18 декабря 2021 в формате Zoom-конференции состоялась шестьдесят девятая серия литературного проекта «Полёт разборов». О стихах Дианы Никифоровой и Дмитрия Попазова говорили: Александр Марков — литературовед, доктор филологических наук, профессор кафедры кино современного искусства РГГУ; Евгения Риц — поэт, литературный критик, редактор; Ирина Чуднова — поэт, прозаик, переводчик, журналист; Валерий Шубинский — поэт, историк литературы, редактор журнала «Кварта», и другие. Вели мероприятие Борис Кутенков и Ростислав Русаков.
Видео мероприятия:
Часть I: обсуждение Дианы Никифоровой
Часть II: обсуждение Дмитрия Попазова
Представляем стихи Дмитрия Попазова и рецензии о них Евгении Риц, Ирины Чудновой, Александра Маркова, Валерия Шубинского и Бориса Кутенкова.
Обсуждение Дианы Никифоровой читайте в предыдущем номере.
Рецензия 1. Евгения Риц о подборке стихотворений Дмитрия Попазова:
Стихи Дмитрия Попазова очень нежные. Может быть, то, что в первом стихотворении мягкое детское царство противопоставляется мрамору античности, — декларация всего авторского мира в целом. Мрамору противопоставлена плоть, мягкотелость, но это не только и не столько сентиментальность, сколько вообще человеческое, в первую очередь — осознаваемая смертность, и в столь же первую очередь — та, что сопровождает смерть, — нет, та что жизнь сопровождает, провожает — телесная немощь. Детское царство на самом деле — взрослое царство, старческое, смертное.
И дальше, в других стихах, эта нежность доходит до отважного, захлёбывающегося уменьшительно-ласкательными суффиксами, бесстыдства, а подлинная поэзия так или иначе, тем или иным, бесстыдна всегда. Она, продолжая заданную античную тематику, всегда — Лисистрата.
Сюсюканье косвенное переходит в сюсюканье прямое — то есть по-настоящему кос(т)венное, кос(т)ноязычное — в стихотворении «Дефект речи». Взрослая речь с помощью дефекта обращается в детскую, потому что всякая плоть — ребячья, всякая плоть — нежна, в том числе и плоть языка, и плоть языка, отними лишь одну букву, и плоть языка огненного.
И этот нежный огонь жжёт нас в финальном стихотворении подборки:
Порождённый Кули́биным, пропастью во́лчею и Авраамом —
Первородный питек, обрусевший господь с напомаженным шрамом.
Держит в лапе огонь…
Рецензия 2. Ирина Чуднова о подборке стихотворений Дмитрия Попазова:
Это моё первое знакомство со стихами Дмитрия Попазова. И смело могу сказать, что стихи этого автора запоминаются, хотя далеко не все представленные в подборке обладают таким свойством, и часто по причине не очень аккуратного представления — у некоторых отсутствует название (я находила эти же тексты с названием на других ресурсах), у некоторых потеряны три звёздочки, что также является нелишним элементом оформления, помогающим читателю комфортно воспринимать тексты, кое-где есть ошибки типографики, пунктуации и орфографии. Впрочем, не буду долго останавливаться на этом, отметив, что приятнее читать корректно и осознанно оформленные стихотворения.
Автор, несомненно, знает о кумулятивной работе стихов в подборке, и поэтому на первую и последнюю позицию поставил явно проверенные у читательской аудитории тексты. Сперва скажу о последнем, в котором явно слышны интонации и темы Иосифа Бродского.
Я слышала авторское чтение этого стихотворения, и там эта броская бродскость тем слышнее, что манера чтения Дмитрия не монотонная, как у Иосифа Александровича, а, напротив, достаточно энергичная, но акценты всё же выдают родовые признаки. Разве только неточная рифма в конце и переход в последних двух строках на раёшный стих намекают, что Дмитрий Попазов, отдав дань поэтике предшественника, не намерен надолго задерживаться в ней. Во всяком случае, я на это надеюсь. От Бродского и намеренные поэтизмы вроде обращающего на себя внимание слова «волчею», перечисления, которые выглядят как нанизывание ассоциативных бусин, обращение к библейским образам, христианским, к высокой лексике с непременным снижением пафоса в соседних строках или даже в пределах одной строки — всё то, что нам так хорошо знакомо у ИБ. И многими любимо: именно в расчёте на эту любовь и на ясный посыл и метафорику уже самого Попазова в поэтике, взятой взаймы, эти стихи завершают подборку. Дмитрий хорошо демонстрирует нам одновременно свою способность к индивидуальному взгляду и владение традицией: не удивлюсь, если последнее неосознанное, интуитивное, — слух у этого автора явно развит.
