Илья Карамышев начал публиковаться совсем недавно, но уже сейчас ясно, что перед нами чрезвычайно талантливый автор с собственным виденьем и творческим методом. Даже рассказывая историю вполне бытовую, он умеет очаровать читателя, погрузить его в состояние тревожного переживания зыбкого, почти неуловимого чувства. Кроме того, это писатель смелый и в хорошем смысле «наглый» — умеющий сочетать разные стилистические пласты, неожиданно переключаясь с одного на другой, но сохраняя интонационное единство целостного текста.
Андрей Тимофеев
Карамышев Илья Сергеевич родился в Рыбинске в 1993 году. Окончил бакалавриат и магистратуру математического факультета ЯрГУ и аспирантуру философского факультета МГУ. Кандидат философских наук. Автор книги рассказов «Исключения».
Илья Карамышев // Рязанский Валенок
I. Доброе утро
— Доброе утро! — сказала Алёна, увидев, как я выхожу из комнаты. Солнце приветливо заглядывало в окна и словно облизывало лакированные крышки деревянных столов в коридоре. Обрадованный Алёниным приветствием и воодушевлённый её примером, я пошёл умываться.
В корпус наша команда заселилась только в пятом часу утра. Дорога из Ярославля в Рязань получилась долгой. Водитель запретил нам выпивать в салоне, ставить вещи в проход и громко беседовать. Все претензии и недоумения он с колеблющимся хладнокровием переадресовывал труженикам законотворческого и правоохранительного ремёсел. В итоге сговорились на том, что за пятнышко в салоне заплатим рубль, а колонку и коробки в случае остановки возьмём на руки. Вопрос интенсивности санитарных остановок поднимался и решался по мере заполнения соответствующих накопителей горячительными напитками. Здесь водителю уже не оставалось ничего, кроме как негодовать, ворчать, но всё же останавливаться каждые полчаса.
Прямо за водителем сидели мы с Алёной. От неё я узнал, что фестиваль юбилейный и двадцатый, а слова, составляющие его название, неслучайны: «Рязанский» указывает на место проведения, а «Валенок» — социально одобряемый там элемент костюма. Судей называют боярами, соревнования — потехами, девушек — девками, капитанов — воеводами, а команды — дружинами. Название нашей команды незамысловато и предельно содержательно: «Ярославская Дружина».
Завершив ликбез, Алёна отошла ко сну. Я незамедлительно последовал её примеру. Мы спорадически просыпались, меняли способы восседания и возлежания в автобусных креслах и снова засыпали. Наконец, «Ярославская Дружина» добралась до жилых корпусов. Проведя организационный сбор и договорившись о времени подъёма, все разбрелись по комнатам в поисках утраченного сна.
Умывшись холодной водой, я вернулся к Алёне, уже вовсю хозяйничавшей на импровизированной кухне. Столы в коридоре были составлены и накрыты скатертью. В красной пластиковой плошке смиренно дожидалась своей участи мелко нарезанная ветчина. Алёна лёгкими и уверенными движениями разворачивала и расстилала рулон лаваша. В таком виде он напоминал кусок пергамента, с которого несколько небрежно соскребли текст древней рукописи.
Размашистыми движениями Алёна щедро наносила на лаваш слой плавленого сыра. Под лучами утреннего солнца палитра его оттенков была представлена в диапазоне от цвета банановой мякоти до цвета банановой кожуры. Обильно сдобренный кусочками ветчины лаваш представлял собой своего рода палимпсест. Пока я пытался расшифровать таинственное послание, Алёна скрутила его в рулет и порционно упорядочила.
Из комнаты появились Женя и Серёга Матросов. Серёгу все называли просто Матросом, а Женю почему-то Страусом. То ли внешнее сходство с птицей, то ли какая-то неведомая легенда. Страус решал у нас жилищный вопрос. За минимум денег хотелось получить максимум мест. Я предложил, чтобы каждый взял по ноль семь места, а там посмотрим. Страус ответил, что по ноль семь мы и так берём. Свои он убрал ещё в дороге и продолжал оставаться несколько подшофе, вальяжно пританцовывая и разворачивая плечи, как на разминке. В этот момент меня посетила радость первооткрывателя: движения Страуса точно ложились на мелодию из вальса Штрауса. Что-то о прекрасном и голубом Дунае.
Мы снова остались с Алёной вдвоём, и я вызвался заварить кофе. Чайник с кипятком остывал на подоконнике. Подготовив все необходимые ингредиенты, я ожидал, когда вода снова закипит. Две одноразовые кофейные чашки напоминали копытца. Мне хотелось пририсовать к ним бычка. Того самого, который идёт-качается и, окинув взглядом неизбежно грядущие перемены, вздыхает на ходу. Залив кофейный порошок кипятком и подкрасив полученную смесь молоком, я пошёл угощать Алёну. А-лё-на. Её имя всегда звучит ласково. Сначала удивление, затем кончик языка касается нёба и, наконец, опускается, чтобы толкнуться о зубы.
— Не пожалел, что поехал с нами? — спросил вернувшийся Штраус и, не дождавшись ответа, напомнил, что через сорок минут начинается игротека, где мне с Алёной предстоит играть в фантики.
