Октябрьский «Полёт разборов» в Культурном центре имени Д. С. Лихачёва состоялся вопреки всем эпидемиям и массовому переходу людей и явлений в онлайн-режим. На вечере говорили о стихах Ники Железниковой, Романа Шишкова и Артемия Старикова. Все трое — студенты Литинститута, и это чуть ли не единственное, что объединяет молодых авторов с их абсолютно разными поэтиками. Стихи Ники Железниковой — фантастичные, полные самозабвенного торжества и смыслов, сплавленных фонетическим родством, — отчасти близки метареализму и в то же время продолжают традицию Бориса Поплавского, с которой Железникова находится в непрерывном диалоге. Роман Шишков, с другой стороны, использует древнюю историю и мифологию как почву для высказывания об истории частной, интимной, хотя, кажется, именно самые удачные его тексты свободны от камертона «большого времени». Наконец, поэтика Артемия Старикова, в разной степени успешно сочетающего автоматическое письмо со сложной архитектоникой текстов, условно ближе кругу авторов журнала «Воздух». На этот раз обсуждение стихов сопровождалось техническими новшествами. Отчаянные времена требуют способов сделать мероприятие на пятнадцать-двадцать человек массовым; вот и «Полёт» пробил четвёртую стену, выйдя к зрителям с прямой трансляцией. Каждый, кто наблюдал за чтением текстов и критическим их разбором, мог свободно высказаться в комментариях. И высказывались — по большей части, правда, о том, какие стильные авторы сегодня читают; но, возможно, формат ещё раскроется в будущем. Тем более, отзывы критиков оказались достаточно полновесны и подробны, чтобы все поэты, принявшие участие в «Полёте разборов» #52, услышали для себя что-то важное.
Марк Перельман, поэт, эссеист
Представляем подборку Романа Шишкова и отзывы Евгении Риц, Юлии Подлубновой, Ольги Балла-Гертман, Александра Маркова, Ростислава Русакова и Бориса Кутенкова о ней.
Обсуждения Ники Железниковой и Артемия Старикова читайте в предыдущих выпусках «Формаслова».
Рецензия 1: Евгения Риц о подборке Романа Шишкова
Стихи Романа Шишкова очень полярные по манере, по стилистике — твёрдая, уверенная силлаботоника и твёрдый же, уверенный верлибр — но безусловно, видно, что это стихи одного автора, одной руки. И эта уверенность, эта укоренённость адресуют в первую очередь к Александру Блоку, который равнозначно сильно работал в двух техниках (верлибров у него немного, всего два, но их значение для русской поэзии позволяет прочитывать их как огромное явление). Блок здесь вспоминается ещё и потому, что в начальном стихотворении подборки Роман ясно обозначает своё тяготение к символизму, к его голубиной туманности:
Сын, заглядывая в кувшин,
Не увидел в нём молока.
Я дойду до снежных, горных вершин
Подоить для него облака.
Пусть туман ему гла́за не облачит,
Пусть рука его будет легка.
И белеющий голубь в ночи́ промолчит,
Превращаясь в два лёгких глотка.
И вместе с тем Роман Шишков однозначно современный поэт, живой, не архаичный, устремлённый в пространство развития языка. Об этом говорит и круг тем, и подключение актуальной лексики, например, «полиамор» появляется здесь не сам по себе, а явно как приём, как поколенческое слово-маркер, и что ещё важнее — порыв автора, он не просто говорит о сегодняшнем дне, а рвётся его очертить — и очерчивает:
Взорван завод. Ветшающие кирпичные домики
осунулись, тянутся ближе к земле.
На полу застыла густая кровь сталевара
в виде стрелки, указывающей время,
через которое я продираюсь к тебе,
в котором стреляю в своих, братаюсь с врагами,
иду по головам, отдаю контрабандистам
чёрное золото нашей нищей юности.
Стихи Романа Шишкова отвечают на незаданный вопрос — возможен ли символизм сегодня? Возможен ли он не как застывшая форма, а как нечто живое, современное, открывающее? Ответ этот — утвердительный.