Наиболее запоминающимися и свежими для меня в этой подборке оказались два «звуковых» текста — «Дефект речи» и «Видишь мужчину наоборот». Оба этих текста построены на работе со звуком, но звуком как бы отражённым — первый рассматривает речь картавого человека как источник обретения скрытых и подлинных смыслов в искажённой речи, второй — в словах, произнесённых наоборот: детская забава, в подтексте имеющая зеркальное отражение простых и знакомых слов, которые выдают много больше, чем мы привыкли в них видеть. Этот взгляд — одновременно взгляд ребёнка и внимательного к мелосу наблюдателя — неожиданно оказывается свежим в своей простоте. Умение найти такие вещи в обыденном дорогого стоит.
Два нарративных стихотворения — «Евреечка» и «Три мальчика» — с ясно прописанными действующими лицами, и оба с некоторым остранением лирического субъекта, который выражает своё отношение к описываемому, но не вполне понятно, кем является в описываемом — внешним наблюдателем или полноправным участником событий, повествующим о них по прошествии лет. В связи с чем «Евреечка» приобретает интонацию перечисления взахлёб разных примет и обстоятельств прошлого, а в стихотворении о мальчиках появляется дидактичность отступлений от собственно истории — то уход в рассуждения вообще, то приводится пример конкретного чиновника, который когда-то в детстве пытался обойти ветер при помощи собственной струйки. Пила в концовке и страшна, и смазана. Надеюсь, у героя истории всё хорошо, даже если он выдуман. Тексты в любом случае притягательны, так как притягательны истории, стоящие за ними.
Стихотворение «Идя по лесу — знай, как выбирать» — текст, сделанный целиком в традиции классической русской поэзии второй половины XX-го — XXI-го века, ещё раз показывает, что автор умеет чувствовать семантический ореол метра, умеет следовать за звуком в рамках поэтической игры. Это стихотворение из тех, которое несёт на себе приметы какого угодно времени, кроме отчётливо настоящего, так киношники воссоздают пейзажи прошлого из подходящих современных локаций, грамотно расставив две-три однозначных приметы.
Последним отдельно скажу о первом тексте «Детское Царство Пленида» — тексте длинном, для автора явно программном. Пленида рифмуется с державинской Пленирой, только для Державина это была женщина, жена, а для Дмитрия Попазова — это страна детства. Было бы здорово в этом стихотворении воспользоваться возможностью строфического деления и разделить текст на строфоиды хотя бы по рефренообразующим строкам «я — гражданин государства Пленида» и ей подобным. В этом большом стихотворении есть что-то от поэтики Осипа Мандельштама, явленной нам в стихотворении «нашедший подкову».
Отдельно хочу сказать о мотивах телесного и хтонического в стихотворениях Дмитрия Попазова, но мне придётся для этого привести здесь целиком текст, который автор не включил в эту подборку. Да простят меня присутствующие — в оправдание скажу, что текст короткий и, на мой взгляд, чрезвычайно интересный. Я взяла его из публикации на сайте «Прочтение»:
Атлас
Розовым цветом малинника
Платье в траве у пруда.
Женщина ждет именинника
Из глубины живота.
Май распускается мошками,
Свод — головой малыша:
Атлас пинается ножками,
Он его не удержал.
Липкие волосы темные:
Начал свой путь пилигрим.
Ноги ее разведенные
Небо держали над ним.