На предложение потренироваться напарница ответила, что перейдёт в моё распоряжение, как только сделает овощную нарезку, и попросила принести из её комнаты огурцы с помидорами. Снабдив Алёну овощами, я принялся выстригать фантики, остановив свой выбор на материале коробки из-под помидоров, которые всегда казались мне более героическими, чем огурцы. В их имени слышались отголоски Великой французской революции. Что-то термидорианское.
К моменту, когда я подготовил необходимый инвентарь, Алёна уже активно манипулировала овощами. Каждый экспонат она брала и захватывала рукой как-то по-особенному, а затем бросала на него взгляд, словно говоря: «Так, теперь твой черёд». Без капли сочувствия, чётко выверенными и отработанными до автоматизма движениями Алёна ставила очередного синьора на разделочную доску и приступала к гильотинированию.
К этому времени возле столов постепенно собрались члены команды. Все пришли со своим: одни с желанием удовлетворить потребности желудка, другие ориентировались, скорее, на удовлетворение прихотей языка.
Последним из своей комнаты выполз Кирилл. Он шёл по коридору, раскачиваясь и активно наминая мясистой шеей накинутое на плечи полотенце. Кирилл производил впечатление жизнерадостного, полного сил и энергии человека с рефлекторно возникающим желанием петь.
Перекусив, мы с Алёной уединились в её комнате и приступили к запланированной с вечера тренировке. Правила игры оказались максимально простыми. Кладёшь фантик на ту часть ладони, где пальцы ещё что-то связывает, ударяешь снизу по краю крышки стола той частью ладони, где пальцы уже живут самостоятельной жизнью, и наблюдаешь результаты броска.
II. За борщом
— А я никогда ещё так долго не смотрела на небо, — ответила Алёна, повязывая шарф поверх капюшона.
По узкой, скользкой тропинке мы всей командой направились в столовую. Алёна шла, чуть наклонив голову. Из-под капюшона виднелись только чёрные линии бровей, глаза и кончик носа. Нижняя часть лица была укутана в синий шарф. Голова опущена, но не от усталости. Алёна словно готовилась к чему-то и время от времени выныривала из своей задумчивости, чтобы оглянуться.
Поскользнувшись, Алёна подхватила меня под руку. Спросила, не возражаю ли я. Я не возражал. Она сказала, что у неё есть такая привычка: во время разговора невольно касаться человека, дёргать за лацкан пальто или поправлять пуговицу на кармане его куртки. Как бы между делом и незаметно для самой себя. Алёна обнаружила это, когда с ней самой кто-то проделал то же самое и в ответ на её недоумение обратил внимание на взаимность жеста.
Мы продолжали идти под руку, то и дело поскальзываясь.
— Ты меня держишь или я тебя? — засмеялась Алёна, когда у меня в очередной раз поехала нога.
Придя в столовую, мы уселись в ожидании, когда принесут кастрюлю с супом, испытывая приятные ощущения физической усталости и лёгкого голода. На круглом столе овальной формы по-олимпийски выстроились тарелки с выглядывающим из-под подливы и ломтиков маринованных огурцов пюре. Возле них стояли металлический чайник с пятью гранёными стаканами и большое блюдо с тонко нарезанным хлебом. Ближе к другому краю стола, рядом со стопкой тарелок для супа, торжественно возвышался сложенный втрое альбомный лист с надписью «Ярославская Дружина».
— Чего не едим? Меня ждём? — весело и как бы себе на уме спросил Лёня, занимая последнее пустовавшее место за нашим столом.
Стоило ему усесться, как не только центр тяжести, но и центр внимания переместились на его сторону. Будучи от природы крупным, Лёня отчего-то казался ещё более внушительным и напоминал былинного богатыря, довольно угрюмого. Он задумчиво смотрел в окно, барабаня кончиками тяжёлых пальцев по крышке стола и напевая низким, немного гнусавым голосом неизвестную мне мелодию.
Наконец, принесли кастрюлю с борщом. Алёна принялась разливать его по тарелкам, а Матрос — быстро и как-то по-хозяйски передавать готовые порции дальше. Наполнив последнюю тарелку почти до краёв, Алёна внимательно, словно пересчитывая, посмотрела на нас и спросила, нужна ли кому-то добавка. Не дождавшись ответа, она вылила остатки Лёне, который всё это время очень сосредоточенно наблюдал за движением половника.
— Нам с братом в детстве, — начал без предисловия Лёня, — вот точно так же бабушка суп разливала в деревне. Мы там носились целый день…
Всё у Лёни, кроме лица и открытых кистей рук, словно замазано углём. Наглухо чёрные одежда и обувь и кажущиеся при таком освещении иссиня-чёрными густые волосы до плеч. Светлым у Лёни был только взгляд. По-детски озорной, он как-то особенно контрастировал с Лёниной абсолютной взрослостью. Моей фантазии не хватало на то, чтобы увидеть ни ребёнка, из которого вырос этот человек, ни старика, в которого он когда–то должен обратиться. Лёня производил впечатление человека, совершенно чуждого возрасту.
— А не было потому что ни Интернета, ни компьютеров, — добавил он внушительно, — вот и бегали по подъездам да по гаражам.