Рецензия 2: Юлия Подлубнова о подборке стихотворений Романа Шишкова
Так бывает нередко: молодой поэт, находящийся в какой-то из стадий становления, отказывается от немедленной выработки творческих констант и активно занимается тем, что перебирает темы, поэтические решения, пытаясь порой осуществлять поиски и прибегая к разным логикам письма и даже разным регистрам речи. Разумеется, подобная, понятная в своей динамике, неопределенность ‒ признак поэтической незрелости, на которую можно пенять лишь забыв, что она одновременно открывает еще и пространство возможностей ‒ так, что говорящий может оказаться там, где никто еще не удосужился до него побывать. Мне хочется думать, что Роман Шишков именно автор из тех, и после периода поиска, пока что, скорее, обещающего поэзию, чем производящего ее в какой-либо убедительной статичности, он придет не просто к узнаваемой манере письма, но к осознанию своей поэтической миссии. Но пока это не так можно увидеть все прекрасные обещания, которые щедро рассыпаны по текстам подборки. Первое из них ‒ принципиальное нахождение поверх барьеров силлабо-тоники и верлибра, условно модернистской традиции, столь неуловимой в определениях, но всегда видимой в текстах, и неомодернизма актуальной поэзии. Шишков, мне кажется, может работать на тонких стыках того, что практически не сшивается воедино или сшивается в формах, нарочито пародийных (Ростислав Амелин, Дмитрий Герчиков). Впрочем, здесь я могу ошибаться, и через год-два мы получим поэта преодолевшего в некотором роде загадочную и в то же время многообещающую неопределенность. Второе, несомненное, ‒ это мифологическое мышление Шишкова, укорененность в миф, которая опять-таки отсылает к модернизму довольно герметичного толка ‒ от Мандельштама, Клюева и Кузьмина до Сосноры и целого ряда самых современных авторов (в этот ряд входит, например, и Борис Кутенков, курирующий все наши нынешние обсуждения). Несмотря на перенасыщенность современной поэзии мифологическими образами и аллюзиями, мифологизм, кажется, все еще имеет смыслотворческий потенциал, стоит поэту отказаться от прописи очевидного и перейти от мифологической образности к мифогенным стратегиям ‒ примерно тому, что мы имеем в финале «китайского» стихотворения Шишкова, где предпринимается попытка обобщения опыта и возникает образ горящего хлопка. Третий момент, который хочу отметить, ‒ понимание автора, что поэзия ‒ не есть хорошо выученный урок и отточенные навыки работы со словом. С навыками у Шишкова все в порядке, но ценны те моменты, когда автор отпускает себя, забывает, что он именно автор, и проговаривает то, что изначально не собирался говорить, и то, что ему не надиктовала культурная традиция. В этом плане самым удачным текстом в подборке мне видится седьмой, финальный, и особенно вот этот экзистенциально напряженный фрагмент: «Взорван завод. Ветшающие кирпичные домики / осунулись, тянутся ближе к земле. / На полу застыла густая кровь сталевара / в виде стрелки, указывающей время, / через которое я продираюсь к тебе, / в котором стреляю в своих, братаюсь с врагами, / иду по головам, отдаю контрабандистам / чёрное золото нашей нищей юности. / Всё это ради неподтверждённой информации о том, / где тебя видели в последний раз».
Рецензия 3: Ольга Балла-Гертман о подборке Романа Шишкова
Прежде всего стоит отметить широкий стилистический — как, впрочем, и тематический — диапазон автора, его умение владеть разными инструментами и говорить разными голосами (в нём как будто несколько различно устроенных поэтов с разными оптиками!). Это редкое и ценное качество.
Второе его ценное качество — то, что повествователя практически каждого своего текста он ставит в широкий мировой контекст — в контекст большой истории, большой культуры и большой природы. Такая координатная сетка сразу задаёт масштаб происходящему в каждом из текстов, делая каждую деталь значительной. Герой стихов разговаривает с мирозданием на равных и соразмерен ему.