В этом тексте много телесного и при этом соприродного. Эта телесность несколько иного рода, чем в стихотворении «Три мальчика», — Дмитрию Попазову одинаково хорошо удаётся частная телесность, как в «Трёх мальчиках», и телесность общая, если хотите — хтоническая. При этом он ничего не изобретает, он выстраивает это из уже имеющихся, наработанных предшественниками, кирпичей на фундаментах поэтик, бывших до него. И поразительно, что сами тексты получаются абсолютно в традиции и при этом не подражательные. Во всяком случае, эти два — однозначно.
При всей интересности стихов и оптики Дмитрия, при очевидном наличии яркой авторской индивидуальности, я не могу сказать, в какой контекст можно было бы вписать тексты автора на данном этапе, настолько тут много кирпича достижений поэзии. Автор смело «крадёт» сделанное до него на уровне приёма и на уровне отправной точки, пытаясь пойти дальше от уже сделанного до него. Но куда пойдёт — пока неизвестно. Могу отметить поэтику высокого и поэтику созерцания, которые автору свойственны (если судить по прочитанным мной текстам).
Я буду рада следить за творчеством Дмитрия, то, что я вижу сейчас, обещает открытия в будущем.
Рецензия 3. Александр Марков о подборке стихотворений Дмитрия Попазова:
Поэзия Дмитрия Попазова — поэзия больших форм не только в смысле объемов, но и в каком-то более существенном смысле, начала большого дела. Когда мы беремся за строительство большого дома, нам нужно больше материалов и инструментов. Разумеется, при строительстве всегда образуется много странного: вот котлован, вот гора песка. Этот вид оправдан только тогда, когда мы сразу знаем, для чего какой материал и какая форма понадобятся. Тогда нас могут вдохновлять и картины строек, без меланхолии о будущих потерях, потому что мы знаем, какой след трудовых рук на каждом материале.
Дмитрий Попазов избегает говорить о созидании, он всегда говорит о неожиданном, начале, странных, иногда даже суеверных ритуалах, предшествующих созиданию. Это наиболее сильная сторона его поэзии — я поэтому могу назвать «Детское царство» поэмой начала, в противовес «Поэме конца» Цветаевой. Отсылки к «Полым людям» Элиота, эти анафоры, только усиливают особую дикцию. Единственное, что меня смущает, — слишком частое наличие первого лица, все же катастрофа с трудом с этим совмещается, а здесь кажется, что автор — словно фотограф, пытающийся удержать в кадре перспективу стройки. В стихотворении «Евреечка» мы встречаем род возвышенного анекдота, на грани безвкусицы, попытку разыграть Мандельштама, но опять же средствами селфи и фильтров инстаграма, так что финальный завиток напоминает о таких лукавых фото. Трагический пафос поэтому прорывается как начало, как показ танца, нужного, чтобы быстрее доставлять стройматериалы, но форма пока не свершилась ни как ностальгическая, ни как горестно-поминальная, оставшись межеумочной для следующих больших форм.
Множество перекличек от предмета к звуку и обратно, как в стихотворении «Идя по лесу…», где перепонки, гусиные перепонки, гусиная кожа, кожа барабана как бы выстраиваются в единую ассоциативную линию, вроде бы уже мастерски и даже метаметафорически. Но метаметафоризм опять сдается перед большим замыслом, ощутить, как всё двинулось, как элегия превозмогла себя и стала эпосом. Любой сдвиг после уроков Мандельштама — это страх и заикание, и я бы назвал речь Дмитрия Попазова заикающимся сравниванием. Оно может стать приемом, и очень продуктивным; в большой поэме, в стихотворении из 13 строк это скорее показ того, как можно усвоить прием, неизвестно откуда начавшийся, хотя и однозначно поэтический.
В наиболее роковых стихах, о дефекте речи, о гротескном теле мальчика, есть притязание заново собрать вселенную, но не из знаков, а из следов аффектов. Жалость сильнее всего в последнем стихотворении, где есть настоящее унижение, стояние на горохе, а не коллизия, где действительно видно, что и ностальгия, и мечта неуместны в большой форме. Сначала надо сказать о человеке, вывести его, а потом восхищаться стройкой и страшиться. В других стихах, мне кажется, есть какое-то забегание, ну как в тех же фотографиях в социальных сетях сразу взят в камеру котик, хотя мы даже толком не знаем, давно ли он у хозяев, мы просто умиляемся. Но если своим знакомым по социальным сетям мы доверяем, всё же большая форма должна включать в себя и уроки недоверия.