Матрос первым доел суп и принялся за пюре. Алёна без слов, одним выражением лица, подсказывала Лёне, что и ему пора уже переходить от слов к делу. Кивнув в ответ, он по-хозяйски закинул в себя остатки борща, закусил хлебом и с чувством выполненного долга продолжил рассказывать, какие в его время были развлечения:
— Двенадцатилетние пацаны ловили нас, восьмилетних, разжимали руками балясины. Или не балясины, а как их? Эти штуки металлические в перилах. И шеи нам зажимали. А мы самостоятельно освободиться не могли. Сил не хватало эти балясины разогнуть. Если рядом двоих зажмут, то помогали друг другу. А если далеко, то на ступеньках сидели, морозились. Ждали, пока кто-нибудь вытащит. Такие вот дела. Это сейчас все в смартфонах сидят. Хорошо ещё, что у нас слёты есть.
Я был сосредоточен на высвобождении огуречного ломтика от мясной подливы и не сразу сообразил, что Лёня замолчал в мою сторону. Да и все его последние реплики и вопросы были адресованы мне. Не успел я отрефлексировать это, как Лёня перешёл к конкретным предложениям:
— А что? Напиши исследование про слёты. Тут, считай, собираются люди разных возрастов, профессий, доходов. Соревнуются, выпивают, общаются. Уникальная такая среда. И про это мало кто знает. Я не напишу. Представляю мысленно, но…
— Что вы с Алёной? — прервал я. Алёна улыбнулась глазами. Лёня продолжил:
— Серьёзно. Это ведь мало увидеть. Нужно суметь ещё выразить словами, грамотно, чтобы люди прочитали. Напиши диссертацию про слёты. Тебе за это ещё докторскую дадут.
Я внимательно кивнул, и мы обменялись демонстрирующими взаимопонимание и общность интересов репликами.
Исследовать слёт. Или миф о слёте? Скажут: врёт, как очевидец. А кто может оценить? Такие же не трезвеющие в течение всего слёта очевидцы, как я? Здесь богатейший материал для полевых исследований. Собрать его, где-то аппроксимировать, потом отрефлексировать, зафиксировать милые, забавные случаи.
Рассмотреть, как содержание мира слёта становится содержанием других миров, изучить кажущиеся непроблематичными связи и структурные отношения и сделать шаг в направлении суверенизации слётского мира. Будучи структурно подобным другим мирам, он замкнут и герметичен, обладает собственными законами и правилами игры со своим течением времени. Его структуры нередуцируемы к внешним объяснительным моделям. Здесь совершенно особые практики повседневности и своё собственное пространство сакрального.
Создать полноценный эмпирико–теоретический проект, подобрать язык, который будет улавливать важные для исследования различия. Это позволит произвести некоторую достаточно адекватную объяснительную модель.
Я поставил на стол пустой стакан. Алёна тоже допила свой чай и уже давно находилась на низком старте. Парни бурно обсуждали участие Австралии во Второй мировой войне. Кажется, Матрос говорил, что австралийские солдаты принимали участие в военных действиях, а Лёня доказывал, что на территории Австралии военных действий не велось.
— А тебе неинтересно поспорить об истории? — спросила Алёна, когда мы вышли на улицу. Не дождавшись ответа, она продолжила:
— А ты встречал девушек, с которыми тебе интересно общаться?
— Доводилось.
— Часто? — Алёна улыбнулась. Её взгляд не терял вопросительной интонации, а подбородок в продолжение всей беседы оставался чуть задранным. Она уже не пряталась в капюшон, как раньше, когда мы шли на обед с игротеки.
Матрос предложил тогда, пока все в сборе и есть время, сфотографироваться для конкурса. Идея была в том, чтобы выложить телами «СЛЁТ». Нам с Алёной доверили «Ё». Нижняя горизонтальная линия и половина вертикальной достались ей, а мне — верхняя горизонтальная и вторая половина вертикальной. Уперевшись головами в плечи друг другу, мы выстроили среднюю горизонталь в четыре руки. Точки над «Е» были поставлены нашими шарфиками с символикой фестиваля.
Когда фотоэпопея завершилась и нам разрешили подняться, я сказал Алёне, что впервые так отчётливо чувствовал своим виском пульс другого человека.
— А я никогда ещё так долго не смотрела на небо, — ответила Алёна, повязывая шарф поверх надетого капюшона.
III. Лечит и калечит
— Ты как? Отбегал своё? — радостно и как бы в предвкушении спросил Кирилл. Мне предстояло ещё участвовать в творческом и интеллектуальном конкурсах, но спортивная программа на сегодня для меня действительно была завершена. Своим вопросом Кирилл недвусмысленно намекал на то, что пора бы уже всечь по пивасу и тем самым перейти в новый режим видения повседневности. Я всегда отдавал должное пропедевтической функции слабоалкогольных напитков и не задумываясь достал первую банку.
Эмпирическим путём мною был установлен оптимальный состав алкогольного комплекта на слётосутки: пол-литра «крепыша», полтора литра колы и «два-тире-четыре» пиваса. «Крепыш» смешивается с колой в пропорции один к трём в так называемой термокружке, чьё наименование в какой-то мере оправдывается использованием её для герметичного хранения исключительно горячительных напитков. Что касается колы — она наряду с более очевидными функциями выполняет ещё и роль ускорителя, позволяющего сделать распространение алкоголя по организму более интенсивным.
Взяв по пивасу, мы отправились болеть за наших ребят. Одни играли, другие кричали и хлопали. Лопать начали пока только я и Кирилл. В открытую распивать алкоголь на спортивных площадках запрещено, однако многими запрет нарушается. В качестве маскировки в зимний период используется надеваемая на банку перчатка, летом — снимаемая с тела футболка. Можно было бы сказать, что не пьёт на слёте только ленивый, но это неверно. Ленивый тоже пьёт. Он просто не приходит болеть за команду.