Третье: у него выраженно-индивидуальная образная система, обладающая — при всей своей штучности — внятно прослеживаемой логикой.
Четвёртое: острое, первобытное чувство жизни, которое хочется назвать языческим (совершенно язычески, кажется мне, автор обращается к христианскому святому Пантелеимону, как к какому-то жертвенному, заколотому на алтаре животному, — но, парадоксальным образом, этот, казалось бы, рискованный шаг выходит очень убедительным:
«Святый великомучениче и целебниче Пантелеймоне!
У других кровь сухая, они ей посыпают дорожки.
Напои меня из выи своей потекшим молоком,
Чтобы я никогда не испытывал жажду»).
Очень интересный по замыслу, прямо борхесовский текст о китайском «ритуале земли», делающемся «для уплотнения будущего времени».
Мелкие придирки: выражение «Бессмертие вручается лишь раз, / Как вера в зазеркальный парадиз» видится мне неудачным, избыточным — (а) парадиз, то есть рай, сам по себе означает ту область, где смерти нет; (б) сравнивать бессмертие с верой в рай = в бессмертие — тавтологично, тем более что само бессмертие явно сильнее веры в него, в сравнении же двум его частям стоит быть равномощными. Строчка «Бессмертие вручается лишь раз» — хорошая, следующую стоило бы перепродумать.
Вызывает некоторые сомнения и строчка «Не прячь в корзине зелень спящих глаз» — создаваемый ею образ выглядит так, будто глаза, вынутые из своих орбит, лежат в корзине отдельно от головы. Вряд ли автор замышлял такой трагический образ.
Но в целом очень интересный автор.
Рецензия 4: Александр Марков о подборке Романа Шишкова
Поэзия Романа Шишкова кажется сначала балладой, в которой, как и положено правилами жанра, мелодичность берется в фокус «я» и грозит внезапной развязкой. Но на самом деле, балладные ноты быстро сменяются другими, которые скорее показывают аналитические навыки, чем желание раствориться в привычных изгибах сюжета. В первом же стихотворении сын как герой кажется обычной лирической условностью, из области «посадить дерево и вырастить сына», но потом весьма скоро выясняется, что это более общая метафора поэтического вдохновения: «Пусть рука его будет легка». В этом стихотворении мое главное сомнение простое: образность заботы, доения облаков, слишком концентрированная, после этого мы вправе ожидать резкой смены ритма, ломки событий, совсем иной речи, чтобы немного освободиться от заботы и почувствовать, как иногда бывает легко. Но здесь поэт ограничился зрительным счетом при назывании ощущение дыхания, нужно вдохнуть и увидеть голубиную легкость воздуха. Конечно, такой финальный ход выразительный, но кажется пока не очень связанным с сюжетом стихотворения.
Во втором стихотворении лирическое размышление о смертности и искусстве запоминается благодаря монтажной технике, столь непохожей на лиризм первого стихотворения. Но эта монтажная техника, как будто собрание газетных вырезок, поддерживается тематически: например, требуется слово «канул», которое сразу вызывает в уме множество метафор времени, начиная с «канул в Лету». Или «случайно попавшаяся» новость тоже заставляет думать о пространстве, где вдруг оказываются фильмы, фотографии, где нужно перебирать их, прислушиваясь к шуму времени или шелесту пространства. Но здесь мое сомнение, что при всей пронзительности этого стихотворного обращения, опорные слова, как «канул» или «случайно», должны произноситься на повышенных тонах, только тогда они будут восприняты как какое-то сильное, телесное переживание. Другой читатель, для которого любая метафора стерта, просто не считает многое в этом стихотворении, оно окажется только свидетельством личного опыта, но не исследованием того, как современный поэт может работать с кинематографическим пространством. Белые кроссовки и мяч окажутся неясными иероглифами прошлого, а не теми динамическими воронками, гравитационными центрами, которые позволяют сделать образность стихотворения переживаемой всеми чувствами.