Рецензия 4. Валерий Шубинский о подборке стихотворений Дмитрия Попазова:
Я, честно говоря, и во время этой сессии «Полёта разборов», и во время предыдущих ощущаю себя несколько неловко, потому что все рецензенты либо создают изящное, тонкое эссе про эти тексты, либо просто говорят поощрительные слова, а я один выдвигаю какие-то жёсткие качественные требования и оказываюсь «злобным полицейским». Понятно, что разные авторы ставят перед собой разные задачи, и мне интересны стихи с точки зрения задач, которые автор перед собой ставит: что у него получилось, что нет.
Говоря о стихах Дианы Никифоровой, я очень мало касался формальных вещей: просодии, каких-то стилистических, словесных моментов. Потому что там с этим глобальных проблем не было: там были проблемы, связанные с тем, чего поэт добивается, какую ставит перед собой задачу. Задача, которую поэт перед собой ставит, на мой взгляд, вполне осуществлена; вопрос был в том, насколько эта задача существенна. Здесь же ситуация немного другая, поэтому я начну с просодических вещей. Что бросается в глаза при первом чтении этой подборки? Резкая поляризация. Либо перед нами свободный стих, либо очень жёстко, традиционно формально организованная силлабо-тоника без какой-то попытки отклонения от канонических размеров, без какой-то сложной индивидуальной игры. Когда автор умеет писать и в рамках конвенциональной силлабо-тоники, и свободным стихом, и быстро переходить от одного к другому — это очень хорошо, этому можно лишь позавидовать. Однако в случае со стихами Дмитрия Попазова проблема в том, что и в силлабо-тонике, и в верлибре поэт попадает в ту ловушку, которая свойственна этому типу письма, этой конвенции.
Начнём со стихов регулярных, силлабо-тонических. Очевидно, что у поэта есть умение создать законченный текст. Но когда мы погружаемся внутрь стихотворения, то внешняя сделанность оказывается обманом: внутри стихотворения огромное количество стилистических набивок, причём иногда это просто ничего не значащие формулы, иногда это некие клише, которые продиктованы ритмической инерцией. Здесь есть то, что Гаспаров называл семантическим ореолом метра: дальше по этой проложенной колее оказывается очень легко идти. Вот стихотворение «Идя по лесу — знай, как выбирать / Из волчьих ягод горькую рябину — / Из сладких волчьих ягод — и бежать / К себе домой в просоленную глину…». Волчьи ягоды ядовитые, но они сладкие, а рябина горькая. Интересная игра. Дальше — «…бежать / К себе домой в просоленную глину» — интересный образ, но хорошо бы он дальше развивался. Вспоминается разговор Мандельштама с Сергеем Рудаковым, когда Осип Эмильевич заметил: «Сказал “земля” — этот образ не должен дальше пропадать; сказал “лежу” — этот образ должен дальше присутствовать». Здесь эта «просоленная глина» не развивается, она дальше не присутствует. «Покой осоки и луны» — вроде бы хорошая строчка. «Напившихся полынным водопоем» — это стилистическая бессмыслица; имеется в виду «напившихся во время водопоя»? «Где руки так послушны и длинны»: «длинны» — это явно случайность, набивка для рифмы. «Тутовый подбой» сразу вызывает в памяти «Мастера и Маргариту» («плащ с алым подбоем»): но что это такое здесь, «тутовый подбой»? Тутовые ягоды или изнанка одежды, в которой отложился сок ягод? И дальше опять странные строчки: «Гусиным косяком / Длины её не выяснить спросонок». Что такое «выяснить гусиным косяком»? Ощущение некоей внутренней необязательности постоянно присутствует. А дальше блестящее завершение: «И бог бежал за ними босиком, / Бежал по чёрным рекам босиком, / От холода лишившись перепонок». Бог с перепонками, а значит, бог-птица или бог-рептилия, лишившийся их от холода, — это сильный образ. Но эти набойки постоянно возникают и создают инерцию чуждой интонации, которую тянет за собою и чужие слова.