Спорт и спирт — это два слона, на которых стоит и держится слётовское движение. Оба и лечат, и калечат. И ни без одного из них слёты не были бы возможны в том виде, в каком они существуют сейчас.
На слётах люди взрослеют и стареют. Меняются чаще не в лучшую сторону. Толстеют, седеют, лысеют. Кожа сохнет, желтеет и начинает свисать с костей, как старая сырая тряпка. Живот вываливается, шея заплывает. Лицо покрывают морщины, из носа и ушей лезут волосы.
Постепенно наступает и ментальное старение. Почувствовав свой потолок, человек застревает в развитии и начинает увязать в рутине. Старые интересы, старые шутки, старые интонации. У совсем молодых ещё нет морщин. Намечаются какие-то линии на лбу, складки возле глаз и уголков рта. Здесь кажется, что всё ещё можно изменить. Но постепенно линии становятся всё более рельефными. Более отчётливым и для окружающих, и для самого человека становится выбранный путь. Наконец, наступает момент понимания, что с этого пути уже не свернуть. Каждый продолжает двигаться по своей колее, привыкая к навешенному на него ярлыку.
Когда калечит спорт, появляются бывшие спортсмены. А те, кого калечит спирт, не становятся бывшими алкоголиками. Все дружат, вместе тренируются, ездят на слёты, участвуют в состязаниях и выпивают. И почти всегда кто-нибудь выпивает чуть больше и делает что-то выходящее за рамки приемлемого внутри коллектива. К этому относятся с пониманием. С каждым бывает. Сегодня с одним, завтра с другим. Ничего страшного. Герой слушает забавные истории о своих невероятных приключениях и извиняется, что утром на виде не мог попасть по мячу. Или, наоборот, попал в какое-то неловкое положение, откашлявшись избытками ночных возлияний прямо на спортивной площадке. А кто-то идёт дальше. Он каждый раз выпивает больше, снова и снова прыгая выше планки, которая каждый раз поднимается.
IV. Мудрость не порок
Продолжите военный анекдот: «Перед боем повар обращается к ротному:
— Товарищ ротный, обеда хватит только на полроты.
— Отлично, значит …»
Мы оба нажали на свои кнопки, но мой соперник оказался на долю секунды быстрее.
— Пообедаем после боя, — ответил он и оказался прав. Я покинул площадку.
В этом году интеллектуальная игра проводилась в формате «Ворошиловский стрелок» и была посвящена семьдесят пятой годовщине Победы. Когда вдруг к какому-то дню нужно запомнить большой объём информации, я использую метод ассоциаций. Чем нелепее, тем лучше. Так я на всю жизнь запомнил один телефонный номер. Но здесь не моя заслуга. «Тридцать два ноль восемь, — говорил Хармс, — запомнить легко: у меня тридцать два зуба и восемь пальцев».
А мне недавно удалили тридцать пятый зуб. И такие бывают. Вопрос — как считать. Мой премоляр занимал пятую позицию на левой стороне нижней челюсти. Видимо, зубные врачи тоже читают и считают слева направо и сверху вниз. Интересно, как с этим обстоят дела у арабов и евреев. Ещё интересно, почему восьмые зубы называют зубами мудрости. Они появляются позже. Но, при всём уважении к сединам, разве есть основания утверждать наличие строгой корреляции между старением и преуспеянием в мудрости? И как понимать рекомендации избавляться от этих зубов? Получается, мудрость рудиментарна. Изменился рацион питания. Люди стали потреблять меньше твёрдой и жёсткой пищи. Всё разжёвано. Зубы мудрости уже не оказывают положительного влияния на функционирование жевательной системы. Следовательно, польза от них сомнительна.
А вред очевиден. Они прорезаются долго и мучительно, мешая окружающим и вызывая воспаления близлежащих тканей. Или вообще не прорезаются, но и в зачаточном состоянии задевают нервы и повреждают корни соседних зубов. Те же, которым всё-таки удаётся вырасти, всё равно продолжают оставаться источником проблем. Находясь в глубине челюсти, они не всегда доступны для чистки, в результате чего развивается кариес. А пломбирование этих зубов из–за отдалённости далеко не всегда бывает успешным.
В процессе эволюции челюсть человека уменьшилась, и для зубов мудрости просто не осталось места. Начнёт у человека резаться зуб, а ему говорят, что ничего у него не режется. Банальный перикоронарит, воспаление слизистотканного капюшона над полуретинированным зубом. Хармс бы не стал удалять зубы мудрости. Скорее бы удалил два пальца. Что может быть проще?
Наконец, наступил черёд нашей команды. Я встал возле синей кнопки. Меня назначили капитаном, потому что я умный. Тезис о том, что моя умность не имеет отношения к способности побеждать в интеллектуальных играх, не был принят в расчёт. Его расценили как проявление скромности. Для победы здесь нужны опыт, сообразительность и эрудиция. У меня опыт совсем небольшой. Эрудиция распространяется на довольно специфические области знания. Сообразить могу. Но сообразить нужно не вообще, а именно то, что загадано. Ответ всегда конкретный и однозначный. Восьми пальцев быть не может, а зубов должно быть столько, сколько надо.