Третье стихотворение своеобразно раскрывает базовые приемы поэта — прежде всего, отождествление ритмического опыта со зрительным и телесным вообще, с познанием иероглифа, с жаждой, которая доходит до конца строки. Тем важнее этот археологический сюжет: образ черного археолога напоминает о небезопасности такого раскрытия тайн стиха. Меня в этом стихотворении смущает неуверенность там, где должна появиться уверенность, где нужно взять ответственность на себя: «Я иду среди этимологий» как бы должно быть решительным шагом, проникновением уже не только в археологические объекты, но и в строение языка, но выглядит это как прогулка, тем более что дальше «Мертвыми словами невредим» — ну не вредят тебе мертвые слова, но кто докажет, что именно это твоя заслуга? Хотелось бы большей энергичности в данном стихотворении.
Следующее стихотворение, «Бессмертие вручается лишь раз…» — пожалуй, лучшее в подборке, стихотворение о жертвах и о том, как нужно готовиться к жертвоприношению, об очищении зрения. Оно построено весьма правильно, немного портит его слово «безвестность», которое выглядит как слишком уж абстракция, тоже мало ли по каким причинам широты могут остаться безвестными. И «Неся … утрату фонаря», конечно, напоминает некоторые формулы Арсения Тарковского или Александра Величанского, вроде «присутствие погибшего огня», но выглядит чуть комично, всё же фонарь, как только один из видов светильников, не очень сочетается с архаизирующей «утратой».
Китайское пятое стихотворение подборки заключает выразительный сюжет, и здесь можно только посетовать на жужжание в слове «зажженный», не передающее этой ранимости души и совершенной кинематографичности сцены. А вот «текстуры» как отсылка и к тексту, и к китайскому шелку и изобретению бумаги — удачный прием. В шестом стихотворении не нравится «в самых своих частицах» — слово «самый» кажется лишним, или сравнение с воском — не слишком ли избитое? Кажется, в этом стихотворении если убрать «своим» из словосочетания «своим лаем», выразительность не станет меньше, но зато станет понятно, почему «Мне ничего не страшно». Опять поэту чуть не хватило решительности.
Наконец, в последнем стихотворении о зрении сказано очень хорошо, ржавый зрачок браконьера оценят все — картинно как никогда. Но для меня слишком много глаголов в настоящем времени — такая недостаточная игра со временем делает любую картину чуть приторной, ну как если в натюрморте разложить все яблоки и цветы только на первом плане. Хочется, чтобы больше решительности пронизывало подборку, и тогда в ней появится и больше будущего времени, которое не будет неосновательно-утопическим, и больше мускульной энергии, которую все могут разглядеть, как все разглядели открытия Хокинга или море Пушкина. Такой зримости, продолжающей личную сосредоточенность, и желаю Роману Шишкову.
Рецензия 5: Ростислав Русаков о подборке Романа Шишкова
Принято считать, что константы классической силлабо-тоники благотворно влияют на письмо — как некоторое ограничение, аскеза влияет на иммунитет — активируя скрытые внутренние ресурсы поэтической речи. Вот эти константы образуют армирующий (укрепляющий) слой стихотворения, вот фонетико-семантические нити — горизонтальные и вертикальные — образуют полотно смысловых переплетений, вот и определённая плотность стихового ряда, всякого рода остранения, композиционный покрой образуют вполне осязаемую поэтическую ткань, окутывающую читателя в добротно пошитую вещь. Это может быть классическая комбинация, спортивное трико, брезентовая плащ-палатка или пижама — только вот чем в большей степени определяется применение этой вещи? Структурой ли