Там же, где поэт обращается к индивидуальному опыту, получается всё ещё хуже. Я не собираюсь обвинять автора в этнических фобиях, но слово «евреечка» просто довольно безвкусно. Вообще это стихотворение — явная неудача. Какое-то сочетание нарочитости и банальности. Например, возникает ощущение, что вся вторая строфа написана, чтобы зарифмовать «машер» и «кошер». Набор очень примитивных стереотипов, которые накладываются на довольно дешёвые стилистические приёмы. Хотя конец хороший: «Танцуй же, пустынное кружево / Песка и небесных светил, / Чтоб время меня обнаружило / С твоим завитком на груди».
Но последнее стихотворение, очень классичное по ритму — это анапест, — пожалуй, лучшее в подборке. Оно лучше всего демонстрирует возможности автора. Пока это освоение некоей традиции — но освоение глубокое, как и её понимание.
Порождённый Кули́биным, пропастью во́лчею и Авраамом —
Первородный питек, обрусевший господь с напомаженным шрамом.
Держит в лапе огонь, словно шею растерзанной в кашу цесарки,
Отвернувшись от сварки.
Наливай мне своей первобытной водицы, реликтовый дурень;
Подмешай мне туда среднеру́сские гро́зы, еврейские бури.
Я твой сын— это значит— я тоже смогу до финального вздоха
Не подняться с гороха?
И в застенках груди не расчешешь, не вытянешь душу воловью,
И рука почернела, хрипишь и надрывисто харкаешь кровью.
Потому ли сидишь, гематомы стянув проводами потуже,
Ожидая снаружи
Семидневного неба, с окурком в зубах и вселенной напротив.
Ты запомнишься ей: неприметен и слаб, лицемерен, юродив.
И закуришь ещё, ожидая, что я захромаю на запах,
Без раздумий и страхов.
Это очень хорошая работа с традицией русской семантической поэзии, идущей от Мандельштама. Это та точка, с которой можно двигаться дальше. Другое дело, что с этой точки уже сдвинулись лет сорок назад.
Я долго думал, что напоминает мне это стихотворение. Оно напоминает мне совсем ранние стихи Олега Юрьева, которые он писал в 70-е годы. Они есть в его собрании сочинений, которое недавно вышло в «Издательстве Ивана Лимбаха». Юрьев после этого стал писать совсем иначе, пошёл в другую сторону и создал поэтику, которая повлияла на очень многих. Это не значит, что с этой точки нельзя двигаться в каком-то другом направлении: можно. Но это было уже освоено довольно давно. Хотя это очень хорошее стартовое начало для дальнейшей работы.
Теперь переходим к стихам, написанным верлибром. Здесь тоже есть свои достоинства: правильно подано сочетание образов. Верлибр у Попазова построен на сквозном образе, сильном и внятном. Понятно, что верлибр — это понятие субъективное: это стихотворение, в котором мы не считываем ритмической структуры, и то, что для одного читателя — верлибр, для другого гетероморфный стих…
Но какая ловушка подстерегает молодых поэтов, когда они пишут верлибром? Многословие. Логорея. Потому что нет ограничивающих рамок строки и хочется сказать это, а ещё это и ещё это, и нет структуры, которая заставила бы остановиться. Это чувствуется уже в первых стихотворениях Дмитрия, которые очень милые и обаятельные. Там есть места, где можно было бы остановиться:
Я плачу водой потому что соль
Забрали на более важные вещи
Солить пироги
Посыпать гололедицу
А дальше: «Мой выход играть / Мой выход играть эту ноту / Мой выход играть эту ноту, / но сразу восьмой». Идёт нагнетание экспрессии, и видно желание дополнить уже сказанное, вместо того чтобы что-то изменить в структуре уже сказанного в сторону уточнения. Очень простой выход — говорить дальше, но это ложный выход.
Удачное стихотворение «дефект речи», потому что в нём найден тот сквозной ход, который организует речь и не позволяет говорить дольше, чем надо, — когда дыхание уже остановилось и смыслы исчерпаны.