Их капитан выбил меня в первом же туре, и я вернулся на привычное место в зале, чтобы снова удивляться несообразительности оставшихся на сцене. Лёню выбили на вопросе про актёра-фронтовика. Выяснилось, что имелся в виду Смоктуновский, а не Никулин. Единственным результативным игроком команды оказался Матрос. После слов «В детстве за зычный голос его назвали» он нажал на кнопку. Схема «голос — значит, Левитан» сработала. Воодушевлённый успехом и, видимо, имея в виду название формата игры, Матрос предположил, что орденом со своим собственным изображением был награждён Ворошилов. Последним игру покинул Штраус. Как только прозвучало слово «столица», он сразу нажал кнопку. Я тоже знал, что это Куйбышев, но, оказалось, вопрос заканчивается словами: «Как называется этот город сейчас?»
Мы подбадривали бравшего на себя всю ответственность за поражение Штрауса, хвалили Матроса и сожалели, что меня вот так сразу выбили в первом туре. Все видели, как мы одновременно нажали свои кнопки и всё решили доли секунды. Никто не знал только, какой ответ я планировал дать. До начала игры мною было выпито буквально два пиваса. За время ожидания всё давным-давно выветрилось. Осталось только болезненное пристрастие к каламбурам. На вопрос об обеде, которого хватит на полроты, я планировал ответить: «Значит, будем есть половиной рта».
V. Рязанские дары
— Снимай футболку. Ходи в свитере, — сказал Штраус, когда Кирилл, весело напевая, вывалился из своей комнаты. Обильная растительность на груди и животе Кирилла располагала к такого рода остротам.
— Ребят, давайте уже начнём репетировать, — сказала Алёна, не давая Штраусу добить шутку.
До начала выступления в конкурсе «Посольские дары» оставалось часа полтора. Для музея «Рязанского Валенка» нам предстояло придумать и создать некий дар, а затем красиво его преподнести. Мы решили сосредоточиться на втором. Кирилл должен был петь, а все остальные что-то танцевать. Требовались энергия и задор.
Известно, что горячительные напитки открывают возможность оптимизировать ресурсы организма, пусть и под довольно высокую процентную ставку. В каком-то смысле алкоголь всех выравнивает. Нет ни старого, ни молодого. Под утро, правда, возраст снова берёт своё. И если ночью все предающиеся обильным возлияниям похожи друг на друга, то утром каждый страдает по-своему.
Сделав несколько глотков из термокружки, я запустил необратимый процесс. Включили «Музыку для мужика». Кирилл пел переделанные под тему выступления слова. Остальные плясали. Сначала синхронно, а потом кто во что. Каждый вносил свой вклад в общее безумие.
В творчестве Шнурова привлекает и подкупает неслыханная простота. Здесь используются слова, доступные пониманию каждого. Наверное, если попытаться отыскать некий словарный инвариант для всей страны, можно вляпаться в «Ленинград». Сложно себе представить человека, не понимающего их текстов и не способного проорать один из припевов.
Вместе с репетицией закончилось и содержимое термокружки. Удалось достичь оптимального состояния. Настрой у всех был боевым.
«Посольские дары» оценивались боярами во главе с воеводой Тапычем. На головах у них были горлатные шапки, с плеч свисали малиново-красные накидки с длинными, сужающимися к запястью откидными рукавами, напоминавшими кожистый нарост на шее индюка. На пристяжных воротниках, как и на шапках, было чёрное, имитирующее мех, покрытие. Под градусом выступления команд казались забавными, а где-то даже занятными. В качестве отбивки между номерами звукорежиссёр с заслуживающим лучшего применения постоянством предлагал «Порнофильмы». Фраза «Это точно пройдёт» звучала довольно двусмысленно.
Шнуров говорил, что Пушкин — это не наше всё, а есть и что–то ещё. Может быть, он имел в виду «Порнофильмы»? Может, и правда, не все дети выросли на Пушкине. А кто поэт нашего времени? Шнур — тот поэт, которого мы все заслуживаем? Камертон эпохи. Тон, определённо, камерный. И лексикон. И образный ряд. Всё просто. Никакой фантазии. Феллини ругал порноиндустрию за то, что она убивает в детях фантазию. Для них уже всё приготовили и разжевали.
После выступления мы вернулись в зрительный зал. Алёна смотрела выступления, а я смотрел на неё, на её руки. Витгенштейн говорил, что в четырёхмерном пространстве левую перчатку можно надеть на правую руку. Наверное, и у нас так же. А в трёхмерном мы отчего-то смотрим в разные стороны. Влюблённость называют поиском понимания, а любовь — встречей. Я понял, в чём наше отличие. Алёна — любит жизнь, а я смотрю на неё.
Мне было лет шесть. Я сидел вечером в кресле у себя в комнате и внимательно рассматривал собственную руку. Соединив кончики большого и указательного пальчиков, подумал: а что, если их теперь нельзя разъединять? Вдруг я умру? Это и тогда казалось глупым, но фантазия очень крепко засела в голове, и рисковать не хотелось. Я долго глядел на пальцы и боялся разжать их, как если бы в руке у меня была граната с выдернутой чекой. Наконец, в комнату вошла мама.
— Пойдём? — вытащила меня из сентиментальных медитаций Алёна.
Я разжал пальцы. Под очередное «Это точно пройдёт» мы покинули зал и вернулись в свой корпус. Я поспешил наполнить кружку и наверстать упущенное. Кирилл, казалось, уже наверстал. Он встретил нас в свитере.