ткани, либо же изначальными характеристиками выбранного для нити материала? Конечно же, и тем и другим, но, сдаётся мне, фасон изделия не определяет его назначения — это вторичный признак по отношению к характеру самого материала, в случае поэзии — языка. И вот тут встаёт вопрос, научает ли силлабо-тоническая система речи как таковой? Кажется, что в рамках данной метафоры она скорее ткацкий станок, имеющий дело с готовой нитью. Сама же нить слова возникает из пряжи языка без каскада сложных технологических манипуляций — путём взвешенного, но всё-таки свободного просто-говорения — кручением прядильного веретена. В этом смысле свободная система стихосложения кажется первой ступенью на пути к словесному созиданию, если мы вообще имеем дело с вертикалью этих систем — можно ведь следовать совершенно по разным траекториям адаптации в высшей форме речи. Одно ясно точно — поэт здесь тот, кто практически знаком с каждым этапом языковой работы: созерцательным и степенным сбором нитевой основы, с её обработкой и выделкой пряжи артикулируемой, уже освобождённой (но ещё свободной) поэтической речи и, наконец, с чисто-ремесленным обузданием этой речи-пряжи в более или менее (это тоже может быть формально свободный стих) строгую канву, образованную комплексом в разной степени осознанных законов и правил. В этом контексте предстаёт передо мной и подборка стихов Романа Шишкова. В ней мы видим продукты разных стадий поэтической работы — знаков постконцептуальной эпохи в виде смысловых пустот фраз вроде «хорошо хоть во сне» или штампованные суждения о «культе молодости, навязанном капитализмом», через бобины свободных стихов со смакованием весьма индивидуальных образов вроде «густой крови сталевара» или «пули спрятанной в сердце каждого полиамора», до вполне плотных мифотворческих тканевых отрезов «я иду среди этимологий мёртвыми словами невредим» в силлабо-тоническом корсете. И подкупает здесь в первую очередь бесстрашие автора перед всем объёмом взятой нагрузки, которую он выполняет в паучьей многозадачности — медленно, верно и всё сразу. Потому неудивительно, что нить слова при таком всеохватном подходе зачастую ослаблена, разрежена, а ткань стихов имеет структурные или композиционные дефекты, лишающие общего восторга от стихотворений, но влюбляющие в локальные удачи отдельных строк, например «пока белая собака спасает своим лаем спящую деревню — мне ничего не страшно». Здесь происходит какое-то невообразимое наслоение контекстов от заклинания «патронус» из вселенной Джоан Роулинг до анимационного триптиха «дерево» Андрея Оленева. Особенно в контексте заданной гиперметафоры интересно рассмотреть стихотворение «Ритуал земли», в котором отчётливо проявляется метапозиция автора как поэта-сеятеля хлопка, который станет основой всех будущих стихов — особенно учитывая возраст автора и текущий високосный год. В этом стихотворении, на мой взгляд, хорошо всё — и оно квинтэссенция данной подборки, а потому предлагаю по заданной в этом тексте камертонной мысли попробовать прожить его вместе с автором.
Ритуал земли:
раз в четыре года
самый старший в семье китайцев
должен поджечь своё хлопковое поле,
бросив в него зажжённый факел.
Это делается для уплотнения будущего времени:
без жертвы последующие года будут голодными.
Затем самый младший в семье китайцев
должен пасть на раненый участок,
орошать его слезами, показывая своей земле,
как сильно он о ней горюет.
Если этого не сделать,
то на этой почве ничего больше не родится.
Выйдешь ночью на охоту за красным солнцем,
нога провалится в текстуры,
застрянешь,
а вокруг тебя будет летать, оседая на землю,
горящий хлопок.
