Александр Чанцев тонко толкует о литературном и глубоко погружен в музыку. Еще он грустный сказочник. А что в этом мире не сказка? Так говорил старик на одном восточном острове. И вот появился цикл сказок — рондо, вроде бы и уроборос, однако хвост не грызет, печально улыбается, детская улыбка до ушей. Но себе на уме. Прочитаешь, задумаешься и обязательно вернешься. Вернулся — а зерно проросло; в третий раз появился стебель. Конечно, в большинстве своем люди всю жизнь спят, зачем им куда-то возвращаться. «Сны их переплетены, как корни деревьев или полеты стрижей». Но кто-то же проснется?
Михаил Квадратов
Александр Чанцев. Родился в 1978. Литературный критик, эссеист-культуролог, прозаик. Закончил Институт стран Азии и Африки МГУ, стажировался в буддийском университете Рюкоку (Киото, Япония). Кандидат филологических наук, автор первой отечественной монографии о Юкио Мисиме. Автор семи книг, более 300 публикаций в российской и зарубежной периодике. Лауреат Премии Андрея Белого, Международного Волошинского конкурса, премия журнала «Новый мир», диплом «За новизну и метафорическую емкость прозы» Международной премии имени Фазиля Искандера. Произведения переведены на английский, японский, сербский и другие языки. Работает в сфере российско-японской бизнес-дипломатии.
Александр Чанцев // Сказки-2. Для грустных взрослых
Поросенок Пинг
очень не хотел стать ветчиной, когда он вырастет. Поэтому он выучился и стал академиком. Мистер академик Пинг! Попробуй-ка такого зажарь с яичницей!
Но вообще он мечтал о своем яблоневом саде.
Белая и черная пешки
потянулись друг к другу на самой середине доски. Потянулись — мягко сказано, их давно тянуло друг к другу. И сейчас, преодолев в пехотной марш-атаке под густым огнем противника эти несколько мучительных клеток, посредине поля боя они стояли друг против друга. Взгляды их дрожали то ли от напряжения, но скорее от нервов. А их пальцы потянулись и нашли друг друга, слабые, они тут же схватили чужую руку изо всех сил, уже не чужую руку. Их губы нашли друг друга, так, что даже зубы ударились. Неловко повернувшись в объятиях, они вообще упали. И продолжали обниматься. Изо всех сил, не потраченных в итоге на войну.
Другие фигуры прекратили боевые действия и обступили их, заслонив от глупо улыбающегося недоумения смотрящих на них во все глаза людей.
Родятся ли у них серые шахматы-дети? Может, и рыжие.
Кошка-бариста Франкешка
лучше всех рисовала рисунки на капучино. Хвостиком махнула и завернула вязь! Ристретто у нее был самый бодрящий — ровно 5 лаканий, таких ядреных. Латте Франкешка давала своим котятам, и это о многом говорит. А еще многие сорта она изобрела сама, а тут уже о многом сообщат названия — «Марсианский цинк» или «Боуи, боги, беги». Но не обо всем.
Бадминтонный волан Иванчикус
очень боялся летать. Но такая уж у него была работа, носить по небу радость от одного человека к другому. Больше всего он любил доставлять улыбки детей, у которых нет еще половины зубов, зато улыбка до ушей.
Ну и карточка постоянного пассажира с правом полета первым классом, с супер-сервисом от стюарда-солнца и прочими приятностями были большущим плюсом его работы.
Которой он, выпив с друзьями в баре, любил хвастаться. Перед теми же теннисными мячиками — у них-то что за работа, настоящих дальнобойщиков, для тупых, никакого изящества, один ор, пот и грубость. Рабочий класс, что с них взять!
За это ему иногда доставалось. На следующее утро он приходил на корт помятым, лишившись пары перьев.
Пауки — крепкие ребята
— день деньской качаются, как эспандером, своими эластичными паутинами. Подтягиваются, растяжки, еще какой-то силовой пилатес. Потом к ним приходят мухи, и они устраивают настоящие бои без правил. Выходят чирлидерши-стрекозы все в блестках таких, что все фасеточные глаза слепит не только от их красоты. Ринг-паутина так и гудит от восторженного писка фанатов-комаров и прочих мушек-насекомых.
Побеждает, конечно, Дружба. Это пока самый их самый главный чемпион среди среднего легкокрылого веса.
Буддийские монахи
играют в пустоту на щелбаны. Щелбан — и сатори!
Оловянный солдатик
вырос и стал Терминатором. В приступах легкой меланхолии от того, что слезы стали льдом, ему убивалось особенно сладко.
Ангелы холода
для того, чтобы их растопили в объятиях. Выучили после них смерть. Жили с этой любовью. Дарили ее другим. Такая вот многоходовочка.
Мать
укрыла ребенка одеялом. Тот согрелся, уснул. А когда проснулся и повзрослел, понял, что это было одеяло из ее кожи. А она вся в морщинках-шрамах улыбается.
Прозрачные люди
ходят вокруг, их много. Может, они уже умерли. А может, еще только рождаются.
В детстве
закладывали «секретики» в землю. Сейчас — могилки.
Приют
для одноногих детских лошадок, единорогов с ампутированным рогом и распотрошенных кукол есть на каждой помойке. Они дружат с бомжами, но милостыню не просят — их счастливых воспоминаний хватает на всех нас.