«Три мальчика» — это стихотворение, которое, на мой взгляд, испорчено какой-то исповедальной сентиментальностью. Хотя в нём, на мой взгляд, есть очень хороший фрагмент:
и его друзей страшно возмущало
что он ещё не мужчина
и не умеет ссать на все вокруг:
себе под ноги,
на высокий забор
с другими пацанами
чтоб узнать кто нассыт выше
(древняя мальчишеская забава)
на извилины муравейника,
с обрыва в цветущие перелески —
чтоб успеть насладиться природой —
на пепелище костра
(на огонь веселее
но пацаны говорят, что нельзя
залупа будет болеть)
на цветы в палисаднике —
чтоб лучше росли —
обоссывать трупы животных
(особенно весело найти череп коровы
и целится в бездонную черноту глазницы).
Дальше, как мне кажется, всё это немножко забалтывается.
Если в случае Дианы Никифоровой перед нами был сложившийся поэт, в случае с которым более-менее понятно, что он хочет сказать, и вопрос в том, захочет поэт подняться над собой или не захочет, — то в данном случае перед нами человек с очень большими способностями, который может пойти по совершенно разным путям. Здесь ещё нет собственного лирического мира, личного поэтического пространства, есть стихи очень по-разному написанные, более или менее удачные. Но есть, на мой взгляд, очень большие потенции развития.
Рецензия 5. Борис Кутенков о подборке стихотворений Дмитрия Попазова:
Дмитрий Попазов умеет работать в разных стилистиках: есть стихи, основанные на обнажении приёма, — «Видишь мужчину наоборот…», где вроде бы понятен замысел — но сам «лингвистический» строй стихотворения даёт простор для самых разных ассоциаций, для определённой свободы в этом «королевстве кривых зеркал», которое автор складывает из «очевидных» слов. Есть в подборке тексты более суггестивные: «Порождённый Кули́биным, пропастью во́лчею и Авраамом…» — ясно, что тут автора вёл не замысел, а вела энергетика образа: перехлёстывающего себя, физиологически ощутимого, местами избыточного в своей энергетике. Подлинного. Такие стихи мне, конечно, ближе, — но у них будет больше проблем с восприятием (именно потому, что они, по замечательному слову Валерия Шубинского, «миростроительные», в противоположность «человеческим», — то есть нацелены на большее, чем высказаться о человеческих чувствах или преподнести какую-то мысль. (Возможно, они и не ставят перед собой конкретных задач — и слава Богу: стихотворение само ведёт себя, интуитивно подсказанный художественный образ оказывается важнее «высказывания»). Валерий Шубинский верно, на мой взгляд, отметил, что эти стихи находятся в мандельштамовской традиции семантической поэтики, и назвал это удачным стартом.
У автора есть сквозная тема — пока я только её нащупал: в одном из стихотворений, не вошедших в подборку, есть строки: «Женщина ждёт именинника / Из глубины живота»; есть руки, «имеющие природу натянутости и наполненности», в другом контексте опять появляется живот, — всё это какой-то путь возвращения и обретения, маленького мира, заключённого в телесности.
Возможно, многим из стихотворений Дмитрия (преимущественно тем, которые я прочитал в его паблике) ещё предстоит искать своё лучшее воплощение через трудный поиск — так, чтобы буйная эклектика талантливых образов не вела иногда к безвкусию, чтобы концовки были акцентированными, — но в любом случае, и ошибки, и удачи здесь по гамбургскому счёту.
Если придираться к частным моментам:
— «Идя по лесу — знай, как выбирать». Стихотворение, наиболее ритмически тривиальное из представленных (возможно, к этому тяготеет сам размер: вспомнились слова Максима Амелина: «Как только вы пишете пятистопным ямбом, ваши стихи становятся похожи на все русские стихи сразу». Субъективно, но есть некая инерционность в размере). И кажется, что автор порой сбивается на пустую пейзажность. Но финал сильный.