Рецензия 6: Борис Кутенков о подборке Романа Шишкова
Стихи Романа сопротивляются негативному, форматирующему влиянию времени извне, в них присутствует лейтмотив детства — и попытка отстоять его драгоценные истоки. Отсюда ключевой для них образ — «отформатированный Бог», отсюда — несколько максималистические попытки «свергнуть Историю», выстрелить в ту Сову, говорящую о будущем, которое сам лирический герой не хотел бы себе предписывать (апеллируя к другим стихам, выложенным на странице Романа в ВК). У Романа есть индивидуальный словарь с характерными для него междометиями, работающими как отдельный семантический элемент («кар», «ау»); с обаятельной речевой неправильностью («на большее уже не чает»); с отсылками к обэриутству («лекарство резеду» — отсылка к «спит животное паук» — тут чувствуется неподдельный, не имитационный призвук детства). На этом фоне и слово «дракар» воспринимается как страшный персонаж этих стихов, и возвращение моделям сотовых их утерянных имён — есть у Романа стихотворение об этом — прекрасно. Кто, как не ребёнок, способен разглядеть эти живые души телефонов и написать столь обаятельные в своём максимализме строки о старости («Они такие старые, что ты, наверное, уже умер»; характерен и образ «и станешь скорбным стариком/ с обрывками воспоминаний»). Про белую собаку — волшебное стихотворение (хотя бы самим названием!), но оно для меня закончилось на «жарком мальчишеском дыхании» (возможно, потому, что это была последняя строка в распечатке на соответствующей странице), возможно — из-за какого-то подсознательного желания видеть этот «мальчишеский» образ финальным, чтобы, возможно, закрепить для себя тему детства как главную в этих стихах. Но и «навсегда» и «никогда», следующие далее в соседстве, уже кажутся некоторым перебором.
В следующем замечании буду субъективен. Самые сентиментальные стихи Романа Шишкова, как мне кажется, адресны: они очень трогают, но кажутся проходными с точки зрения художественного смысла. Но тут, как я и говорил, общий недостаток стихов адресованных — и в принципе, неважно, кому. Адресация — то есть направленность на то, чтобы быть услышанным, понятым (вне зависимости от посвящения, механизм которого может работать очень своеобразно), — частный случай прагматики, решения головных задач в поэзии. Мне думается, что стихи, направленные на дорогого сердцу адресата, уже по природе своей не могут быть самодостаточными. Но это неизбежно и естественно, советовать тут ничего невозможно.
Хотелось бы отметить ещё сдержанность стихов Романа (у Заболоцкого где-то была мысль о том, что лицо стихотворения должно быть спокойным и скрывающим под собой внутренние бури): я не могу назвать их совсем безэмоциональными, но сила в них возникает на уровне образа (страшного, демонического, отражающего внутреннюю борьбу лирического субъекта), а не на уровне эмоционального выпада. И этим они честны. В них фактически нет авторской субъективации, зато много фактологической честности.
Роман Шишков просодически одарён, нигде нет надуманных аллитераций или неуклюжих фонетических нестыковок. Есть моменты, когда хочется большей синтаксической определённости: «как завещал нам городской дурак / пока ещё не выпитых кровей» (всё стихотворение прекрасное, но — имеется в виду «дурак пока ещё не выпитых кровей»? тогда к чему запятая? Или «выпитых кровей» отдельно? Кажется, полифоничность смысла здесь не работает). Есть проходные строки и строфы, но в одном из недавних стихотворений — сильный образ: «идти босым, закинув кеды / на контур неба — провода». Он отсылает к метаболе (если ничего не путаю, именно так называлась линейная метафора прямого сращения, по М. Эпштейну) А. Вознесенского (ср.: «чайка — это плавки Бога»). Можно немного придираться к тому, что неясно, «провода» — это контур неба или кеды, но в принципе, это и есть метафора метареализма: всё рифмуется со всем. Мне кажется, дорога автора — в ещё большем уплотнении образа, в герметизации (разумеется, не намеренной и не надуманной) стихов, в том, чтобы идти, условно говоря, дорогой позднего Мандельштама и Ивана Жданова. К поиску инореального в земном и отражению — тесному их сращению.
Теперь пройдусь по частным моментам конкретной подборки, представленной на «Полёт разборов»:
- В первом тексте — «Сын, заглядывая в кувшин…» — на мой взгляд, удалось удачно вынырнуть из опасности закрепощённости рифмой: почти невозможно было избежать соблазна прибегнуть к необязательной рифме в финале –так как она пронизывает стихотворение на уровне двух строф, но метафизический образ «белеющего голубя», превращающегося в «два лёгких глотка», спас стихотворение — что свидетельствует об определённом мастерстве автора.