VI. Видели ночь
— У всех налито? — спросил Штраус, поднимая очередные ноль семь. Прежде чем приступить к употреблению горячительных напитков, капитан предложил обсудить прошедший день. Все по очереди говорили о впечатлениях. Сначала эти высказывания переходили в споры. Затем, всё чаще и чаще, в тосты. К окончанию командного сбора мы порядочно поднакидались, а Алёна приготовила курицу. После примирительного тоста за «Ярославскую Дружина» и серии кричалок мы немножко подкрепились и снова выпили. Штраус вытащил свою огромную колонку в коридор. Я поблагодарил Алёну за вкусный ужин.
— Да перестань. Вроде ничего особенного не готовлю. Я же не по рецепту. Просто что-то кидаю, и что-то получается.
Я ответил, что тоже частенько пользуюсь этим методом в разных жизненных ситуациях.
Команда продолжала уничтожать алкоголь. Фоном орала музыка. Матрос вызвал меня на танцевальный баттл. Сказав на всякий случай, что никогда не пьянею, я сделал ещё один внушительный глоток. Зазвучала мелодия, которую можно угадать с одной ноты. Со второй даже те, кто не знают, что такое брейк-данс, начинают его танцевать. Под первые звуки «Freestyler» мы начали сходиться к импровизированному барьеру, роль которого играла (и играла довольно неплохо) колонка.
Первый поединок не выявил победителя. Музыкальное сопровождение для второго раунда предстояло назвать мне. Идея остановить свой выбор на композиции «Я готов целовать песок» в исполнении Владимира Маркина оказалось не только логичной, но и своевременной. Здесь уже никто не смог удержаться. Под бурные аплодисменты, переходящие в овацию, баттлу был присвоен статус общекомандного. Узость коридора уже не сковывала наши движения: плясали на стульях и подоконниках.
Безудержное веселье продолжалось ещё песен пятнадцать. Время уже давно измерялось в стопках. Кто знает, чем бы всё это закончилось, если бы к нам в гости не пожаловал Тапыч в сопровождении боярина Олега. Матрос увёл звук. Мы с Алёной соскочили с подоконника. Тусклый жёлтый свет отражался от лакированной древесины стен и пола. Штраус наполнил ещё два стакана. Происходило что-то вроде радостных приветствий. Все замолчали, когда начал говорить Тапыч:
— Ребят, спасибо за то, что вы приезжаете к нам каждый год.
Лёня чихнул.
— «Ярославская Дружина» — это всегда украшение нашего фестиваля, — продолжил Тапыч.
Лёня снова чихнул.
— Вот. Значит, всё правда, — радостно заметил Матрос.
— У меня тост, — перехватил инициативу Штраус.
— У Страуса тост? Надо налить, — подбодрил его Матрос.
— Тапыч, ты — красава! Вот. Тапыч. Нет. Ты — красава, Тапыч!
— Чё–то Лёня чихать перестал, — заметил Кирилл.
— За тебя, Тапыч! — завершил своё выступление Штраус. Все чокнулись.
Чокнулись. Странное слово. Я вдруг вспомнил, что «чк» и «чн» пишутся без мягкого знака. Почему? Закладывали с юных лет благоговейный трепет перед органами госбезопасности? Я понял, что начинаю трезветь. Взаимные комплименты переходили в более продолжительные и содержательные высказывания. Олег начал что-то рассказывать про рязанских девок. Алёна отправилась спать. Вечеринка потихоньку угасла. К счастью, я знал, что делать. Зарядившись алкоголем, мы с Матросом и Кириллом отправились на дискотеку в соседний корпус.
Время пострелять!
Между нами Бильбао!
Академика Ландау знаешь!
Что-то такое мы услышали на входе. Плясали и орали человек сорок. После серии глотков я поставил свою кружку на стол возле окна, и мы с Матросом ворвались в центр круга. По ощущениям, я был настолько обогащён, что во мне расщеплялись ядра урана. На подоконнике мигали красные и синие прожекторы. Из колонок пели про большой воздушный шар, шутки-маршрутки и какую-то остановку по кайфу. Я ещё подумал, почему не по требованию.
Каждый танцевал, как мог. Некоего концептуального единства удалось достичь на композиции «Видели ночь». Под неё все двигались исключительно вдоль вертикальной оси, вытянув руки вверх. Ось у каждого была своя, а «Руки вверх» потом тоже периодически звучали. Алкоголь из осознанной необходимости постепенно переходил в неосознаваемую. Напиться-то я напился. Но напивался ради радости, а не для пьянства. В моей голове оставалось всё меньше посторонних мыслей. И всё больше потусторонних. Я стал чувствительнее к оттенкам звука. Происходящее здесь и сейчас становилось единственной подлинной и всецело поглощающей реальностью.
Матрос вытащил меня из околосомнамбулического состояния и спросил, есть ли ещё что-то в моей кружке. Мы вернулись восполнить запасы. Намешав очередную порцию «крепыша» с колой, я заметил, что в бутылке осталось ещё немного вискаря. Толерантность к алкоголю была абсолютной, но на всякий случай я сопроводил выпитое из горла остатками плавающей в красном тазике смесью майонеза с помидорным соком.