— «хотя бррр — ноябрь» — такие составные рифмы почти всегда неудачны, хотя бы потому, что первое слово в такой паре побуждает читать себя вместе с прилагающимся к нему, получается неуклюжий «хотябрр», а акустическую паузу нет возможности сделать. Понятно, что хотелось блеснуть рифмой, но Попазов вполне состоятелен как автор и без специально производимых эффектов: в поэзии любая самоцель вредна;
— у автора есть странная тяга к несколько архаическим словоформам: «птичии», «волчии» (вместо обычного «птичьи», «волчьи») — но у меня нет уверенности, что это продиктовано специальной задачей, а не вынужденной необходимостью запихнуть слово в размер.
Дмитрий — лауреат «Филатов-феста». До встречи с ним мне казалось, что в этой среде невозможно или затруднительно развитие, что сама эстетика «Филатов-феста» не побуждает к оттачиванию вкуса и к какому-то ощущению себя в серьёзной иерархии. Я рад встрече с этим автором и рад своему новооформившемуся ощущению, что стоит присматриваться к самым разным литературным оазисам, так как в каждом из них может встретиться что-то живое.
Подборка стихотворений Дмитрия Попазова, предложенных к обсуждению
Дмитрий Попазов родился 13 сентября 2000 года в РСО-Алания, село Сухотское. Окончил среднюю Моздокскую школу и поступил в Кубанский аграрный университет, на факультет прикладной информатики. Участвовал и побеждал на краснодарском муниципальном конкурсе «Свободный микрофон». Является финалистом всероссийского поэтического фестиваля «Филатов Фест» и состоит в творческом объединении «КубАрт». Печатался в литературном журнале «Южный маяк», групповом сборнике «Четвертая стража» и на сайте «Прочтение».
Детское Царство Плени́да
Протяни мою руку вместо меня
Прошу.
В стране
Статуй памятников и бюстов
По определению нет
Твердых людей.
Мягкотелый — это когда принимаешь форму ветра
Но никогда не смотришь по его направлению
Это не я безобразен, я
Стою в самом центре розы ветров.
Это я — житель Детского Царства Пленида.
Протяни мои ноги вместо меня, прошу.
Дай мне на один глоток воздуха больше,
Чем вместится в лёгкие
И твой поцелуй вывернет архимедовой силой
Всего меня наизнанку:
Это так больно, так больно так больно
Наконец-то мне больно
Потому что решил я сам.
Это я, гражданин Детского Царства Пленида.
Протяни мои 52 года до 100, прошу.
Так неловко видеть собственную смерть
Подъезжающую на инвалидной коляске:
Колеса восьмёркой, скрипят, застревают
В дерьме и грязи
В костях, сожалениях
Жалости
Коже и вздохах,
Белье и врачебных бумажках
Одежде навырост (одним всем нам одному)
Так тянет помочь
Выбраться, подтолкнуть
И приблизить ее к себе
Просто из доброты.
Я гражданин
Детского царства Пленида.
Протяни мою партию в шесть обязательных нот
До рэ ми фа ля си
Соната шести оставшихся но
Симфония тела одной, но
Недостающей.
Я плачу водой потому что соль
Забрали на более важные вещи
Солить пироги
Посыпать гололедицу
Почву.
Мой выход играть
Мой выход играть эту ноту
Мой выход играть эту ноту, но сразу восьмой.
Я гимн
Детского Царства Пленида.
Протяни мои руки к себе, прошу.
Посыпь губами дрожащую плоть
Мягкую словно непропеченное тесто
Влажную словно непропеченное тесто
Рвущееся непропеченное тесто
Целуй мои руки прошу.
Мне
Человеку
Детского Царства Пленида.
Евреечка
Огни к фонарям приморозило.
В квартире топили хотя — бррр.
Мы пили губами молозиво
Коровы, родившей ноябрь.
Как сказочно это, евреечка,
Сказать по-французски — ма шер,
Что космос диаметром с семечко,
А семечки — это кошер.
Пружина скулит неприкаянно,
Когда залетев на кровать
Танцуешь ты Хава Нагая, но
Умею ли я танцевать?
Небесная память изранена —
С допроса её привели;
Я вижу в ней храмы Израиля,
Я чувствую губы твои.
Танцуй же, пустынное кружево
Песка и небесных светил,
Чтоб время меня обнаружило
С твоим завитком на груди.