- Второе стихотворение — «памяти cameron boyce» — меня эмоционально трогает, но в нарративном верлибре сила высказывания неизбежно превосходит силу художественного перевоплощения. Мне кажется, автор, работающий в суггестивной стилистике и внезапно позволяющий себе столь прозрачный нарративный верлибр, не может не понимать, что это выныривание из заданных стилистических координат, а значит, выныривание из инерции. Как нам говорил в Литинституте Игорь Иванович Болычев, «иногда надо распуститься и просто поговорить» — подразумевая под этим движение в сторону монолога от уплотнённого смысла высказывания. Но не думаю, что именно с художественной точки зрения этот текст самый выдающийся. В нём есть один смысловой провал — «любая смерть случайна и внезапна» — такое откровение, выраженное достаточно прямолинейно, для меня звучит как «лошади кушают овёс» или «Волга впадает в Каспийское море»; возможно, это как раз свидетельствует о молодости автора, о том, что эти вещи, достаточно очевидные, он только постигает для себя.
- Третье стихотворение — «Древние движенья ветра, каждый…»: отметил здесь также умение вынырнуть из инерции — благодаря тому, что во второй части стихотворения происходит переход на чередование женской и мужской рифмы (тогда как в первых двух только женская). Эта слаженность композиции явно свидетельствует об определённой заданности, а значит, о конструктивном нарушении. К тому же стоит отметить сильный, финально акцентированный ход с рефреном.
- Вообще, автор умеет работать с обманом читательского ожидания и держать форму — в четвёртом стихотворении, «Бессмертие вручается лишь раз», об этом свидетельствует работа с укороченной строкой во второй строфе и в целом ненавязчивые ритмические перескоки; в первой же строфе, как мне кажется, виден пример удачной звукописи, — не навязчивой и тонко выписанной.
- Пятое стихотворение — «Ритуал земли» — требует подключения к культурному контексту; в этом верлибре для меня не было такой неожиданной для Романа Шишкова формы субъективации, как в стихотворении «памяти cameron boyce», он для меня не вышел за пределы нарративного высказывания.
- Стихотворение про белую собаку — уже сказал про его определённое волшебство, оно мне представляется одним из самых удачных.
- Седьмое — «Я выжидаю тебя…» — напоминает о поэтике 30-х годов, не могу отделаться от этого, в общем, ничем не аранжированного ощущения. Вспоминается поэтика Эдуарда Багрицкого и даже Владимира Луговского. При словах о «чёрном золоте контрабандистов» думается о постгумилёвской эстетике — и в целом в нём хорошо отражается затаённая тревога стихов Романа Шишкова — та (вспоминая давнее высказывание Владимира Коркунова обо мне) сдержанная, тщательно сдерживаемая спираль, которая однажды может поразить — не только читателя, но и самого автора.
Подборка стихотворений Романа Шишкова, представленных к обсуждению
Роман Шишков родился в Нижнем Новгороде, постоянный участник литературного объединения «Светлояр русской словесности». Учится в Литературном институте имени Горького на семинаре Сергея Сергеевича Арутюнова. В 2019 году в издательстве «Стеклограф» вышел сборник стихов «Контур веток».
1
***
Сын, заглядывая в кувшин,
Не увидел в нём молока.
Я дойду до снежных, горных вершин
Подоить для него облака.
Пусть туман ему гла́за не облачит,
Пусть рука его будет легка.
И белеющий голубь в ночи́ промолчит,
Превращаясь в два лёгких глотка.
2
Памяти cameron boyce
cameron boyce,
куда ты канул в свои 20?
я теперь старше тебя,
хотя мы родились в один год.
мы не могли встретиться.
узнал я о тебе из случайно попавшейся новости
о твоей смерти.
любая смерть случайна
и внезапна.
как ты красив.
это первое, что я о тебе подумал.
почему умирают молодые юноши на войнах
или, как ты, от эпилепсии?
хорошо хоть во сне.
но почему так тяжело думать о твоей смерти?
ведь я никогда не смотрел фильмов с твоим участием.