В рязанский корпус мы вернулись с бокового входа и пошли на танцпол через коридор. Здесь набрели на компанию весёлых рязанских девок. Мне запомнилась Алиса. Оказалось, что она меня заметила ещё на интеллектуальной игре. На моё приглашение Алиса ответила, что они переоденутся и придут танцевать. Я автоматически выпил и угостил Матроса. Он, зажмурившись, сделал пару глотков и предложил подождать дам.
— Время, которое мы имеем, — это алкоголь, который выветривается, — ответил я и пошёл на шум. Там снова пели про стрельбу и пальбу. Но это были стрельба и пальба на новом витке развития. Количество перешло в качество. Оставшиеся человек двадцать плясали настолько самоотверженно, что просто пристроиться к ним было нельзя.
Я попросил диджея поставить «Рыбу моей мечты» и начал заливать в себя содержимое термокружки. Под слова «Ловил я много» кофта покинула моё тело, и я ворвался в центр круга. На следующей песне какой-то танцор пытался вызвать меня на баттл. Я спросил Алису, что ему нужно. Она распахнула глаза и невинно дёрнула плечиками. Я принял вызов.
Песни шли одна лучше другой, и я никак не мог вырваться. К счастью для моего здоровья, диджей включил «Сансару». Все расползлись по парам, а я взял кофту и кружку и вывалился из холла в коридор.
Возле окна, чего-то выжидая или дожидаясь кого-то, стояла Алиса. На первый же мой вопрос она ответила утвердительно, согласившись, что скрывается здесь от своих многочисленных ухажёров.
— Ты будешь? — Алиса медленно достала из заднего кармана джинсов блестящий квадратный пакетик. Присмотрелся повнимательнее: пакетик оказался чайным. Я отказался, и она ушла, пообещав вернуться.
По доходящим до меня крикам я понял, что «Сансару» сменила песня о девушке, не знавшей слов. Сама девушка определялась исключительно апофатически. Через пару минут Алиса вышла из своей комнаты с початой бутылкой красного вина и бутербродом с варёной колбасой.
— Как дела? — жадно отпив из горла и аккуратно закусив, спросила Алиса.
— Французы говорят в таких ситуациях: «ça va!»
— «Сова»?
— Слова, слова, слова. Ничего не значащие слова.
— Ты мою фамилию изучаешь?
Я поднял глаза от её бейджика.
— Я в «Контакте» под другой.
— Тоже скрываешься от ухажёров? Назвалась бы Пенелопой.
— Типа как Пенелопа Крус?
— Как Пенелопа Улисс.
— Пенелопа — Алиса?
— Улисс, через «у».
— У каких ещё лис?
— Ты на лисичку похожа. Из мультика.
— Мне пора, — Алиса коснулась указательным пальцем кончика моего носа и отправилась в свою комнату.
VII. Прощальное воскресенье
Открываю глаза. За занавеской мятый, желтеющий кусок бумаги ползёт по подоконнику. Окно не отпускает каплю, которая пытается отскочить от стекла. Стекла вода. Капает, капает где-то за окном. Капля падает на выступ, там соединяется с другой каплей, и они вместе неспешно опускаются дальше с карниза вниз. Я сел на кровать. Голова тяжёлая. И всё какое-то тяжёлое. На тумбочке открытая бутылка с остатками колы. Жадно начал отхлёбывать. Хватило на два глотка. Третьим ухватил только воздух и сразу откашлялся. Захотелось сплюнуть. Натянул на ноги кроссовки. Шнурки запихал внутрь. Вывалился из комнаты.
— Спасибо, что живой? — радостно поприветствовал меня Штраус.
— Завтрак в столовой уже закончился. Ты как? — заботливо, с нескрываемым сочувствием и со скрываемым налётом осуждения спросила Алёна.
— Они с Матросом вчера танцпол взорвали, — не дожидаясь приглашения, прервал затянувшуюся паузу Кирилл, — легенды по всей Рязани ходят. Сейчас на завтраке только про вас все говорили.
Я двигался в направлении умывальника. Матрос бросил вдогонку: планирую ли я весь слёт ходить в одной футболке? Но ведь я ещё в штанах. Или он о другом? Ну да. Зачем надевать новую футболку на ветхое, несвежее тело? Футболка была мятая. Не мятная. Нет. Пахнет. Потная. Допотопная. Сплюнул в раковину. Слюна имела неприятный привкус не усвоившегося за остатки ночи спирта. Прополоскав рот, я ещё несколько раз сплюнул и посмотрел на парня, находящегося по ту сторону зеркала. Выглядел он, мягко говоря, неважно: волосы на голове неряшливо разглажены подушкой, лицо несколько припухшее, сосуды в глазах полопались. Я принялся набирать в ладони холодную воду и затем размазывать её по лбу, щекам и вискам, которые продолжали оставаться непривычно и неприлично горячими.
Умывшись, я похрустел шеей и расправил на себе футболку. На фоне лица она выглядела не такой уж и помятой. А что плохого в мятой футболке? Неприятно? Не принято? Взять и принять. Что мешает? Гнёт среды? Повадки коллег? Толщь предрассудков? Это как с обоями. Никогда не понимал, зачем их наклеивают. Чтобы как у всех? Я бы стены раскрасил — и всё. Автопортрет с семью пальцами. Надоест — восьмой пририсую. Что там ещё? Звукоизоляция? От тараканов не спасает. Дисциплинирует? Или наоборот? У человека уже есть тараканы где-то между ушами, и он оттого такой правильный. Всё по инструкции. Как при бабушке чтобы. А может, диалектическое что-нибудь, когда одно не без другого?