***
Идя по лесу — знай, как выбирать
Из волчьих ягод горькую рябину —
Из сладких волчьих ягод — и бежать
К себе домой в просоленную глину —
Туда, в покой осоки и луны,
Напившихся полынным водопоем,
Где руки так послушны и длинны,
(Испачканные тутовым подбоем),
Как жизнь длинна. Гусиным косяком
Длинны её не выяснить спросонок.
И бог бежал за ними босиком,
Бежал по чёрным рекам босиком,
От холода лишившись перепонок.
Дефект речи
Чеавеку
Не произносящему букву Л
Дефекту речи,
Форме квадратного языка
Съишком грубого и заскорузъого дъя
Красивой и мягкой буквы.
Уыбнуться значит показать себя
Но в чеюсти выбиты все боковые зубы.
«Йистья йетят на йиловое объако къином»
Съова без подсказок становятся не нужны.
Скажи мне «Люблю»
Я усъышу «Убью»
Скажи мне «Любовь»
Я усъышу «Убавь»
Скажи мне «Кровавый»
Я усъышу «Кровавый».
Я усъышу все острые Р и на том спасибо.
Чеавеку не произносящему букву Л.
Понимающий все, никому не понятный
Когда говорит, но будто смеётся
Как в каком-то
Французском романе.
И когда он захочет закончить
И сказать заветное «Боль»
Я усъышу «Бой»
И не дам ему это закончить.
Человеку
Не произносящему букву Л
Бой
Бой
Бой
Бой
Бой.
***
три мальчика
обступили четвертого
«будешь ссаться ещё?»
четвертый действительно ссался в кровать
и его друзей страшно возмущало
что он ещё не мужчина
и не умеет ссать на все вокруг:
себе под ноги,
на высокий забор
с другими пацанами
чтоб узнать кто нассыт выше
(древняя мальчишеская забава)
на извилины муравейника,
с обрыва в цветущие перелески —
чтоб успеть насладиться природой —
на пепелище костра
(на огонь веселее
но пацаны говорят, что нельзя
залупа будет болеть)
на цветы в палисаднике —
чтоб лучше росли —
обоссывать трупы животных
(особенно весело найти череп коровы
и целится в бездонную черноту глазницы).
особо умелые и крутые
ссали против ветра
(кто скажет в чем разница
если можно нассать на штаны
не вставая с кровати).
кстати сказать
один из мальчиков повзрослев
поступил на управляющий пост в администрации
и выучился обоссывать себе штаны
на муниципальном уровне.
трое мальчиков обступили четвертого
«чё хнычешь? отрежем тебе хуй и нечем ссаться будет»
и стянули с него штаны.
чья-то бабушка успела как раз к тому
как мальчика пилили ржавым ножом
а он закрыв лицо руками
стоял и постепенно терял
веру в свой член
и остальное человечество.
***
Видишь мужчину наоборот:
«Уничжум»
Видишь женщину наоборот:
«Унищнеж».
Словно у обоих набиты рты
То ли любовью
То ли нежностью,
И слышится будто
Мужчина-наоборот
Произносит «Унижу»
А женщина-наоборот:
«Унизь нежно».
И оба произносят любовь и нежность
«Вобюл»
И «тсонжен»
И слышно вобью
И отдаленно то ли сожжен,
То ли уничтожен.
***
Порождённый Кули́биным, пропастью во́лчею и Авраамом —
Первородный питек, обрусевший господь с напомаженным шрамом.
Держит в лапе огонь, словно шею растерзанной в кашу цесарки,
Отвернувшись от сварки.
Наливай мне своей первобытной водицы, реликтовый дурень;
Подмешай мне туда среднеру́сские гро́зы, еврейские бури.
Я твой сын — это значит — я тоже смогу до финального вздоха
Не подняться с гороха?
И в застенках груди не расчешешь, не вытянешь душу воловью,
И рука почернела, хрипишь и надрывисто харкаешь кровью.
Потому ли сидишь, гематомы стянув проводами потуже,
Ожидая снаружи
Семидневного неба, с окурком в зубах и вселенной напротив.
Ты запомнишься ей: неприметен и слаб, лицемерен, юродив.
И закуришь ещё, ожидая, что я захромаю на запах,
Без раздумий и страхов.