неужели лишь из-за культа молодости,
навязанного капитализмом?
твой инстаграм стал маленьким алтарём –
дань твоей юности.
не греческая ваза, но всё же.
по каким просторам ты ходишь теперь
в белых кроссовках с баскетбольным мячом в руках?
какие тебе поёт песни
сухая трава?
3
***
Славе
Древние движенья ветра, каждый
Шаг мой иероглифом исписан.
Вдох насыщен обморочной жаждой,
Выдох отдаётся горным высям.
Чёрный археолог, чем торгуешь?
Вон виднеется богатый барис.
Не Гераклион, а просто Пучеж –
Для чего-то ведь мы здесь остались.
Там хранит безмолвная Молога
Мой остракон с именем твоим.
Я иду среди этимологий –
Мёртвыми словами невредим –
Вдоль огня, в историю мидян,
Где этруски держат сонный свод.
Там, где боги на тебя глядят,
Там, где тень моя тебе поёт.
4
***
Бессмертие вручается лишь раз,
Как вера в зазеркальный парадиз.
Не прячь в корзине зелень спящих глаз –
Как следует вглядись.
Не прячь, не отворачивайся от
Владельца белокаменной ладьи.
Ты справишься с безвестностью широт,
Гляди,
Как умерщвлённые болезнью
Упали овцы на твои поля.
Фонарщики на облако полезли,
Неся в руках утрату фонаря.
Какую жертву принести мне надо?
Смеясь над смертью, рот перекрести.
Спускается рука в глубины ада
способная спасти.
5
***
Ритуал земли:
раз в четыре года
самый старший в семье китайцев
должен поджечь своё хлопковое поле,
бросив в него зажжённый факел.
Это делается для уплотнения будущего времени:
без жертвы последующие года будут голодными.
Затем самый младший в семье китайцев
должен пасть на раненый участок,
орошать его слезами, показывая своей земле,
как сильно он о ней горюет.
Если этого не сделать,
то на этой почве ничего больше не родится.
Выйдешь ночью на охоту за красным солнцем,
нога провалится в текстуры,
застрянешь,
а вокруг тебя будет летать, оседая на землю,
горящий хлопок.
6
Стихотворение, в котором пробегает белая собака
Последний букет полевых цветов, собранный тебе мною –
С этого начинается распад памяти на заученные фрагменты.
Из квадрата иконы выпал на бездорожье святой Пантелеимон,
Гладит руками, мягкими, как воск, головы,
В которых артериальным кустом проросла усталость.
Небытие откликнулось своей светлой стороной
На жизнь, разрушаемую в самых своих частицах.
Пока трещат на изломанном ветре знамёна цвета бежевой смелости,
Пока я понимаю тебя на твоём языке,
Пока белая собака спасает своим лаем спящую деревню –
Мне ничего не страшно.
Навсегда в этих полях отпечаталось жаркое твоё мальчишеское дыхание.
Навсегда взгляд мой отдан сияющему горизонту.
Святый великомучениче и целебниче Пантелеймоне!
У других кровь сухая, они ей посыпают дорожки.
Напои меня из выи своей потекшим молоком,
Чтобы я никогда не испытывал жажду.
7
***
Славе
Я выжидаю тебя
в ржавом зрачке браконьера.
Черпаю каской сырую воду,
скопившуюся в цистернах с острыми проплешинами.
Без устали выслеживаю тебя,
хороню утро и воспеваю прохладное солнце ночи.
Взорван завод. Ветшающие кирпичные домики
осунулись, тянутся ближе к земле.
На полу застыла густая кровь сталевара
в виде стрелки, указывающей время,
через которое я продираюсь к тебе,
в котором стреляю в своих, братаюсь с врагами,
иду по головам, отдаю контрабандистам
чёрное золото нашей нищей юности.
Всё это ради неподтверждённой информации о том,
где тебя видели в последний раз.
В момент, когда наши взгляды встретятся, я пойму,
что за пуля спрятана в сердце каждого полиамора.
