в открытой воде на десять километров.
Из динамиков доносилась музыка.
Лебедев не помнил, как выбрался из автобуса, как на «сачке» – площадке перед столовкой – сразу же попал в самое столпотворение, в самую гущу, как кто-то пел песни, обнимался, Светофор как всегда просила всех успокоиться, а Мещеринов уже уплетал неизвестно откуда взявшийся у него бутерброд.
Первым к нему подбежал плаврук Придворов:
– Рад тебя видеть! В этом году из пятидесяти надо плыть по любому!
– Дядя Ваня, – Лебедев повел руками, в одной из которых была его спортивная сумка, а в другой красный чемодан Куломзиной, – да легко! – и сразу почувствовал, что именно таким образом он прибывает в совершенном равновесии.
Придворов удивленно округлил глаза:
– Правильный ответ, Лебедев! Нравится твой настрой! Давай, вечером тренировка!