Люди Конверты становятся людьми Воздушными змеями. Находят работу курьерами, развозчиками пиццы или ангелами. Но сейчас не летная погода. И они отсыпаются перед сменой. Сны их переплетены, как корни деревьев или полеты стрижей.
В космический Киндер-сюрприз
заключены наши жизни. И мы стучим по ним изнутри наглыми молоточками, мешая соседям сверху.
Ищут,
с кем любить и родить. А надо тех, кто последним огоньком согреет, землицы подоткнет.
Перед смертью
он очень радовался. Даже смерть хохотала, редко такие позитивные парни попадаются. Один смех затих раньше — так оно всегда и бывает в компании, перед рождением новой шутки.
Забытые песни
ходят, как нищенки, стучатся в дома, да закрыты ворота.
Мы сварили кофе из сумерек, налили сливок из луны. Сахар добавьте по вкусу (есть рассвет диабетический в ассортименте).
Пуля
летела. Махала крыльями, резвилась, вертелась в воздухе. Потом устала и в объятиях прикорнула. Человек ее баюкал.
Снежные бомбардировщики ночью над городом
пролетели. Все оплавилось белым, белый же и пепел в воздухе танцует. Люди надели каски и плотные униформы зимы.
Кофейный секс
хорош тем, что никогда не знаешь, когда он будет. До кофе или после. А из турки он все равно убежит.
Бог
— одинокий старик в хосписе, что никак не может умереть. А люди — уставший персонал вокруг. Ему снятся игрушки из райского детства.
Уста твои
из карамели, язык — из огня, пальцы из мандариновых долек, костыли из шприцев, а тело снеговика.
Стряхнул
сигарету на ветру, и огненные снежинки полетели вверх, к солнцу. Мама-зажигалка плакала в кармане.
Первый снег
на дорожках среди ноябрьской еще зеленой травы превратил двор в футбольное поле. Бегут, догоняя свое падение, по гололедице пешеходы. А все мячи падают с неба. Ловить их получалось только в детстве.
Солдатик в часах
служил, что называется, ровно. Только раздавался бой очередного часа, как он выезжал на таком специальном языке из часов и совершал свою нехитрую службу. Нехитрую, но тут нужна предельная аккуратность и четкость, отточенность даже! Ружье на плечо, вверх, разворот крутом, салют, и — часы отбили, язык их возвращается внутрь, заглядывается, час на отдых, репетиции, оправку. Но он мечтал быть, когда дембельнется, пловцом. Он и до призыва плавал, несерьезно еще, но очень любил, больше всего. И сейчас больше, чем свою парадно-караульную службу, он учил прыжки в воду с трамплина. Как он подходит к краю языка, оправляет плавки, проверяет очки, шаг, остановка, пружинящая доска, короткий разбег и — он летит, летит, в небо, в воздух и мгновенно растущую точку бассейна внизу. Все это внутри часов или даже в голове у себя.
Так достала служба, так призывно блестела далекая вода лакированного пола внизу, что — он взял и прыгнул. Полетел! Часы проводили особо сильным боем, вскричали, затаив дыхание, обедавшие по(д) ним(и) люди. А он летел, прямо в зеркальную гладь, ее блеск, ее вспышку!
А скорая помощь,
может, и мечтала быть новогодней гирляндой и клаксонами свадебных кортежей. Но как тут тренироваться, когда везешь или больных людей, или усталых врачей. Да и, признаться, свадеб в том городе было сейчас меньше, чем похорон. На которых почетно стреляли в воздух или просто скромно копали солдаты из того же полка, где служил Солдатик на часах.
Луне
в драке подбили глаз. И поэтому она показывается только одной стороной. Еще неделю или сколько, пока не сойдет.
Да и на ее мозоли, принимая их за лунные пятнашки, часто наступали.
У осенней мыши
был большой план-мечта. Купить белую альбиносную шубу. Из шкуры кошки. Последний шик, огромные деньги. Никакая лисица на снегу не заметит, никакой кот не подойдет! Но желудевых денег пока хватало разве что на белые варежки. А в них как работать, непрактичность одна.
Шредеру
не купили вставную челюсть вместо износившейся. И его перемолол новый шредер.
Машины
как-то раз вспомнили это самое про Ахиллес никогда не догонит черепаху и остановились. Какой смысл ехать, если никого не обгонишь, не подрежешь даже. Мат людей был громче, чем их гудки. Черепахи же, наоборот, вышли на улицы праздновать свою долгожданную победу. Прыгали, бегали, пускали фейерверки, праздновали так, что футбольные фанаты и вдвшники им завистливо крякали. Отдельные черепашьи граждане даже пытались к вечеру штурмовать палеонтологический, где хранились панцири их сестер и братьев (точнее — прабабушек и прадедушек). Их разогнали, припугнув водометами. Они ушли, обещая в следующий раз привести водных черепах, им ваша вода не страшна, ха!
Окурок
хотел долго жить.
Перевел
старинную японскую детскую песенку (ずいずいずっころばし), состоящую в основном из ономатопоэтики, получился полный Введенский в быстром темпе:
Бум, бум!
Паста для супа мисо, бум-бум!
Чайник трясется!
Забегаем в дом, топ-топ-топ!
Все разбегаются, прямиком в дом!
Мыши едят рис
И пищат, пищат!
Даже если позовет отец
И если позовет мать,
Мы не пойдем домой.
Они же спросят, кто разбил плошку с рисом у колодца!
Первая часть сказок: https://postnonfiction.org/narratives/talesnight/