Вернувшись, я уселся на стул возле окна и без особенного энтузиазма рассматривал всё, что попадалось на глаза. Время от времени мой ум хватался за обрывки разговоров и отдельные фразы. Лёня что-то говорил про прощальное воскресенье. Кирилл его поправлял. И воскресенье прощёное, а не прощальное, да и будет оно только через две недели. Может, Лёня шутит так? Этакое полуюродство. Занижение планки. Додумывать было лень. Нельзя не впасть к концу веселья в неслыханную простоту.
Матрос в очередной раз хвастался, как мы с ним ночью взорвали танцпол. Мне было немножко неловко: чувствовал себя как на собственных похоронах. Получается, я — смертник. Ворвался на танцпол с поясом алкоголя. Да там каждый второй был смертником. А Матрос, как какая-нибудь запрещённая организация, поспешил взять ответственность за теракт. Все смертники. Все пострадавшие.
Вдруг почувствовал, что моё лицо начинает отваливаться. Захотелось от него избавиться. Высморкать, выплюнуть его куда-нибудь всё целиком.
Мои размышления прервала Алёна. Тёплые блинчики. Она готовила их всё утро. Температуру я чувствовал, а вкусовые навыки ещё не успели восстановиться. Вспомнилась мятая футболка. Почему блинчики едят руками, а макароны вилкой? То же подогретое тесто — вид сбоку. И руки пачкаются, и горячо. Наверное, культурные люди и блинчики вилкой едят. А оладьи? Их ведь никто вилкой не ест? Или культурные люди их вообще не едят?
Я спросил Алёну, где можно взять кружку под кофе. Она ответила, что если кружки есть, то они все здесь, на подоконнике. Кажется, это не было упрёком, но мне показалось, что Алёне немного не понравился мой вопрос. А может, она просто устала? Или посочувствовала так моему состоянию? Вечером Алёна спрашивала, зачем выпивать, если утром мне будет плохо. Её слова оказались пророческими. А я ответил тогда, что сознательно иду на такие жертвы, мол, за всё надо платить. Её мои слова не убедили. А меня её слова порадовали, хоть я и не прислушался к ним.
Время незаметно тянулось. Вокруг продолжали что-то говорить. Эти голоса наряду с застрявшими в памяти отголосками вчерашнего вечера звучали в фоновом режиме. Каламбур вместо музыки. Мышцы спины и ног начали напоминать о том, насколько активными были мои ночные танцы. Я уже почти совсем размяк. Спас призыв капитана идти на закрытие фестиваля.
Кубки представляли собой миниатюрные и чем-то разукрашенные валеночки. Вспомнилась вчерашняя шутка про сборную Израиля, которая не приехала на фестиваль, потому что у них обрезанные валенки. Нас тоже за что-то наградили, и мы отправились в свой корпус собирать вещи. Мне нужно было просто закинуть в рюкзак всё, что валялось в комнате.
— Ну, чё? Передаём за проезд? — прервал затянувшееся молчание Штраус. Все уселись. Автобус тронулся.
— Сколько? По пятьдесят? — поддержал инициативу Штрауса Лёня, и самые отважные из дружины снова приступили к возлияниям. Кирилл выбрал путь пиваса. Что произвело вполне ожидаемый эффект. Водитель начал присматривать место для санитарной остановки. А Кирилл продолжил добивать свою полторашку.
— Ты клин клином выбиваешь? Или бутылку освобождаешь на всякий случай? — поддержал Кирилла своей шуткой Штраус.
Я не был готов поддерживать ни шутки, ни возлияния. Просто тупо смотрел в окно. Серое небо. Такой же снег. И чёрные ветки деревьев, торчащие, словно проволочные каркасы. Я лениво перелистывал фон, но каждый следующий кадр был таким же пустым и тусклым. Алёна сидела рядом со мной и экспериментировала с позами для сна. На задних рядах обсуждали результаты слёта, теперешнее состояние ярославского футбола и, спустя некоторое время, что бы такое нарисовать на лице у прикорнувшего на колонке Штрауса.
К моменту, когда я вдруг остро почувствовал, что мне скучно, Алёна уже пребывала в своём приоконном кресле в положении эмбриона, укутанного чёрным зимним плащом. Уходя в сон, она успела вывести на отуманенном стекле своё имя. Изо всех сил стараясь не потревожить её сон, я облокотился на спинку кресла и аккуратно коснулся окна кончиками пальцев. Поставив точки над «Е», я решил не останавливаться на достигнутом. Первые две буквы имени напоминали ушки. Мне захотелось пририсовать к ним лисичку. Ту самую. Она бы куда-то шла, шла, шла…
Не знаю, что сказал бы по этому поводу старина Фрейд. Мне казалось, что все сознательные и бессознательные структуры моей самости слились в едином желании. Обжигаемая сухим пустынным ветром полость рта требовала влаги. Я ясно ощущал ниспровержение субъекта в отдельно взятой голове. То ли пропитая, то ли пропитанная алкоголем цензура не препятствовала потокам бессознательного принимать речевое обличие. Спасала только лень, преграждавшая путь всякому приходящему в мир слову. Сеанс самопсихоанализа прервала Алёна. Высвобождаясь из эмбрионального способа существования, она случайно стёрла локтем следы моих творческих усилий.
